Литовская крепость. 44

44.
Одинцу приснился необычный сон. До этого многие долгие тёмные ночи он провел, глядя в потолок и думая о своей погибшей семье. Желание снова увидеться с близкими иногда становилось похожим на огонь, сжигающий его изнутри. Часто родные откликались и приходили в его сны, молча садились на лавку с строгими бледными лицами. Однако теперь они снились ему с открытыми глазами и смотрели на него. Одинец не испытывал страха, он был рад хотя бы так побыть с ними. Когда он рассказал о об изменении в своих снах Хомяку, тот проболтался своей матери, а она пришла лично предупредить юношу, что ему являются и тревожат его покой бесы, потому что души умерших находятся на небесах.  Хотя Одинец вынужденно дал слово сходить в церковь и посоветоваться со священником об этом деле, он совершенно не собирался держать его. Он был уверен, что видит в снах никаких не бесов. Родственники приходили и сурово молчали, потому что не могли найти покоя, ибо их убийца безнаказанно ходил по земле.

Этой ночью они приснились юноше как обычно, сидящими на лавке, однако в конце старшая сестра вдруг встала, приблизилась к Одинцу и сказала: «Что же ты все спишь? Проснись! Проснись!»
Одинец проснулся в холодном поту, перед самым рассветом, ещё до криков первых петухов. Горница была погружена в полутьму, и он был в ней совсем один. Тишину нарушало лишь негромкое сопение. Юноша глянул себе в ноги и увидел свернувшегося клубком полосатого кота. Сегодня Одинцу не нужно было идти на службу, поэтому в первой половине дня он все думал о том, что хотела ему сказать сестра. Позже, поднявшись в верхнюю горницу, Одинец влез на стол и из углубления, созданного со-единением стены и крыши, достал наощупь полуобгоревшие сапожки своей племянницы. Чтобы лучше видеть, он отодвинул деревянную заслонку с окна. С высоты снаружи был виден частокол его осадного двора, а также головы идущих по улице прохожих и медленно проплывающие, возвышающиеся над ними фигуры всадников. Справа, на известняковом холме, высилась крепость, сейчас тёмная, потому что солнце перевалило заполдень и скрылось за её стенами.
Спрыгнув со стола и присев на лавку, Одинец в сотый раз рассмотрел сапожки и выщербинку на них. Это вне всяких сомнений были сапожки его племянницы, которые его отец узнал на ногах у сестры Микиты. Где же Микита взял их, и мог ли он быть тем, кто сам снял их с убитой девочки? Единственным доступным свидетелем, который дважды столкнулся с переодетыми неупокоенными душами грабителями, была Федора. Она ви-дела их, когда грабили обоз любутского купца Овцына. После опознания помощником купца Никифором, которого наместник до сих пор на всякий случай держал в тюрьме,  девчонка натерпелась страха, но жила некото-рое время в доме священника. Затем она пропала. По словам самого Ми-киты, сказанным перед лицом наместника, Федора явилась в его имение и назвала себя, а он счел её самозванкой и посадил в подвал. С чего вдруг, зная об известном всем лютом нраве своего сводного брата, она отправилась в имение одна? Оттуда она, по словам того же Микиты, якобы сбежала и каким-то образом оказалась в пещерном логове грабителей. Где они, интересно, её встретили?  Скорее всего, они схватили её как опасного для них свидетеля, но почему-то сразу не убили. Почему? Может быть, потому что их вожак не мог, не вызвав подозрений, долго отсутствовать на людях? Если  он местный, а в этом нет сомнения, он мог спешить только на службу или крупное многолюдное собрание. В обоих случаях,  его отсутствие заметили бы. Самым крупным сборищем как раз накануне набега была свадьба дочери боярина Говорова. Были ли там гости, которые опаздывали и вовремя не приехали на праздник? Хомяк туда не доехал, так что спросить, не вызывая излишних подозрений, было некого. Когда начался набег, грабители попытались вернуться в пещеру. Они вернулись, потому что уже не смогли бы попасть на свадьбу, или потому что оказались отрезанными от ворот крепости? Должно быть, они все же решили избавиться от Федоры. Домка сказала, что одного из них звали Митько. И Митько, молочный брат Микиты, пытался сжечь сапожки его племянницы. Был ли это один и тот же Митько? Не найдя Федору, грабители не осмелились остаться в пещере, не смотря на явную опасность. Скорее всего, им нужно было избежать подозрений,  как на случай, если бы девчонка спаслась и стала свидетельствовать против них, так и на случай, если бы пришлось отвечать, почему они опоздали на службу в крепость во время набега. Интересно, прибыл ли Микита на службу вовремя? Впрочем, прибыл или не прибыл, ничто не могло изменить одного обстоятельства. Со слов болтливого Хомяка Одинец знал, что ближние люди наместника, Щит и Савич, перерыли все записи, и по записям выходило, что в день гибели его семьи Микита со своими людьми был в крепости на службе.
Да, возможно, боярин Микита и не грозил ему лично, и не его люди напали на Одинца в имении и даже чуть не убили в крепостной тюрьме. Однако,  он грозил другому человеку, у которого юноша хотел бы спросить кое-что, да вот же проклятая гордость…

