Баба Катя

(История и Приключения Екатерины Горячевой и её родни)

Рассказ-воспоминание, написанное мною, Виктором Конторовичем, со слов её внучки Нины (Антонины) Никипеловой, с отступлениями, от которых не удалось воздержаться.

Собственно, Бабой Катей  Екатерину Ефимовну Горячеву никто не называл. Называли уважительно бабушка, кому полагалось по родственным отношениям, или по имени отчеству.  К последним относился и я, когда баба Катя (как мы со всем уважением будем ее называть ниже) заехала к нам в Харьков к своей любимой внучке.
«Твой-то смиренный, смышленный, а мой был чисто Сталин» - подытожила она свои наблюдения. Её «Сталин», Федор Никипелов,  не вернулся с первой мировой, оставив вдову одну с тремя детьми. К началу коллективизации дети вымахали в трех работящих парней. Баба Катя умела управляться с ними, так что их хозяйство в селе Покровское с двумя коровами вполне подошло под раскулачивание.
 
Новая Сербия
Покровское было крупное русское село с церковью недалеко от города, который тогда назывался Зиновьевск. Впрочем, до этого он назывался Елисаветград и возник на землях Запорожской Сечи вокруг крепости, сооруженной по указу Императрицы Елизаветы для защиты православных сербов-переселенцев (а также болгар, черногорцев и других переселившихся с Балкан славян) — т. н. Новая Сербия - от набегов татар. Сербы переселились из Австро-Венгрии, где давление турок с одной стороны и католиков с другой стало нестерпимым.  Под защиту крепостных пушек начало стекаться население. Напуганные недавней гайдаматчиной в город бежали и евреи, которые вскоре (согласно переписи) составили большинство его жителей. Появились и русские села (то же Покровское, Завадовка), которые согласно семейным преданиям были переселены за бунт из Тульской губернии на Украину. После присоединения Крыма центр обитания балканских переселенцев смещается южнее, в Бахмут. Сербы пополняют сельское население: офицеры получают поместья, солдат записывают в государственные крестьяне. «Матушка-императрица» Екатерина Вторая разгоняет Сечь, предлагая переселяться на Кубань или расселяться на Восток, образуя Слободскую Украину, где русские села, по её замыслу, чередуются с украинскими.  Топонимика фиксирует это в названиях (Меловая и Крейдянка рядом на меловых отрогах Северского Донца, тянущихся до Белгорода, Русская и Черкасская  (самоназвание казаков) Лозовая под Харьковом)  и т. п. Последний гетман Сечи проводит свои оставшиеся дни на Соловках, дожив там до 103 лет.

Швейная машинка Зингер
Но вернемся к бабе Кате и разыгравшимся при раскулачивании событиям. К ночи «грабеж награбленного» был успешно закончен, добро свалено в церкви, и победители отправились праздновать победу.  Со двора бабы Кати не только увели коров. Забрали также швейную машинку Зингер. Этой швейной машинке и другой бабушке в другом, военном времени посвящено чудесное стихотворение Алексея Решетова «Баба Оля»:

...Сорок третий год.
И стучит машинка «Зингер» —
Баба Оля шьёт...
За работу будет пища —
Хлеб или пшено.
Слабо греет керосинка —
Пальцы сводит хлад.
Но стучит машинка «Зингер» —
Внуки есть хотят!...

Ночью баба Катя пошла в церковь, нашла свою зингеровскую машинку и приволокла её (машинка была с ножным приводом) домой. Никто не хватился «пропажи». Я так и не успел расспросить бабу Катю о подробностях её подвига. Была ли полная луна, заливавшая ярким светом площадь перед церковью, или, наоборот, было новолуние, и передвигаться приходилось ощупью в кромешной тьме? Взяла ли она в  помощники кого-то из сыновей или пошла одна? Но время для расспросов оказалось упущено. Баба Катя скоро уехала к очередным внукам.

