Почему наша библиотекарша Маша никогда не...

Почему наша библиотекарша Маша никогда не высыпается

Как вы, наверное, помните персонажей в нашем театре – пруд пруди. Но, знаете ли, есть и такие, что в пору в ломбарде всем ахнуть! Про Машку-переводчицу я уже рассказывал. Настал черед и Маши-библиотекарши.
Лет ей, Маше, уже под семьдесят, хотя и не поручусь, точную дату рождения Марии Артемьевны Потаповой знает только начальница отдела кадров – сама Маша, ясно дело, скрывает. На Марию Артемьевну, тетю Машу и прочее не отзывается. Слух, говорит, подгуливает – вечно ее не дозовешься. Увидев ее хотя бы единожды, ввек не забудете: перси в декольте почти что девичьи («****енышей с юности не выношу», «новости еще – вы****ков рожать»), даром, что восьмого номера. Пока Маша молодая была, мужчины ей в глаза и вовсе не смотрели, до того ли! А один смелый баритон даже вместо «Здрасьте!» говорил завсегда: «Здравствуйте, близняшки!» На персях чудных в десять рядов бусы («натуральные, заметьте, барахла с роду родов не носила!») Перманент ярчайшего блонду обрамляет видавшее виды лицо («А кто не пьет! Покажи!»). Очки в черепаховой оправе. И свисточек, обыкновенно ярко-алый, но по случаю бывает и лиловый – это когда Маша не в настроении («у меня лиловая помада как платье мести у принцессы Дианы, увидишь – не подходи!»). Голос у Маши громовой, грубый, сызмальства прокуренный.
В театре Маша с семи лет подвизается, с детского миманса; бабушка-гардеробщица сдала: жили рядом с театром. Дослужилась до заведующей мимансом. Любила только две вещи: мужиков и работу.  Кто только в могутных ее руках и вечно смятой постели за годы служения Эвтерпе не побывал, эх! На пенсию выйти не удалось – денег слишком мало. Перевелась в библиотеку. Нотную грамоту едва знала, ноты клеила из рук вон плохо, по телефону хамила, а, самое главное, все время спала на рабочем месте. Стали коллеги выяснять, что за каталепсия такая. Без суда ведь и следствия не выгонишь, даром, что ли монтировщик Валерка Машу иначе как душа театра и не называет. Подослали к ней во время очередной болезни молодую солистку Виталию, к которой Маша, вроде как, благоволила. Оказалось, что живет Маша в поселке возле Чертова  озера. И оттуда каждый день на видавшей виды Тойоте Карине времен Очаковских и покоренья Крыма ездит на работу. Но это еще полбеды. Когда ее роща золотая окончательно отговорила березовым веселым языком, поняла Маша, что людей она все-таки на дух не переносит, в независимости от пола и возраста. А любит она только животных. Так и появились у нее в последовательности кот, кошка и четыре собаки. Взяла бы и больше, да средствА не позволяли. Так вот, что, оказывается, каждый вечер в ее маленьком домике происходило. Приедет она с работы, ****ей своих выгуляет, весь кагал накормит, себе красненького полстаканчика плеснет на сон грядущий и закайфует как эмирский бухар, или бухарский эмир?  Сигареточку выкурит, а тут и на боковую уже пора. А как спать укладываются у Маши в теремке? Старшая собака спит только с Машей рядом на подушке, по старости и болезням мерзнет, поэтому Маша ее не только одеялом укрыть должна, но и подоткнуть со всех сторон. Средняя – толстуха –  свои сорок килограмм Маше на ноги камнем кинет – ни вздохнуть, ни охнуть. Младшая всю ночь за место под солнцем борется – старожилок распихивает. А приблуда дикая во второй комнате спит. То храпит, то во сне стонет, то лает, то скулит. Кот черный, когда голоден, по голове ходит, когти в Машу пускает и мурчит яростно, на три f. А кошка серенькая собак боится, поэтому сидит у двери и с четырех утра  есть просит воем надрывным. Кругом грязь и мерзость запустения, но Маша как будто и не видит.
Приехала Виталия с подарками, фруктами, бутылочкой шабли (Маша не забывала, при случае, выказать себя аристократкой), отужинала, переночевала на кухне. В театр вернулась: «Сами навещайте теперь свою сумасшедшую», - говорит.