На лестнице послышались тяжёлое дыхание и шум шаркающих шагов. Одинец мгновенно засунул сапожки под стол. Сопя и отдуваясь, показалась сгорбленная фигура его старого дворника.
-Батюшка, ты бы не сидел один, а прошёлся бы по базару или проехался куда, погода-то нынче на загляденье, - сказал старик заискивающим тоном.
Одинец знал, что его последние старые слуги, дворник и огородник, сговорились тормошить его и уговаривать чаще бывать на людях. Поскольку сейчас это совпало с его намерениями, то Одинец сказал:
-Да, сейчас выйду, пройдусь куда-нибудь.
На улице светило солнце. Одинец подумал, что по-хорошему ему нужно прикинуть, у кого попросить крестьян, чтобы съездить в имение и посмотреть, можно ли собрать хоть что-то из посеянного весной, и в какую сумму ему эта помощь обойдётся. Юноша знал, что многие после всего, что с ним произошло, побаивались с ним связываться. Кроме того, наместник запретил ему без своего разрешения покидать крепость. Одинец, правда, уже раз его ослушался и съездил один в имение к боярину Волку, однако, кроме предупреждения, пока ничего ему за это не было. Помочь Одинцу в его хозяйственных нуждах, да ещё и без денег, мог бы только один человек, но к нему он ни за что не поедет.
Одинец поглядел налево, в сторону торговых рядов, но они не при-влекли его, и он пошёл направо, вверх по утоптанной дороге к воротам крепости. На воротах он увидел Хомяка и обрадовался. Конечно, караульным не полагалось болтать с кем-либо, но бдительного подвоеводы Рагозы поблизости не было, поэтому приятели радостно поприветствовали друг друга.

-А что, родичи бывшей твоей невесты тебя больше не беспокоят? – спросил Одинец, чтобы плавно подвести Хомяка к интересующей его теме.
-Беспокоят, друг, - вздохнул Хомяк. – Что-то наши отцы зачастили друг к другу. Там же ещё дочерей немеряно. Я уж намекнул отцу, что может не нужно с ними связываться, раз Бог нас с моей первой невестой так развел… А он говорит: «Женись, сын, отдельный дом тебе выстроим». Я представил: тишина, никаких толп родственников… Соблазнительно… Хотя нет: они же всё равно все придут меня поздравить и посмотреть на новый дом. Где же их всех размещать?
- Помнится мне, мать Микиты Якимова тоже была в той телеге, что и твоя невеста?
- Да, там несколько человек пострадало, когда она перевернулась, но только они умерли.
-А Микиты же с ними не было?
-Боярин Микита в это время добро своё спасал, - отозвался второй караульный, дремавший в теньке за створкой ворот, так что снаружи от него торчали только два сапога.
-А ты почем знаешь? – спросил Одинец.
- Меня послали гонцом, чтобы предупредить по округе о начале набега, и чтобы созвать бояр, отпущенных по домам, на службу, - лениво начал рассказывать парень. -  Я встретил Микиту по дороге, он ехал с ка-кими-то мешками. Я сказал ему, чтобы он поспешил в крепость. Он вы-слушал, кивнул и поехал не в ту сторону. Я ему говорю: «Крепость в другой стороне». А он мне: «Не твоё дело, у меня дела».
- Может, он за матерью с сестрой своей поехал? – снова спросил Одинец.
-Ты прямо как этот Ян Щит! Я когда ему рассказал, он тоже начал: может, Микита ехал в свое имение? Какое имение? Имение в другую сторону, да и место, где была свадьба – тоже. Оттуда ехать в крепость все равно по одной дороге, а он с той стороны и ехал.
- Куда же он поехал, если не в крепость? – озадачился Хомяк, чем спас Одинца от подозрений в излишнем любопытстве.
- Вдоль речки куда-то. Крестьяне у меня там, сказал. Может, крестьян одолжил кому-то рыбу ловить? Или что ещё, а в мешках вёз плату?
-И что, успел он в крепость до подхода татар? – осторожно поинтересовался Одинец, стремясь не выдать, как у него замерло сердце.
-Нет, но он присоединился в тот же день к отряду, который совершал вылазку. Это, думаю и спасло его от ответственности. Это же страшное, подсудное дело – не явиться в такой день на службу, - зевая и потягиваясь, сказал второй караульный.
-Смотри, челюсть там не вывихни, - поддел его Хомяк.