8-й трамвай
Дело в том, что как раз в это время у нас на работе по инициативе неугомонного замдиректора Семена Яковлевича Брауде были введены очередные строгости. Над проходной в нашем институте повесили светящееся табло, которое встречало нас словами «Доброе утро!». Но в назначенный час эта надпись заменялась словами «Вы опоздали!». Опаздывали сразу целыми трамваями.  Окрестности жилого дома и подходы к Институту тогда утопали в непролазной грязи. Я как-то выуживал из неё красавицу-жену ближайшего сподвижника Брауде Анатолия Владимировича Меня. Проблема была в том, что когда она  вытаскивала из грязи ногу, там оставалась туфля. В конце-концов, мы справились.  Немудрено, что все предпочитали подъезжать трамвайчиком №8, который курсировал между остановкой Лесопарк и нашим Институтом. Трамвайчик ждал, пока не заполнится, и только после этого пускался в путь. У проходной выстраивалась длинная очередь. Опоздавшим вручали «бегунки», которые должно было подписывать их начальство. В вестибюле толпа «уже работающих» смехом и шутками встречала очередную жертву.  Я уходил рано, второпях позавтракав, а возвращался, когда баба Катя уже лежала на своем диванчике. Впрочем, всем было ясно, что инициатива долго не продержится и я не торопился с расспросами. А зря.

Тетя Рива
Все мое детство-отрочество сначала в эвакуации, а потом и в Харькове тоже прошло рядом с машинкой Зингер, под её ровный стук.  Во время эвакуации мама вызвала к нам на Урал тетю Риву. Тетя Рива была портниха. Это была крупная женщина с большим еврейским носом и громадным родимым пятном на всю щеку. И она все время кому-то что-то шила на швейной машинке Зингер. Меня завораживал блестящий металлический обруч, но трогать машинку было строжайше запрещено. Жили мы все в одной комнате, где мое спальное место было за занавеской. Как-то раз меня разбудили голоса. У нас были гости. Это были папины сотрудницы из бригады Гипростали, строившей вторую доменную печь на заводе в Чусовой. И разговор меня очень заинтересовал. Оказалось, что у Ривы была умная и красивая младшая сестра Бетя, которая, как и моя мама, была детским врачом в селе Каменское. Село это, где в двадцатые годы строился большой завод, тогда же стало городом Днепро-дзержинском. Бетя познакомилась с молодым инженером, работавшим на заводе, но его арестовали, а вслед за ним и Бетю. Мама ходила хлопотать, но помочь не смогла, и Бетя исчезла. Один из следователей попытался ухаживать за мамой и даже купил им билеты в театр, но мой (будущий) папа эти билеты порвал, а сам пришел с другими.
 
С той поры родители поддерживали связь с одинокой осиротевшей Ривой. После освобождения Харькова отца вызвали восстанавливать разрушенные металлургические заводы, и мы вернулись в Харьков еще задолго до окончания войны. Вернулись к родным пепелищам в буквальном смысле: наш дом сгорел. Но нас вселили в пустовавшую квартиру в гипросталевском доме, и у нас появилось какое-то жилье. Тетя Рива и швейная машинка приехали тоже и жили у нас, а потом у наших друзей-соседей по довоенному Харькову Оболонских. Рива была очень хорошей дамской портнихой, ей бы работать в каком-нибудь Доме Моделей… Но судьба распорядилась иначе.

