Пушкин Плутарх и эротомания др. греков

Пушкин любил антиков и античность (см. ст. ПУШКИН И АНТИЧНОСТЬ И.И. Толстого, или Якубович Д. П. Античность в творчестве Пушкина // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. — [Вып.] 6. — С. 92—159.
http://feb-web.ru/feb/pushkin/serial/v41/v41-092-.htm, или Пав. Черняев. „А. С. Пушкин как любитель античного мира и переводчик древнеклассических поэтов“, Казань, 1899. — С. Любомудров. „Античные мотивы в поэзии Пушкина“, изд. 1-е, 1899; изд. 2-е, 1901., Кнабе Г.С. бранные труды. Теория и история культуры. Глава 9 Пушкин и античность… etc)

«известна роль анакреонтики для Пушкина-лицеиста, таково было его поэтическое восприятие гедонизма и эпикуреизма. В систему образования входила школьная латынь, и Пушкин — ученик Кошанского, друг Дельвига, Илличевского, прикасался в обязательной мере к античным писателям, т. е.:
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал.
Вариант:
Читал украдкой Апулея,
А над Виргилием зевал
… из первоначального варианта первой строфы „осьмой“ главы „Евгения Онегина“:
Читал охотно Елисея,
А Цицерона проклинал.1
Пушкин прекрасно и неоднократно изображал явление внешне-обязательного полупросвещения хотя бы в „Евгении Онегине“. Молодой человек, выходя в свет, как и он сам,
...знал довольно по латыне,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,1
Да помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два стиха.
Кажется можно сделать наблюдение, что „vale“ появляется именно в письмах, затрагивающих античные темы, или обращенных к адресату, заинтересованному античностью.»
Конечно, у Пушкина реминисценций из древних римлян куда больше, чем у греков, но были и остаются подозрения, что Пушкин попил водицы и на склонах Геликона, где поились Мусы (музы).

Вот один пример:

ДЕРЮГИН А.А. в ст.«Пушкин и Плутарх (о композиции Отрока -1986) заметил и отметил:
М. Ю. Лотман писал, что фраза из заметок А. С. Пушкина к «Графу Нулину» — «Бывают странные сближения» (XI, 188) восходит через Л. Стернера к Плутарху (см. Лотман Ю. М. Три заметки к пушкинским текстам.— Временник пушкинской комиссии, 1974. Л. 1977), отмечавшему повторяемость в истории не только крупных событий, но и частных явлений (см. Плутарх. Сравнительные жизнеописания.—М., 1963, т.2):

<<<
Поскольку поток времени бесконечен, а судьба изменчива, не приходится, пожалуй, удивляться тому, что часто происходят сходные между coбой события. Действительно, если количество основных частиц мироздания неограниченно велико, то в самом богатстве своего материала судьба находит щедрый источник для созидания подобий; если же, напротив, события сплетаются из ограниченного числа начальных частиц, то неминуемо должны по многу раз происходить сходные события, порожденные одними и теми же причинами. Иные люди охотно отыскивают в исторических книгах и устных преданиях примеры случайного сходства, которые могут показаться порождением разумной воли и провидения <…> К этому я прибавил бы еще одно наблюдение: среди полководцев самыми воинственными, самыми хитроумными и решительными были одноглазые, а именно Филипп, Антигон, Ганнибал и, наконец, тот, о ком пойдет речь в этом жизнеописании, Серторий».
>>>
 
Кстати, одноглазость…  Одноглазыми были Киклоп, Кутузов унт Нельсон. А женка А.С. Пушкина была косоглазой (но на один глаз)

На вероятность того, что А. С. Пушкин читал Плутарха, указывает факт, отмеченный
Ю. Д. Левиным (см. Левин Ю. Д. Некоторые вопросы шекспиризма у Пушкина.— Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1974, т. 7): в той же заметке о «Графе Нулине» известный римлянин назван А. С. Пушкиным не по имени Публий Валерий (как у Т. Ливия и Шекспира), а прозвищем Публикола, которое сообщает только Плутарх.
О знакомстве А. С. Пушкина с Плутархом известно очень немного. В личной библиотеке поэта произведений Плутарха нет. Но «Сравнительные жизнеописания» были настольной книгой людей, близких А. С. Пушкину по убеждения (см. Якушкин И. Д. Записки, статьи и письма, 1981. Литература по данному вопросу приведена в названной выше статье Ю. М. Лотмана,, и это, хотя и косвенно, говорит о большой вероятности того, что он читал греческого биографа).


Но можно допустить и то, что Пушкин, отдав  дань  сексологии (и даже сексопатологии) и эротологии (мы писали о 15-кратном обращении его к ножкам в главе Хандра романа «Евгений Онегин») знал трактат родоначальника биографического жанра:

***
Плутарх Трактат в диалогах Об Эроте :

<<<
Достаточно унаследованной от предков древней веры, для которой ты не найдешь более убедительного подтверждения, хотя бы все напряг ты силы разума.[ Еврипид, «Вакханки»]
Эта вера — опора и основа всего нашего благочестия, и если она подорвана и потеряла устойчивость в чем то одном, то и вся становится зыбкой и полной сомнений.
На Геликоне, Флавиан, у самих Муз, на празднестве Эрота в Феспиях: феспийцы каждый пятый год справляют с большой торжественностью и блеском празднества в честь как Муз, так и Эрота.