«Значит ли это, - подумал Одинец, - что Микита отправил женщин на свадьбу, а сам некоторые вещи и Федору повез в пещеру? Если это так, значит…  Он встретил гонца, поэтому сразу ничего не сделал с сестрой, а поспешил в крепость, но обнаружил, что в ворота уже не войти. Микита решил вместе со своими людьми вернуться в пещеру, где выяснил, что Фе-дора исчезла. Он понял, что не будет иметь оправданий за опоздание в та-кое время, поэтому не стал искать её, а постарался найти любую возможность, чтобы присоединиться к крепостному гарнизону. Это избавило его как от ответственности, так и от любых подозрений – ведь он вместе со своими людьми все время был на глазах у других. Если все так, стало быть, Федора не сбегала из его имения и не попадала в руки грабителей. Она все время была в одних и тех же руках».
Чтобы узнать, прав ли он был в своих догадках, Одинец должен был поехать туда, где находилась Федора, и вот здесь был настоящий тупик.
Отец всегда учил Одинца быть честным, соблюдать все законы и Божьи заповеди. Обычно это было легко, но некоторые случаи вгоняли его в глубокую задумчивость. Однажды, когда ему было четырнадцать лет, отец приложил руку козырьком к глазам, прищурился, поглядел на небо и сказал сыну:
- Воздух неподвижный, духота и небо в дымке: может быть гроза. Ступай, помоги работникам сметать сено в стога, а то промокнет и погниёт. И не вздумай, пока не закончишь, улизнуть к друзьям, а то я тебе уши оторву.
С этими словами отец вошёл в дом, зато мать, которая сидела с шитьем на завалинке под окном, строго произнесла, не поднимая глаз:
-Даже не вздумай идти. Сено ещё не просохло. Сметаете мокрое се-но в стога, ещё погниёт.
-Так отец же сказал идти, - недовольно пробурчал Одинец, у которого был уговор с друзьями в тот день обследовать барсучью нору в лесу, однако он знал, что отец суров до всего, что относилось к лошадям.  Все обязанности, которые касались любой лошади в хозяйстве, а особенно боевых коней, он требовал от сына выполнять своими руками.
-В Священном Писании указано: «Почитай отца и матерь свою», - продолжила мать. – Я тебе не мать, или Священное Писание не указ?

Вопрос сильно озадачил Одинца, и он застыл на месте.
-Что ты встал столбом посреди двора? Иди, займись делом, а то я его сама тебе найду, - продолжила мать.
Зная по опыту, что она слов на ветер не бросает, Одинец двинулся за угол дома, где повстречал идущую ему навстречу старшую сестру.
-Что с тобой опять стряслось? – с тяжёлым вздохом спросила его сестра. Она с детства помогала матери, нянчила всех младших и всегда была занята.
-Батюшка сказал идти метать сено в стога, иначе он мне уши ото-рвет, а матушка запретила трогать сено, иначе она мне не мать, и Святое Писание мне не указ. Что мне делать?
Старшая сестра потрепала брата по волосам и сказала:
-Иди, возьми своего коня и своди его на реку.
-Ты хочешь, чтобы мне попало разом и от батюшки, и от матушки? – надулся мальчик.
Старшая сестра поглядела на Одинца с жалостью.
-В кого же ты у нас такой догадливый? Пока ты сходишь на реку, причем по делу – искупать и накормить коня, матушка с батюшкой решат, мокрое сено или нет.
Одинец послушал сестру, но задержался дольше, чем нужно. По какому-то счастливому стечению обстоятельств его друзья тоже оказались на реке. Поскольку они также не могли в тот день навестить барсука в его норе, то устроили соревнования по плаванию. О возвращении домой ребята вспомнили только тогда, когда в светлом ночном летнем небе взошёл рогатый месяц, и появились частые звезды.
Как и предсказывала сестра, батюшка с матушкой к времени появления Одинца пришли к согласию, но не в отношении сена, а в отношении своего единственного сына. Убедившись, что сын пропал, они решили, что если он все-таки не утонул в реке и не сломал шею в лесу, то по возвращении ответит по всей строгости за то, что едва не свел беспокойством родителей в могилу. Одинец, сидя наказанным в сарае, пришёл к выводу, что не нужно было ему слушать женские советы.
Всем известно, что в юности женщины должны слушаться отца, в зрелости – мужа, а в старости – своего взрослого сына. Правда, Одинец всегда слушался мать и старшую сестру, но они ведь не были просто женщинами. А вот Домна Огнева была, но она могла поставить его в тупик не хуже матушки.
Он и сам не мог объяснить, как она уговорила его выкрасть Федору. По закону с ней было все ясно: после того, как она перешла границу одного княжества и попала в другое, её следовало передать в руки наместника, чтобы он решал, что с ней делать дальше. После того, как мать признала её и засвидетельствовала это в присутствии священника и доверенных людей, судьбу Федоры должен был решать старший мужчина в её семье. Единственным мужчиной на данный момент там был Микита Якимов. Пусть бы он с ней и разбирался, но тут в дело вмешалась Домна Огнева.