Голодомор
После убийства Кирова  в 34-м году Зиновьевск переименовали в Киров, потом, чтобы не путать с бывшей Вяткой, в Кировоград.  Между тем, на страну надвинулся неминуемый голод. В то время зерно играло роль международной валюты, как нефть в наше время. Именно из-за изменения зерновых потоков разразилась двести лет назад Крымская война. Советское правительство, делая ставку на индустриализацию и стремясь покончить с независимостью единоличного крестьянского хозяйства, заключило  договор с Генри Фордом на поставку тракторов и строительство тракторных (считай танковых) заводов, обязавшись расплачиваться зерном.
   Коллективизация была также приурочена к этому событию. Но она же и оставила страну без зерна. Стремясь выполнить обязательства, хлеб выметали подчистую. В черноземных районах наступил голод.  Называют страшную цифру жертв Голодомора в несколько миллионов человек. Осип Мандельштам написал тогда (1933 г.) свое бессмертное стихотворение «Холодная весна, голодный Старый Крым», где прямо упомянул  «...тени страшные Украйны и Кубани...»:

 Холодная весна. Голодный Старый Крым,
Как был при Врангеле — такой же виноватый.
Овчарки на дворе, — на рубищах заплаты,
Такой же серенький, кусающийся дым.
Все так же хороша рассеянная даль –
Деревья, почками набухшие на малость,
Стоят, как пришлые, и возбуждает жалость
Апрельской глупостью украшенный миндаль.
Природа своего не узнает лица,
И тени страшные — Украйны и Кубани…
На войлочной земле голодные крестьяне
Калитку стерегут, не трогая кольца.

Старший сын бабы Кати, будем называть его по имени-отчеству Александр Федорович (АФ), чтоб не путать с другими Александрами в семье (Македонский царь был бы доволен),  должен был идти в Красную армию. Идти в буквальном смысле до призывного пункта в другом месте.  Он добрался до призывного пункта успешно. Его друг через две недели уже не смог дойти и где-то сгинул в пути.  Баба Катя с двумя младшими сыновьями перебралась в это голодное время на Волгу, где они гоняли сплавные плоты, а жили в землянке, вырытой в берегу реки. К месту сплава возвращались на пароходе. Выжили.


Женитьба
В армии Александр Федорович научился вождению автомобиля, что стало впоследствии его профессией. Вернувшись домой он женился на Ксении Федоровне Даскаловой из соседнего русского села Завадовки. Подробности сватовства нам, к сожалению, неизвестны. А здесь возникает множество вопросов. Во-первых, Завадовка не так уж близко расположена от Покровского. Если представить себе прямоугольный равнобедренный треугольник, то Завадовка будет лежать в его вершине на равном удалении и от Кировограда, и от Кривого Рога. Сама фамилия Даскалова выглядит как болгарская или сербская и означает учительница или дочь учителя, проповедника.  То, что мы знаем о Новой Сербии, делает вполне возможным и такое происхождение имени. Кстати, тот же смысл имеет и близкое по звучанию слово на иврите hаскала (образование, обучение).  Отец Ксении, по семейному преданию что-то неодобрительное сказал о колхозах и был задержан.   Как раз в это время в этом месте арестованные совершили побег, прихватив с собой и Даскалова, который, в итоге, сгинул неизвестно куда.
 
Журба
Несомненно, баба Катя имела к сватовству самое прямое отношение. Как с Ксенией, которую баба Катя называла Аксиньей, так и с её матерью Натальей она подружилась и была верна этой дружбе долгие и непростые годы. Нина вспоминает, что когда бабушки собирались вместе, то пели русские и украинские песни. Любимой была «Гора высокая»:

Стоїть гора високая,
По під горою гай, гай, гай
Зелений гай, густесенький
Неначе справжній рай.
А в тiм гаю є річечка,
Мов скло вода блищить-блищить.
Долиною зеленою,
Кудись вона біжить.
Біжить вона повз бережка,
Де в'яжуться човни, човни.
Там три верби схилилися,
Мов журяться вони.
Ой не журися, вербонько,
Ще вернеться весна-весна.
А молодість не вернеться,
Не вернеться вона!


Зерносовхоз
Между  тем, демобилизовавшись, Александр Федорович пошел работать на шахту. Но тут был объявлен призыв ехать на строительство зерносовхоза в верховья Хопра в Сталинградскую, а позднее Балашевскую область. Туда и перебралась молодая семья. Навыки вождения пригодились. АФ начал ставить машину возле барака, где они жили, и успевал сделать лишнюю ездку. Стал ударником. Им подарили поросенка. На следующий год — телочку. Ксения работала птичницей. Она натягивала проволоку, к которой привязывала травку. Цыплята прыгали и развивались. Вспоминается Пелевин.

