Измена

               
              Памяти Ю. М. Нагибина, замечательного русского писателя, посвящаю.
                С уважением. Автор.
                Рассказ.
                Очень плохо жилось  с женой Ниной Афанасьевной  Евгению Ивановичу. Ей с ним, может быть, и ничего, и даже вполне сносно – он и не пил так, как многие окружающие их мужья других женщин, не заводил скандалов и ни разу ее не бил, и зарплату с авансом отдавал в день получения  и до копеечки, и за другими «юбками» не гонялся, хотя, конечно, и на других женщин мог обратить внимание – был мужчина он до сих пор, в свои пятьдесят с «гаком», видный, подтянутый, турник дома сделал и подтягивался на нем по 15 раз да гантельками по 10 кило нет-нет да и  баловался.  И женщинам он все еще нравился, хотя к этому не прилагал никаких усилий, хотя,  может быть, как раз по этому-то и нравился. Да и «хобби» у него было спокойное, вполне по их пониманию жизни – изредка рыбалка да поиграть в шахматы во дворе с соседями, а не какие-нибудь там альпинизмы да серфинги.
     Тот факт, что посторонние женщины иногда смотрят на мужа и нет-нет да и заглядываются на него как-раз не нравился его жене. Или она делала вид, что ей это не нравится. Сама она в нем уже некоторое время не видела ничего  привлекательного.  Другие мужья вон, и зарабатывают в разы больше, и подарками засыпают  чуть не каждый месяц,  и шубы женам дарят одну, да другую, да третью, и «брюлики» опять же… Да и в постели «отчехвостят» будь здоров, а этот… Нет, шуба у нее тоже была, норковая, из хвостиков, а если еще старую посчитать, нутриевую, вполне себе еще шуба на сильные морозы, то их две даже получалось. Но ведь хочется не из хвостиков норки и из Турции, а горностаевую да из итальянского бутика… Да и с «интимом» у них вроде тоже все нормально, не хуже других… Но подруги на их женских посиделках иногда так красочно рассказывали о тайном, что завидки ее жуть как брали. А что там было правдой, а что вымыслом – да кто ж его знает.  Человек, особенно женщина, так прихотливо устроен, что вдобавок к тому, что уже имеешь,  иногда хочется еще хоть капелюшечку сверх этого…
                Так что  жена считала  Евгения Ивановича обычным, привычным, т.е. лишенным некоего налета  брутальности, необычности мужем, и жила в этом ощущении , пытаясь выжать из такой жизни максимум для себя.
                Они и поженились-то когда-то так, словно вошли в школьный класс на урок 1 сентября, а их взяли да и посадили за одну парту. Она переживала коварный обман своего «жениха» и лучшей подруги, которые за ее спиной «снюхались», «спелись» и решили пожениться, а невеста Евгения Ивановича, Мария,  уехала на практику «по обмену» во Францию и там вышла замуж « с большой перспективой», как поговаривали знающие ее соседки. И у кого-то на дне рождения грустный и малопьющий Женя обратил внимание на грустную и трезвую девушку, умудряющуюся читать книжку в гаме и шуме застолья, сидя на подоконнике. Книжка оказалась томиком со стихами Цветаевой, девушка показалась Жене несчастной, и все между ними произошло быстро. Про любовь они не говорили,  слово это было для них как бы под запретом, они походили по музеям и театрам, разглядев  друг в друге родственные души, посетили фестиваль «Элитарного кино», польстившись на броское название и иностранные фамилии заявленных режиссеров, и единодушно и без сожаления ушли посреди сеанса с фильма Тинто Брасса в соседний зальчик смотреть мультики «Ну погоди».
   Вскоре они съехались и стали жить вместе. А когда Нина забеременела, подали заявление в ЗАГС. Многие семьи строятся по подобному сценарию. Но каждая из них живет по-разному. Вот и они так по-разному и жили. До конца друг с другом сокровенным не делились – каждый в своей жизни уже обжегся и боялся доверять другому  – словно затаили в себе нечто на «потом» в надежде, что оно наступит и им будет что отдать кому-то другому. Друг к другу относились  не как к единственному, Богом данному человеку, а как к партнеру для удобства при совместном проживании жизни, рождения и воспитания детей ну и т.д.