-В нашей канцелярской избе совсем что ли разум потеряли? – возмущалась она за ужином в своем осадном дворе после того, как Федора заперлась в каморе с документами. – Разве можно отдавать дитя эдакому зверю?
-Вообще-то этот зверь её родной брат и законный покровитель, - возразил Одинец, которому Федора сразу не понравилась: где это видано, чтобы малолетние девицы убегали из дома и, позабыв всякий страх и стыд, самовольно переходили границы, переодевшись в мужскую одежду?
-Боярин, ты сам себя слышишь? -  возразила Домка, опершись об стол и приблизив к нему возмущённое лицо. – Уж тебе ли не знать Микиту? Ты ведь и сам его кое в чем подозреваешь!
-Женщина, ты ведешь себя неподобающе, - значительно произнёс Одинец, подражая тому, как разговаривал дома его отец.
- Батюшка, ты это слышал? – обернулась к отцу Домка с таким возмущённым удивлением, словно никогда не слыхала ничего подобного.
- Дети, не ссорьтесь, - ответил Местьник, не отрываясь от ужина и не собираясь встать ни на одну сторону.
-Батюшка, разве в Святом Писании не написано, что нужно возлюбить ближнего как самого себя? – продолжила Домка. -  Вот ты, Одинец Григорьевич, хотел бы оказаться в руках Микиты?
- С какого это перепуга мне оказываться в его руках? – возмутился Одинец.
- Правильно! – воскликнула Домка, погрозив ему указательным пальцем. – Ведь ты же себя любишь и знаешь, какой он лютый! Все знают, что он даже свою мать с сестрой не жалеет!
-Да, он -  хозяин дома и вправе распоряжаться домочадцами, как найдет нужным, - возразил юноша. – В конце концов, мать его и сестра живы и здоровы. Не вижу повода волноваться за Федору: не съест же он её!  А строгость ей не помешает! Что это за дело, чтобы юная девица сбегала из дома и переходила границу в мужских штанах!
В поисках поддержки Одинец обернулся в сторону Местьника, но тот только сосредоточенно жевал свой ужин. Воспользовавшись затишьем, Домка тут же съязвила:
-Тебе, боярин, смотрю, только штаны и интересны! Положим, мать и сестра Микиты тебе чужие люди. А что, если бы твоя сестра вышла за него замуж и прибежала в отцовский дом в поисках защиты?
-Жена должна слушаться мужа, и никто не в праве вмешиваться в чужие домашние порядки, поэтому, конечно, отец сделал бы ей внушение и отправил её обратно, - заявил Одинец, но внутренне заколебался: за обиду старшей сестры он, скорее всего, поехал бы разбираться, невзирая на то, поддержал бы его отец или нет.
-Положим, тебе и собственную сестру не жалко! – продолжала Домка запальчиво. – Положим, если бы Микита её со свету сжил, ты и это бы перенёс. А если бы её дитя пришло к тебе за защитой против такого отца, и тут бы ты смолчал? Ты бы и здесь Божью заповедь поставил ниже человеческого закона?