   Жизнь стала налаживаться. Появились дети. К началу войны их было уже четверо: Саша, Нина, Володя и Коля. Баба Катя войну провела в совхозе. Все трое её сыновей воевали. Александр Федорович водил «Катюшу». Неоднократно попадал под обстрелы. Приходилось отбиваться и прямой наводкой. Но вернулся невредимым. Страшные испытания ждали его впереди.

Вернулся домой не сразу. Сдавали американцам уцелевшую технику, полученную взаймы по Ленд-Лизу. Принимающие тщательно все проверяли, даже шанцевый инструмент. После этого машина въезжала на пароход по сходням. Её подхватывал кран и ставил под пресс. После чего кран водружал её на штабель такого же металлолома. Александр Федорович признавался, что это было одно из самых сильных впечатлений той поры.

Вернулись в совхоз далеко не все. 9-го мая сквозь праздничную музыку от клуба, куда собиралось население и сбегались со всех сторон детишки,  прорывался глухой вой. На крылечках многих изб стояли одетые в черное вдовы.

На крышах поездов
Затем на страну обрушился голод 46-го года. Одной из жертв стала Ксения. После похорон Александр Федорович упал плашмя на свежую могилу и оставался там до глубокой ночи. Старших детей — Сашу и Нину (Нина ходила тогда в 5-й класс, Саша в 9-й) — решено было отправить на Украину к родственникам. На станции Поворино у них украли чемодан с деньгами и одеждой. На поезде они поехали уже на крыше вагона. Саша накрыл сестренку мешком и она заснула. На крышах шла своя жизнь. Прошли бандиты, спросили, что у тебя в мешке. Саша ответил — девочка. - Покажи! - Показал. Пошли дальше, не тронули.

Попутчики
Про бурную жизнь на крышах тогдашних поездов мне пришлось кое-что узнать и на собственном опыте. В сентябре 53-го года, пожертвовав началом занятий на 5-м курсе, я ехал по путевке в альпинистский лагерь Накра. От Сочи до Сухуми плыл на палубе парохода. Рядом колоритный попутчик из Грузии рассказывал о грузинских обычаях. «Мой отец был бандитОм», - сказал он с ударением на последнем слоге. - Он похитил девушку, которая стала моей матерью. За ним гнались, но не догнали. А умер он из-за того, что три дня пил не переставая на чьей-то свадьбе».  Мне было интересно и страшно слушать эти рассказы. О сванах — диковатом грузинском племени — он рассказывал тоже страшные истории. Я запомнил одну о законах гостеприимства. «Будешь убегать от врагов и забежишь к нему в дом, сван тебя будет защищать с оружием в руках. Поживешь у него, сколько захочешь. Денег не возьмет. А если ему понравится твой кинжал, догонит через несколько перевалов, убьёт и заберет.» Кинжала у меня не было, врагов тоже, поэтому эта история меня тогда не очень взволновала.

В Сухуми мы не смогли закомпостировать билеты на нужный поезд: ехали амнистированные. Вместе с двумя ленинградцами, которые ехали в тот же альплагерь, мы поехали на переходной площадке между вагонами. Ленинградцы рассказывали о блокаде. Самой страшной мне показалась история, когда пришли близкие друзья и попросили разрешения вылизать их тарелки. К нам присоединился еще какой-то мужик, который был очень возбужден тем, что ему удалось вкусно поесть в ресторане, а вместо расплаты предъявить справку, что он сумасшедший. Его побили, но он все равно был доволен. По крышам над нами все время бегали какие-то люди. Наконец, уже глубокой ночью проводница пустила нас в вагон. В альплагерь мы ехали вдоль Ингурской тропы в открытом грузовике. Нас сопровождал  солдат с винтовкой с примкнутым штыком. Вокруг было неспокойно. Только недавно арестовали Берию.
Вернемся в 46-й год. Нужно было возвращаться в совхоз, где ждала школа. На этом настояла баба Катя. В Поворино Саша увидел парня в своем пиджаке. Приволок его в милицию. Показал свою фотографию в этом пиджаке. На месте комсомольского значка было свежее пятно. Пиджак вернули. Дома оказалась мачеха. Одна, другая, третья. Спасеньем стала баба Катя, которая надолго заменила детям мать.