     Нина, как это свойственно большинству женщин,  интуитивно чувствовала, что жизнь в таком стиле – совсем не то, о чем она мечтала, будучи «девушкой на выданье», но у нее не хватало сил выстроить на руинах своих девичьих представлений новую жизнь, которой были бы довольны и она, и муж. Она делала попытки изменить что-то, но запала ее хватало не надолго. Женя тоже пробовал переделать то, что называлось их  семейной жизнью, во что-то другое, «с человеческим лицом», но моменты, когда он начинал заниматься этим, не совпадали с моментами, когда это же пробовала сделать Нина, и они так и не смогли договориться начать делать это одновременно и совместно. Оба они были еще теми эгоистами, причем обиженными на людей, и понять свой характер и совладать с ним за прожитые годы  так и не смогли. И смирились с тем, что у них есть, и жили в этом, и даже временами были довольны. Друг в друге их не устраивало многое, но разводиться и пытаться опять налаживать жизнь с другим человеком?  И все по новой? Лучше уж так, по крайней мере, все знакомо и привычно.  И такая жизнь иногда казалась ему похожей на клетку, которая, словно шагреневая кожа, все уменьшалась  в размерах и сдавливала его все больше и больше. А ему хотелось от этого давления освободиться.
             И вот накануне выходных, в пятницу, Нина,  в очередной раз поискав, к чему бы придраться, т.е. позадавав ему подковыристые вопросы и не сумев этим вывести его из себя, применила «тяжелую» артиллерию, объявив, что нашла на его пиджаке женский волос блондинистого цвета и потребовала объяснений. Об этом свойстве ее характера Евгений Иванович узнал лет пять назад, именно тогда он и отметил для себя, что Нина все чаще стала обвинять его в несуществующих грехах, и он понял тогда, что именно таким образом сказываются на их семейной жизни участившиеся посиделки жены с подругами и их «добрые» советы. Он попытался по-доброму, с привлечением логического мышления,  объяснить жене всю абсурдность ее подозрений – мол, ехал в трамвае, час пик, давка и т.д.- но она уже ничего не готова была слушать и перешла на крик. В конце- концов они послали друг друга по известному адресу и, хлопнув дверями, разошлись по разным комнатам, благо, в квартире их было три.
              А утром жена собрала вещи и объявила ему, что  уезжает к маме, жившей в райцентре в частном секторе, благо,  у нее есть недогулянный отпуск. Дети их отдыхали летом по своему плану. А он и рад был тому, что она уезжает, и не скрывал даже от нее своей радости.
            Проводив жену до такси, Евгений Иванович прихватил в Гастрономе пузырек беленькой и пошел к соседу Пашке играть в шахматы. Играли они с переменным успехом и так долго, что закончились  еще две поллитровки самогона и было съедено все сало, которые Пашке из деревни регулярно поставляла теща. Разошлись миром, т.е. физиономии друг другу не попортили. Счета матча не помнил никто.  Все воскресенье  Евгений Иванович валялся в постели, отходя при помощи пива и прохладного душа, к вечеру поел горячего борща, сваренного женой, и решил завтра с утра «рвануть» на дачу, за сто с лишним км от города, и провести на свежем воздухе, рыбача в местной речушке и занимаясь нехитрым крестьянским трудом, свои оставшиеся отгулы.
И вот он сидит у окна в электричке, и смотрит на мелькающие за окном поля, леса, луга, и  мелькание это  успокаивает и убаюкивает  его, и он даже засыпает ненадолго. И видит сон, в котором он бежит по лугу, держа за руку женщину. Он не видит ее лица, но знает, что это Нина, его жена, потому как он не может бежать , держа за руку чужую женщину. А вокруг них разлито такое умиротворение, и его так много, что он чувствует, как оно касается его кожи. И эти прикосновения так приятны… И тут где-то рядом раздается голос, настолько неприятный и грубый, что он морщится во сне и просыпается, чтобы увидеть того, кто может говорить таким противным голосом.