Одинцу показалось, что в этот момент все раны на его теле открылись и закровоточили. Когда Домка упомянула про несуществующего дитя его сестры, он вдруг со всей силой почувствовал, что никогда-никогда до конца дней этого мира в нём не будет никого, похожего на его родных. И если он сам умрёт, не имея наследников, ни в ком никогда не повторятся живые черты его родных. Одинцу вдруг стало невыразимо жаль зятьев, которых у него никогда не будет, их родственников, с которыми он никогда не познакомится, племянников, которые никогда своими голосами не наполнят в праздники его дом, от которого остался один сгоревший остов.
Юноша глядел на своих сотрапезников, но между ним и ими словно цветная дымка перед его мысленным взором колебалась картина праздничного приезда несуществующих семей его сестер в родительский дом. Вот едут всадники, возки и телеги с женщинами и детьми. Слуги распахивают ворота. Он всех встречает и ловит детей, бегущих к нему навстречу…
«И Федора ведь, как они», - подумал Одинец.
- Заповеди ведь от Бога, а законы - от человека.  И если закон противоречит заповеди, значит, нужно следовать заповеди. Даже если земные судьи тебя осудят, то небесный все равно оправдает, - словно издалека до-нёсся до него голос Домки. – Так как ты поступишь, по закону или по со-вести?
И тут Одинец решил пойти с ней. В крепость Домка вошла ещё засветло, с отцом. Никто не обратил на неё внимания. Благодаря своей внешности и репутации Местьника, особого интереса она не вызывала. Часть времени девушка провела у Фетиньи, в доме священника. Вывести Федору из канцелярской избы тёмной ночью им было нетрудно, ведь на часах стоял человек, который знал, что он так сильно должен Одинцу, что никогда не расплатится с ним в этой жизни. Из крепости их выпустил сам Местьник, охранявший подземный ход. Снаружи беглецов ждали его люди с лошадьми. Ещё до утра Домка, Одинец и Федора были в имении Огневых.

И вот там, при свете утренней зари, наваждение с Одинца спало. Юноша совершил, по уверениям Домки, хороший поступок, однако его нужно было хранить в глубокой тайне. Одинцу было понятно, что об этой тайне нельзя было рассказывать никому, даже священнику на исповеди. Боярин Федоров ясно сознавал, что отец Севастьян явно не согласился бы с столь своеобразным истолкованием морали. Вставал вопрос: а точно ли он правильно поступил?

Чем выше поднималось солнце, тем более усиливались сомнения Одинца. Федора, как главная причина его колебаний, юношу раздражала, и чем дальше, тем сильнее. Кончилось тем, что они с Домкой рассорились, и он уехал обратно в крепость, на свой осадный двор. В пути гнев его плавно перетёк на Местьника, который не только не остановил свою безумную дочь, а ещё и помог ей в её  затее.
 Дома юноше, однако, легче не стало. Пока он не видел Микиту, то укреплялся в мысли, что следовало с Федорой поступить по закону. Когда же он сталкивался с боярином Якимовым, Одинец уверялся, что никого ему отдавать нельзя. Больше всего юношу мучила необходимость носить в душе такую тайну, и обманывать всех, делая вид, что о Федоре ему ничего не известно. Была и ещё одна вещь, в которой юноша сам себе не хотел признаваться: он боялся подумать о том, что будет, когда до бешеного Микиты дойдёт, где скрывается его сестра. А то, что Микита повсюду разыскивает её, ни для кого в крепости секретом не было.

Событием, которое укрепило его беспокойство, было столкновение молочного брата Микиты, Митько, с Домкиной служанкой на выходе из торговой лавки. Специально он толкнул девушку или нет было уже не так важно, как то, что он подумал, увидев выпавшие на землю покупки. Домка по возрасту была молодой девицей на выданье, однако уже не такой юной, чтобы носить слишком цветные наряды. Яркая ткань, лента и калёные орешки – все это был обычный набор, который любящие родственники без особой фантазии дарили дочерям и племянницам. Домка была единствен-ной женщиной в своем доме. Именно поэтому, а также благодаря зловещей славе своего отца, часто покидать имение она не могла. Конечно, её могли пригласить в гости в некоторые дома, когда она находилась в крепости, но это бывало редко.
Судя по тому, как Митько полетел домой, не останавливаясь нигде ни на мгновение, он не только торопился удалиться подальше от Савича, с которым поссорился в лавке. Одинец, издалека следовавший за ним, подозревал, что Митько понял все правильно и спешит поделиться своими догадками с господином. Хотя юноша довольно долго слонялся по-соседству, никаких следов активности во дворе Микиты в тот день не наблюдалось.