Институт
Нина очень хорошо училась. В классе её звали Перепелкой. Учителя были, в основном, ссыльные или эвакуированные. Состав был разношерстным. Например, так и не было постоянного учителя химии. Баба Катя справлялась по дому, поддерживала учебу и чтение. Нина окончила школу с серебряной медалью. В совхозе выдали паспорт, что было делом отнюдь не рядовым, и Нина поехала поступать учиться в Москву. Её готовы были принять на филфак МГУ, но без общежития. Походив по институтам, она нашла химико- технологический Вуз с общежитием, но это была ловушка. На лекциях она ничего не понимала и перестала на них ходить. Время проводила в музеях и библиотеке. Когда окончился семестр, пришлось возвращаться в совхоз. Мачеха вознегодовала новому рту, но обрадовалась новой няньке. Сохранилась фотография, где Нина снята среди новых сестричек на большой охапке соломы. Черные сросшиеся брови и узкая талия. Там же сидит маленький беленький мальчик Леня двух лет, который еще не разговаривает.  Жажда учебы победила. Преодолев все препятствия и используя дома поддержку бабы Кати, Нина поступила на филфак Сталинградского пединститута. В Сталинграде кипела культурная жизнь. В это время там жил мой двоюродный брат, известный поэт Виктор Урин, женатый на сталинградской поэтессе Маргарите Агашиной. Урина выгнали из Москвы за попытки создать международный «Глобус поэтов». В театре играл Иннокентий Смоктуновский, в дружеском кругу Кеша, который был близок с Нининой подругой Наташей Абрамович. У нас была фотография, крупный план, где они втроем идут по Сталинградской улице. Впрочем, Кеше  тогда давали роли с репликами не более двух-трех слов. Слава ждала его далеко впереди.

Похороны Сталина
Улицы были смертельным местом. Нина оказалась в числе тех, кто пробирался дворами, через крыши, по пожарным лестницам. После того, как улицы опустели, они оказались усыпаны калошами. Позднее, подрабатывая экскурсоводом в Волгограде, Нина сопровождала экскурсии на Волго-Дон и рассказывала о колоссальной статуе вождя у входа в Канал. «Вождь снял фуражку перед подвигом своего народа. Фуражка в диаметре… Её везли на отдельной платформе». Канал строили зэки. Они жили в круглых домах, чтобы нельзя было напасть из-за угла. Жизнь улыбнулась в очередной раз. Училась блестяще. По словам её подруги-однокурсницы, все умолкали, когда ей доводилось отвечать.

Моряк
Младший брат Коля мечтал о море. Он несколько раз сдавал экзамены в ленинградскую Мореходку и, в конце концов, попал по призыву на флот. Как выяснилось потом, плавал на атомной подлодке, участвовал в известном походе на Кубу. В конце срока службы сдал экзамены и таки поступил в Мореходку.  Под Новый год поехал повидать родных в совхоз. Была непогода, никакой транспорт в совхоз не ходил. Но так как Колиного отца знали, нашелся шофер с груженой машиной, который согласился сделать крюк и завезти Колю домой.