   - Мадам, а место рядом с вами свободно? – с искривившимся лицом, изображающим  улыбку, обращается к женщине средних лет пьяный хмырь.Он сегодня «банковал», он был на виду у всего вагона, он даже вспомнил непонятное ему слово, обращаясь к сжавшейся в комочек от страха и омерзения женщине.
       В уголках его рта скатались лохмотья серой пены, так бывает у  много и без разбора что  пьющих и курящих людей, и вид этой неряшливой рожи чуть не вызвал у Евгения Ивановича  рвотные потуги. Дружок его, выглядящий почти так же, но гораздо сильнее пьяный, с лицом заинтересованного зеваки одобрительно лицезрел на это кино.  Женщина, перед которой куражились  пьяные, чуть не вжалась в стенку, она попыталась уйти от этой компании и пересесть на другое место, но ей не давала выйти выставленная перед ней нога «артиста».  Евгений Иванович оглядел вагон, людей в нем было всего несколько человек, из тех, на чью помощь он хотя бы чисто теоретически мог рассчитывать, было двое – парень лет 20, по виду студент, в наушниках и с закрытыми глазами, то ли не слышавший ничего, то ли притворяющийся, что не слышит,  и мужчина сельского вида лет за 60, по виду крепкий и кряжистый, как корни дуба. 
               «Ну да ладно,- ободряюще сказал кому-то в себе Евгений Иванович, поднялся со своего места, шумно потянулся и не спеша подошел к веселой компашке. «Артист-прима», увидев подошедшего к ним крепкого и трезвого мужчину, замолчал, видимо, обдумывая ситуацию и просчитывая возможные варианты, его пьянюсенький в дым товарищ попытался изобразить какое-то ловкое движение навстречу подошедшему, но потерял равновесие и неловко  упал в проход между двумя рядами кресел. Евгений Иванович молча, не мигая глядя в глаза притихшему  «артисту»,  отодвинул своей ногой перегораживающую выход его ногу, также молча взял красивую и, видно, дорогую дорожную сумку прижавшейся к стенке от страха  женщины и, мельком взглянув на нее, протянул ей руку:
  - Прошу вас, пройдемте со мной.
Она с готовностью подала ему свою руку с тонкими изящными пальцами и благодарно и виновато улыбнулась.
   - Спасибо вам большое,- прошелестел за его спиной тихий голос, показавшийся ему знакомым.
    Пришедший в себя «артист» попытался было взять уходящую инициативу в свои руки и вскочил со своего кресла, пытаясь схватить стоящего к нему спиной Евгения Ивановича за плечо, но тот не глядя двинул его «под дых» локтем и он рухнул на мягкую сидушку сиденья, схватившись за живот и хватая воздух ртом.Приподнявшийся с пола второй хулиган тоже сделал движение по направлению к Евгению Ивановичу, но тот отвел для размаха руку с твердо сжатыми в кулак пальцами, обозначив намерение нанести удар ему в голову, хулиган прикрыл ее рукой, потерял равновесие и опять упал.
                Внимательно наблюдавший за этой картиной  кряжистый мужичок с уважением посмотрел в лицо Евгению Ивановичу.
     - Так им и надо, бездельникам, ходют по поездам да к людям пристают,- пророкотал он одобрительно, и Евгений  Иванович понял, что у него есть союзник, который в случае чего и помочь может дать отпор.
                Хулиганы, поняв, что их здесь не бояться и могут еще и по «репе» настучать, ушли в дальний конец вагона, поддерживая друг друга.  На ближайшей остановке их забрал дежурный наряд полиции.
              Евгений Иванович усадил освобожденную  им  женщину у окна,  напротив своего места, сумку ее он убрал на полку и, устроившись поудобнее,  приготовился опять подремать. Более подробное знакомство с ней не входило в его планы, он просто помог ей выбраться из неприятной ситуации.