Следующие два дня в Мценской крепости было по-прежнему многолюдно. Не смотря на прибывшую смену, те, кто окончил службу, в большинстве своем покидать её не торопились. Это было странно, но ни-чего противозаконного в этом не было. Может, поэтому и Микита сидел тихо. Сегодня же отдельные люди стали уезжать…
Одинец тряхнул головой, отогнал тяжёлые мысли и вернулся к своим собеседникам. В это время из крепости вышел Тимофей Петлин, который, судя по лицу, пребывал в воинственном состоянии духа. После взаимных приветствий Хомяк поинтересовался, куда это он идёт. Тимофей объяснил, что он сегодня стоит в карауле на главных воротах с вечера до утра и идёт сменить дневного караульного.

-А что ты так не в духе? – продолжил расспросы Хомяк. – С подвоеводой столкнулся?
-Да нет, - отмахнулся Тимофей, - с одним господским подхалимом, что своего места не знает. Завтра сменюсь и поговорю с его хозяином.
-Это про какого это подхалима речь? – спросил Олехно Савич, появляясь из ворот вместе со своим неизменным товарищем Яном Щитом.
«Принесла нелёгкая», - с неприязнью подумал Одинец, отворачиваясь.
– Уж не про Митько ли из людей боярина Якимова? – продолжил Савич, останавливаясь рядом с участниками разговора.
-Уймись уже, Олехно, пора про него забыть, - пихнул товарища в бок Ян Щит.
Не даром говорят, что, если у кого чего болит, тот о том и говорит. Услышав имя Митько, Петлин вдруг побагровел и заявил, что именно об этом наглом холопе он и ведёт речь.
-Думает, что если носит кафтан с хозяйского плеча, так все ему можно! Этот наглец посмел сегодня меня прижать чуть не к забору лошадью своего хозяина! Мол, торопится сегодня его хозяин, в имение отъезжает!
-В имение? – переспросил Одинец. - И давно это было?
-Нет, чуть позже полудня, как я шёл в крепость. Там весь двор был в сборах.
-Что же они, под вечер поедут, так поздно? – произнёс Одинец, обращаясь больше сам к себе.
-Может, он хочет ехать по вечернему холодку, - пожал плечами Петлин. – А чего ему бояться? С ним же людей много!
-Послушай, Тимофей, и что же, ты спустил Митько его наглость? – встрял Савич.
-Обругал его, конечно, - с живостью ответил Тимофей. -  Но больше мне было с ним разбираться недосуг: мне нужно было по делу в крепость, чтобы потом без опоздания явиться в караул к главным воротам. Но я это дело больше так не оставлю! Этот холоп уже второй раз так наглеет! В прошлый раз посмел плёткой на меня замахнуться! Видишь ли, я дорогу боярину Якимову с его людьми не уступил! Тогда у меня дома беда стряслась, не до него было, но на этот раз я ему не спущу!
-Плёткой на боярина замахнулся? Вот наглец! – возмутился Савич. – И когда это было?
- Когда…

Боярин Петлин встретился глазами с Одинцом и словно поперхнулся. Они стояли и смотрели некоторое время друг на друга молча, после чего боярин Фёдоров вдруг вспомнил, что у него есть дело, распрощался со всеми и стал быстро спускаться с крепостного холма к городу.

Вечером, когда дневная жара начала спадать, Одинец Фёдоров верхом на лошади подъехал к въездным воротам города. Пока второй караульный проверял въезжавшую во Мценск телегу с грузом, Тимофей Петлин подошёл к молодому человеку, взял под узцы его лошадь,  и про-изнёс тихо:
-Боярин, ты же знаешь, что тебе нельзя без разрешения наместника уезжать далеко от крепости.
- Боярин, - ответил ему Одинец так же тихо, - ты помнишь, как много ты мне должен? Пропусти меня и дай слово, что если вслед за мной из города выедет Микита Якимов со своими людьми, то ты дашь знать людям наместника, Щиту или Савичу, что я силой прорвался через ворота и поспешил изо всех сил в имение Местьника.
- А если Микита не поедет?
-Тогда поступи, как знаешь.
Тимофей Петлин убрал руку с поводьев, а Одинец Федоров ударил пятками коня и стрелой поскакал по дороге.