Трагедия
Отец набросил ватник и вышел проводить шофера. Тот дал газ и груженная полуторка переехала АФ. Видимо в шоке, шофер дал задний ход и переехал отца еще раз. Отец был жив. Коля на ватнике приволок его в больницу. Мы получили телеграмму и тут же поехали в совхоз. Нас встретили на вокзале и сказали, что чудес не бывает. У отца сломаны все ребра с одной стороны и половина с другой. С такими травмами не выживают. Но обещали помогать всеми силами. АФ был в коме. Дома голосили, как по покойнику. Неясно было, нужна операция или нет. Нам предоставили телефонную линию для связи с Харьковом. Моя мама работала консультантом в детской хирургии и хорошо знала всех хирургов Клингородка. Хирурги, прошедшие войну, были высочайшей квалификации. С ними поддерживалась непрерывная связь. Когда чаша весов стала склоняться к операции, вдруг ночью возникли перебои со светом. Мы с Колей пошли искать электрика. Светили себе фонариком. В лесопосадке снежный наст проваливался, идти было трудно. Вдруг из-за деревьев вынырнул пьяный парень с явным намерением подраться. Его рука была угрожающе отставлена. Разглядев меня, он, впрочем, посчитал меня слишком старым для драки. Утром мы опять его видели уже при свете дня все с той же отставленной рукой. С операцией решили повременить. Нина не отходила от отца. Её забывали кормить. Когда она вернулась в Харьков, кожа её была как наждак.


Волгоград
Преданный коллектив совхозной больницы во главе с Елизаветой Александровной, её врачом,  делал все необходимое. Связь с Харьковом не прерывалась. Обошлось без операции. Отец вышел из комы. За ним прислали санитарный самолетик с медсестрой , чтоб перевезти в городскую больницу. Все село вышло утаптывать снег, чтобы самолетик смог сесть. С отцом полетела медсестра, больше места не было. Коля поехал поездом. В больнице отца не оказалось. Прибытие больного не было даже зарегистрировано. Никто, включая главврача, ничего не знал. Кто-то посоветовал Коле спуститься в морг, в подвал. Там на скамье для трупов лежал живой отец. Унты, которые привез ему Коля в подарок, успели снять. Коля, прыгая через три ступеньки ворвался в кабинет главврача и выдернул его из-за стола. Швыряя его вниз по лестнице притащил в морг. За их спиной забегали люди. Больница превратилась в подобие муравейника. Отец выжил. Вернулся в совхоз. Врачи больницы написали статью об успешном  случае удачного исцеления. Крутить баранку Александр Федорович уже не мог, но он еще работал и начал разводить пчел. Нам тоже иногда доставался какой-то особенный белый мёд.

Лермонтов
Баба Катя перебралась к старшему внуку Саше, который к этому времени поселился в Лермонтове, небольшом городке у Пятигорска. Его жена Надя была зенитчицей во время войны. У них было двое мальчиков-погодков, Сережа и Игорек, которые дружили, но непрерывно дрались между собой. Когда строгий папа Саша сделал внушение старшему, что нужно избегать драки, тот ответил «Я и бежал, но он меня догнал».