- Женя, ты не узнал меня? – услышал он вновь ее шелестящий голос и, еще не открыв глаз и не видя ее, он понял, что это она – Мария, его невеста, так и не ставшая ему женой. И простите за банальность, но у него в самом деле в груди заколотилось сердце, и он в самом деле не знал, что  сейчас сказать.    Он молча смотрел на нее, взрослую женщину , изменившуюся, ставшую  слегка похожей на монументальную красивую скульптуру, не обошлось, видимо, без пластики, и память его находила в этом  загорелом лице знакомые с юности черточки. Он узнавал ее постепенно, как по частям проявляется на фотобумаге сделанная фотография. И вот он узнал и принял ее целиком и мог теперь уверенно сказать:
  - Теперь узнал. Как ты здесь оказалась и куда держишь путь?
Он не стал говорить ей то, что обычно говорят люди друг другу после долгой разлуки: ты совсем не изменилась, прекрасно выглядишь, рад тебя видеть и т.д. Он не знал еще и сам, рад ли ее видеть,  да и надо ли ему это совсем?
 - А я тебя тоже не сразу узнала, у тебя какой-то потерянный вид, ты таким раньше не был,- осеклась она и помолчала.
- Все мы раньше были другими. И деревья были большими, - с легкой неприязнью ответил он.
 - Извини,- ответила она. – Значит, ты меня спас от этих «клошаров» не потому, что узнал, а потому, что ты - нормальный мужчина?
Он пожал плечами, не зная, что ответить. Сказать про то, что с трудом терпит выходки такого быдла? Что за женщин надо заступаться? А смысл? Это же и так всем ясно.
   - Спас и спас ,- односложно ответил он, а сам прислушивался к себе. И странное дело, хотя у него и заколотилось сразу сердце при виде Марии, но он не испытывал теперь никакой радости и волнения от того, что мог видеть ее и говорить с ней, и даже взять ее за руку,  и не чувствовал он к ней абсолютно никакой злости и обиды за свою сломанную ее обманом жизнь. Что было то сплыло и назад ничего не вернешь. И тут он понял, что родилось и живет в его сердце – горечь от  безвозвратности времени. И что с этим делать он не знал.
 Они рассказали друг другу о том, как прошла жизнь каждого из них. Она несколько лет как развелась со своим французским мужем, при разделе имущества получила несколько виноградников в Европе и в Краснодарском крае, ведет бизнес и там, и здесь, она стала неплохим виноделом, и даже поставляет вино к Президентскому столу.  Она часто приезжает в Россию, а вот теперь выбрала время приехать на свою малую родину и направляется к подруге детства, которая находится в отпуске  и живет недалеко от его города. Дети уже взрослые, дочь выучилась на детского врача, вышла удачно замуж и живет в Париже, сын окончил Сорбонну и стал кризисным управляющим, спасает чужие бизнесы по всему миру. Трое внуков.
  А он ей о том, что работает программистом в крупной фирме, дети тоже отучились и живут с семьями в разных городах, и про своих двоих внуков – мальчика и девочку, и потом, задумавшись и словно в забытьи, сказал вдруг, что с женой они живут плохо, понимания нет, она его давит  и он от такой душной жизни устал. Он не искал у нее ни жалости, ни понимания – ему просто захотелось рассказать о себе когда-то неравнодушному и не чужому человеку.
  И так, в разговорах, они ехали в электричке по российским весям, узнавали друг о друге по-новому, и разговоры их становились смелее и открытее, и они даже шутили, вспоминая какие-то смешные случаи из давней юности. И чем ближе была его остановка, тем сильнее его стало охватывать беспокойство. Он понимал, что скоро он выйдет, а она поедет дальше, и они уже больше никогда не увидятся. И пусть они обменяются телефонами и адресами, и пообещают друг другу позвонить и написать, но… Ему вдруг захотелось продлить время, стало жалко терять возможность говорить с Марией, взглядывать в ее лицо, видеть ее улыбку и улыбаться самому ей в ответ. Память все четче прочерчивала их совместные воспоминания, и Евгений Иванович вдруг четко почувствовал тяжесть потери чего-то дорогого. И когда поезд начал сбавлять ход перед его остановкой, он вдруг сказал Марие:
- А давай махнем ко мне на дачу в гости, я тебя потом провожу к подруге.
И замер в ожидании. А она, испытующе поглядев на него, а потом, словно вглядевшись в себя и найдя там то, что хотела увидеть, тоже неожиданно ответила:
- А давай,- и они пошли к выходу.
Евгений Иванович внутри себя словно с горы спустился.
    Пока Мария осматривала домик, небольшой и аккуратный, но в два этажа,  он затопил баньку. Сделал он ее на два отделения – одно было русским, с паром и вениками,  второе – финская сауна. Когда баня была готова, они, после некоторого смущения, но не сговариваясь, переоделись, каждый в своей комнате,  в прихваченные с собой купальные принадлежности и, пытаясь не смотреть друг на друга очень уж в открытую, оба зашли в русскую парную.
Им надо было снова привыкать друг к другу. За прошедшие тридцать лет тела их изменились, стали выглядеть по другому. Они стеснялись друг друга и с поспешностью отдергивали руку или убирали ногу, если случайно  соприкасались ими. У Евгения Ивановича внутри словно бил барабан, и бил все громче и громче. Ему, не любящему  ссор с женой и всячески избегавшему их, стало вдруг совершенно безразлично, что соседи по даче могут заметить, что он привел к себе гостью, и истопил для нее баню, и вместе с ней в эту баню пошел, и донесут об этом жене. Он вел себя так, словно решил для себя что-то важное и стал, наконец-то, свободным от прежней «душной» жизни. Как человек, переставший бояться.
    После недолгих препирательств он попарил-похлестал Марию березовым веником и чуть ли не насильно облил на улице холодной дождевой водой из бочки. Она пищала, как девчонка, и все пыталась увернуться от него, убегая. Он гонялся за ней по огороду с ведром воды и плескал на нее помаленьку. И они смеялись весело и счастливо. А когда их руки или тела касались друг друга, то охватившего их поначалу смущения от прикосновений уже не было.
   Потом они, сидя в беседке, пили приготовленную им рябиновую настойку и закусывали привезенными Марией  из Франции деликатесами. И неспешно разговаривали, нащупывая,  ища  и находя тропинки к сердцу друг друга, заросшие за тридцать лет разлуки травой. Затоптанные и обвалившиеся. И им было покойно и хорошо в деревенской глуши, рядом друг с другом.
   Ночи уже начинались прохладные, и Евгений Иванович затопил печку, стоящую на первом этаже. Постель он постелил в маленькой гостевой спальне на втором –  спальня на первом этаже, в которой они ночевали с женой, когда вместе приезжали на дачу, словно оттолкнула его от себя, не желая, чтобы на их супружеском ложе совершился грех. И он не смог преодолеть это возникшее вдруг сопротивление. Мария, уставшая от перелета и насыщенного приятными ощущениями дня, поднялась наверх и оттуда сообщила прерывающимся многообещающим голосом, что ждет его с нетерпением.
    Евгений Иванович посидел еще у разгоревшейся печки, покурил, стряхивая пепел в открытую дверь топки. Он почему-то  медлил, словно не мог собраться с силами и подняться на второй этаж. Его словно что-то держало и не пускало туда. Он поймал себя на мысли, что волнуется,  словно ему опять двадцать лет.  «Лучше сделать и сожалеть, чем сожалеть, не сделав»- вспомнилась ему вроде бы к месту чья-то древняя мудрость. Потом он  докурил сигарету до фильтра в несколько затяжек, бросил окурок в печь, аккуратно прикрыл дверцу, покивал чему-то головой. Вздохнул и поднялся наверх, стараясь не скрипеть ступеньками лестницы…
           Утром он проснулся первым, потихоньку спустился вниз и приготовил нехитрый завтрак. Яичница, тосты с домашним клубничным вареньем, остатки французского сыра, кофе. Вместо подноса он использовал большое круглое эмалированное  блюдо, на которое жена складывала овощи и ягоды при сборе урожая. С краешка блюда он положил срезанный им с клумбы бутон пиона.