Третье ущелье
Саша работал в системе Среднего машиностроения, как называли атомный проект. У них был свой пионерлагерь на склонах горы Машук. Саша доставал туда путевки нашим с Ниной двоим деткам, Мише и Маше. Много лет мы добавляли к их отдыху в этом лагере переход через горы и отдых у моря в Третьем ущелье. Об этом месте, одном из чудеснейших на планете, куда не было дорог, а только тропы по горным склонам или вдоль берега моря, я узнал от моих друзей-туристов. В зависимости от того, на какой месяц удавалось получить путевку, мы с детьми либо спускались через горы к морю, либо после морского отдыха поднимались через перевалы на Северный Кавказ. Наш путь пролегал по райским местам. Одна ночевка была в тылах красивой шашлычной на берегу озера Рица. Один раз у меня не было попутчиков и я отправился по знакомому пути один. Возвращался я самолетом из Адлера в Минводы. Самолет Як-42 — разогнался и взлетел в сторону моря, а затем повернул вдоль берега на юг. Летел он на небольшой высоте, видимость была отличная, и я понял, что он летит над знакомыми местами. Вот промелькнуло 3-е ущелье, а над 5-м ущельем (Дачей Сталина) он свернул в сторону гор. Сверху было все прекрасно видно. Прямой канал вел к квадратной акватории, на берегах которой стояли постройки. Это был единственный порт в Абхазии, куда могли приставать даже подводные лодки. Бывшая Дача самого могущественного самодержца, носившего «шинель простого солдата», а теперь, по словам экскурсовода - Спец-гос-пансионат при ЦК КПСС, 5-е ущелье, если считать на юг от Пицунды. Мы летели нал перевалами Дамхурц и Пхия, через которые мы шли с детьми столько раз, и каждый раз был особенно прекрасным, над Архызом, над благословенными краями. Тогда еще не было войн, сопровождавших распад большой страны. И приходят на ум слова великого юноши «Жалкий человек. Чего ты хочешь? Небо ясно. Под небом места хватит всем. Но ежечасно и напрасно один враждует он. Зачем?»

Лёня
Перестройка дубиной обрушилась на зерносовхоз. К тому времени маленький беленький мальчик с фотографии вымахал в громадного мужика, умевшего обращаться с любым механизмом. Изба была увешана грамотами и благодарностями. Но он не знал, так же как и миллионы таких же, как он, как вести индивидуальное частное хозяйство. При ликвидации совхоза ему выделили какую-то сельхозмашину, какой-то надел. Он попытался разводить птиц, но какая-то инфекция погубила их. Цыгане увели со двора кобылу с жеребенком. Он не пил, а тут выпил и упал замертво. Подобных судеб было множество. Борис Екимов, писатель из тех же мест, оставил в виде замечательных рассказов отчет об этой очередной трагедии крестьянства.  У него, правда, в духе времени, виноватыми оказывались чеченцы. У кого-то из писателей было сказано, что лучше иметь правительство из бандитов, чем из реформаторов. Реформаторы произносили заклинания типа «Рынок все поставит на места», забывая о предупреждениях ведущих экономистов мира, что не подготовленный, не структурированный переход к рынку несет за собой очередное обнищание и трагедию народа. Словом, «хотели, как лучше, а получилось, как всегда».

Эпилог
      Когда пришла пора выходить замуж, главным советчиком была баба Катя. Знакомство с будущим мужем протекало не просто. Переписка с перерывами тянулась три года. Екатерина Ефимовна уверенно поддержала принятое решение и переезд на Украину в Харьков. Окончив учебу, Нина работала во всевозможных классах начальной и средней школы. Занялась научной работой под руководством Маргариты Орестовны Габель, ученицы академика  Александра Ивановича Белецкого. Перешла в Пединститут, позднее Университет имени Григория Сковороды, где возглавила кафедру. Стала известным специалистом по творчеству А.П.Чехова и замечательного харьковского поэта Бориса Чичибабина. Громадное влияние на неё оказало участие в работе Центра памяти Бориса Чичибабина и дружба с  Лилей Семеновной Чичибабиной. Центр стал подлинным очагом культуры, а благодаря его деятельности Харьков превратился в настоящую «столицу» поэзии. За выдающиеся публикации и доклады Нина стала Лауреатом премии имени Чичибабина. Она автор двух монографий: «От Чехова до Чичибабина» и «Между стихами и прозой», которые можно найти в интернете. После закрытия кафедры с началом «незалежности» работала преподавателем мировой литературы в еврейском лицее «Шаалавим». Сейчас проживает в Нетании в центре Израиля.

   Бабушка Катя покоится на кладбище в Лермонтове, и мы закончим эти отрывочные воспоминания прощальными словами Алексея Решетова:
Крест. Могильные былинки,
Тьма средь ясных дней.
Но стучит машинка Зингер
В памяти моей.

Нетания, Израиль, 2023 год.
Фото из архива Игоря Никипелова.