   Мария проснулась от запаха кофе. Пожелали  друг другу доброго утра, и она с аппетитом принялась за завтрак. Евгений Иванович смотрел на нее и думал о том, как ничтожно мало было в его жизни таких вот утр, и как здорово, оказывается, смотреть на то, как ест приготовленную тобой яичницу и пьет кофе дорогой для тебя человек.
         Прошедшая ночь мало сблизила их, они старались не встречаться друг с другом взглядом , и Мария все укутывалась в простыню, пряча в ней тело. Пока он уносил вниз и мыл посуду, она оделась и спустилась на первый этаж. От вчерашней их разговорчивости ничего не осталось, словно она, разговорчивость, канула в ночь.
    Сборы были не долгими, Евгений Иванович проводил Марию до станции. Шли молча, каждый думал о своем. У вагона электрички заговорить все же пришлось, они обменялись дежурными словами и неловко чмокнули друг друга в щеку. Мария вошла в вагон и села у окна, так, чтобы они могли видеть друг друга. Поезд тронулся, вагон начал уплывать от него, она смотрела на него глазами, полными грусти. Они помахали друг другу рукой.
             « Ну вот и все,- подумал он, глядя вслед ушедшему последнему вагону затуманившимися глазами. – Вот и уехала от меня часть моей жизни…» Дальше думать не хотелось.
       Он вернулся на свою дачу и, как был в брюках и рубашке,  лег на полу в беседке. Плыли в небе пушистые облака с затейливыми рисунками, шумел в листве ветер, перекликались птицы. Где-то заработала бензопила. Шла обычная жизнь. Евгений Иванович вдруг почувствовал на щеках сырость, словно с прохудившейся крыши беседки ему на лицо капнула вода. Он приподнялся на локте и стал рассматривать крышу, ища в ней дырку, но потом понял, что ее там нет. Это были его слезы. Он не заметил даже, как они выкатились у него из глаз, такие неожиданные, тихие и незаметные. И хотя они были солеными, на сердце у него было горько.
  Он опять улегся на спину и, стыдясь самого себя за эту слабость, заплакал, безутешно и безнадежно. Он вспоминал свою жизнь, прожитую так несуразно, мечты, которым уже никогда не сбыться, потерянную любовь, которую ничем не заменить и не вернуть. А он, оказывается, помнил о ней все эти годы. « В одну реку нельзя войти дважды,- вспомнилась ему опять восточная мудрость.- По несчастью или счастью истина проста, никогда не возвращайся в прежние места»…- вспомнил он и своего любимого Шпаликова.
  Полежав в прострации еще немного, Евгений Иванович успокоился и встал с пола. Надо было наколоть дров для бани и для печки в доме, да и на речку  сходить  порыбалить. Тут хоть заревись, а жизнь-то продолжается.
 Дрова он колол на «автомате», а сам все гонял мысли.
            « А если бы у нас с Марией ночью все произошло, как бы мы вели себя утром, так же или по-другому?» Когда он поднялся по ступенькам наверх, она уже спала, и он, то ли не пожелав нарушить ее сон, то ли из непонятного страха будить ее не стал, а аккуратно прилег рядом и, пока не уснул сам, с наслаждением вдыхал запах ее волос. Пахли они березовым веником и еще чем-то неуловимым и волнующим, и он, засыпая, придумал себе, что это запах их молодости.
  Они и тогда, тридцать лет назад, собравшись соединить две свои жизни в одну, договорились, что «это» произойдет у них только после свадьбы, и первая их законная ночь будет именно брачной.  Так и вышло, и Мария уехала стажироваться во Францию невинной девушкой.
   Считал ли он тогда, в горячке молодости, что она изменила ему? Они ведь тогда только целовались, да иногда она позволяла ему некоторые мелкие вольности. Как он ни старался, но никак не мог вспомнить, что бы он думал тогда, в обиде и непонимании, о ней такими словами. Сейчас об этом любят говорить красиво, типа "она разбила мне сердце".  А Евгению Ивановичу подумалось вдруг, что это он изменял своей любимой Марусе с нелюбимой женой Ниной всю свою семейную жизнь, оставившую столько горечи в сердце. И ему впервые пришла в голову мысль о том, как же жила с ним все эти годы и о чем думала его жена? Она ведь тоже его не лю-била, сердце ее было далеко от него, оно было рядом с другим, коварно бросившим ее... И Евгению Ивановичу стало вдруг жалко Нину, такой жалостью обычно жалеют больного ребенка или худую и голодную бездомную собаку. Искренне хочется помочь, накормить, обогреть, защитить...А если бы у них с Марусей все было, считалось бы это изменой?   И  теперь он не знал, корить себя за то, чего не было, или хвалить. Он все-таки признался  себе, что боялся того, что могло между ними произойти.  Конечно, в жизни он был не новичок, но он почему-то не мог себе представить, как он будет ласкать и гладить Марию в разных местах, шептать ей ласковые слова, целовать ее. В молодости у них все это было, но теперь – то он женатый мужчина, пусть и с такой неудавшейся жизнью, и в ЗАГСЕ он произносил слова клятвы, и ему была почему-то дика сама мысль о том, что клятву эту можно нарушить. И он подумал о том, что судьба сама расставляет все по нужным местам - он ведь даже не успел взять у Маруси ни номер телефона, ни адрес, он даже не знает, где живет ее подруга, к которой она уехала час назад. Ничегошеньки у него не осталось на память о вчерашней встрече и о проведенной вместе ночи...Одни воспоминания юности...
   « Пусть все идет так, как идет,- решил он в конце концов.- Решать , как жить дальше,  придется все-равно тебе. Не придет к тебе на подмогу  никакой Великан, и никто за тебя ничего не решит. А менять жизнь надо, иначе и проживешь так, вечно недовольный и скукоженный, и умрешь как попало.»
       Решив так, он почувствовал облегчение. Он понимал, сколь нелегкую ношу по изменению своей жизни он взвалил себе на плечи, но ему от этого почему-то стало легче. Определенность всегда добавляет оптимизма. И еще он понял, что освободился, наконец-то, от иллюзий молодости, и ему теперь не страшен горящий укоризной взгляд двадцатилетнего парня. И что все теперь в его, Евгения Ивановича, крепких руках.
  " Надо быть достойным своего прошлого, своих юношеских мечтаний и мыслей, и прожить жизнь так, чтобы не опошлить их",- подумал вдруг он.
   А в вагоне электрички, глядя на мелькавшие за окном луга, леса и поля, тихо плакала импозантная женщина «бальзаковского» возраста. Что ей виделось там, за окном, кого она там оставила, дорогого настолько, что не могла никак унять слез – кто ж его знает. Да и может ли плакать такая эффектная дама из-за каких-нибудь неприятностей, ведь по ее внешнему виду совершенно невозможно было представить, что они у нее могут быть.
   Наловив на уху и жареху окуней и ершей, Евгений Иванович вернулся на дачу.
Наводя порядок в доме, он совершенно случайно обнаружил в нагрудном кармашке пиджака, висевшего на спинке стула, записку с номерами телефонов,эл.почты и адресами, французским и краснодарским, оставленную Марией. Она подписалась, как когда-то в юности подписывала адресованные ему записки: «Ягуся». Он в шутку иногда называл ее «Марусей-Ягусей». Повертев по всякому листок бумажки, он сумел прочесть слово, написанное ей и поставленное перед «Ягусей», а потом густо зачеркнутое.  Это было слово «Твоя». Сразу она подписалась: «Твоя Ягуся».
29.07.23. 13.00