Протоген
отношение к женщинам или девушкам тех, кто к ним пристрастился, так же далеко от Эрота, то есть любви, как отношение мух к молоку или пчел к сотам или поваров к откармливаемым ими в темноте телятам и птицам, к которым они не испытывают никаких дружественных чувств. Эрот, соприкоснувшись с молодой и одаренной душой, приводит ее к добродетели по пути дружбы; а желания, устремленные на женщину, в лучшем случае завершаются преходящим телесным наслаждением.  Эрот подлинный только один, обращенный к мальчикам, не «блистающий огнем желания», как сказал о любви к девушкам Анакреон, не «надушенный и наряженный», а простой и неиспорченный, каким ты увидишь его в философских собеседованиях в гимнасиях и палестрах, в поисках молодых людей, достойных того, чтобы обратиться к ним с настойчивым благородным призывом к добродетели. Но другого Эрота, расслабляющего и домоседствующего, близкого к женским уборам и ложам, ищущего изнеженности, развращенности и недостойных мужа наслаждений, чуждого дружбы и божественного огня, необходимо отвергнуть, как и отверг его Солон: он запретил рабам любить мальчиков и заниматься гимнастикой, но не препятствовал их общению с женщинами, исходя из того, что дружба есть нечто прекрасное и гражданственное, а наслаждение — нечто пошлое и неблагородное. Поэтому и любовь рабов к мальчикам не может быть благородной: это только телесное сочетание, как и любовь женщин»

Солон из «Элегий» : образцовый носителя Эрота, пока он среди любезных цветов юности знает любовь мальчика, желая его бедер и сладостных уст

Дафней:
словом «благосклонность», *** древние обозначали согласие женщины на общение с мужчиной; так, Пиндар говорит, что Гефест родился от Геры «без Харит»; [в оригинале игра слов; греческое «благосклонность» (в смысле любовного расположения или влечения) созвучно слову «Харита».] Сапфо с такими словами обращается к девушке, еще не достигшей брачного возраста:
ты показалась мне маленькой девочкой, чуждой Харитам.
А Гераклу в одной трагедии задают вопрос:
Ты силою добился благосклонности?[???]
Протоген, если рассудить по правде, то надо признать, что любовь к мальчикам и любовь к женщинам происходит от одного и того же Эрота

Писий:
честным женщинам, ***, не подобает ни влюбляться, ни быть предметом влюбленности
без порождаемых Эротом доверия и приязни, целость брака поддерживается, словно ярмом и уздой, только стыдом и страхом»

Пемитид:
Есть ведь и телесная болезнь называемая священной; ничего странного, если также и исступленнейшую душевную страсть иные назовут священной и божественной. *** из вас одни ведут Эрота в места мужских собраний, а другие- в гинекей, по те и другие признают его за великое и божественное благо. Если эта страсть имеет такую силу и важность, то не удивительно, что ее возвеличивают и чтут те, кому подобало бы изгонять ее отовсюду и бороться с ней

Отец:
Эроту имеет не зримый, а только умопостигаемый образ, наравне с наиболее древними богами.
Величье Афродиты кто постигнуть мог?[Еврипид]
Она всему на свете процветание,
Ее творенье все, что на земле живет.[ Еврипид, «Ипполит]
Эмпедокл назвал ее «дарящей жизнь», а Софокл — «благоплодной». И однако же, великое и удивительное дело Афродиты является и делом сопутствующего ей Эрота, без соучастия которого оно теряет всякую привлекательность, оставаясь далеким от любви и почитания.[ Эсхил, «Хоэфоры»]
Действительно, чуждое Эроту телесное общение, имея своим пределом удовлетворение потребности, подобное удовлетворению голода и Жажды, не приводит ни к чему прекрасному; но благодаря Эроту богиня, устраняя пресыщение, приносит дружескую любовь и душевное единение.
Поэтому Парменид в «Происхождении мира» говорит об Эроте как о старшем среди всех порождений Афродиты:
Первым Эрота она породила, древнейшего бога.
Гесиод, же с большей, по–моему, философской глубиной называет Эрота старейшим из всех вообще богов, причастным к рождению всего существующего.[ «Теогония», 120]
Итак, если мы лишим Эрота приносимых ему почестей, то не останутся незатронутыми и почести Афродиты, И тут нельзя ссылаться на то, что некоторые бранят Эрота, но воздерживаются от нападок на Афродиту; так с одной и той же трагической сцены мы слышим:
Эрот бездельник — божество бездельников, — [Еврипид]
а вместе с тем:
Киприда, дети, — это не только Киприда,
она может быть носительницей и многих других имен:
она и Аид, она и неистребимая жизнь,
сна и исступленная Лисса.[ трагедии Софокла. Лисса — олицетворение безумной ярости, бешенства]
Так и среди прочих богов нет, пожалуй, ни одного, который избегнул бы злословия со стороны злословящего невежества. Обратимся к примеру Ареса, как бы занимающего противоположное Эроту место: сколько почестей уделяют ему люди, и ему же приходится слышать столько порицаний:
Слепой Арес с обличьем вепря дикогокакие беды нам сулит, о женщины![ Софокл]
Гомер называет его перебежчиком и запятнанным кровью [«Илиада», V, 31, 831], Хрисипп, рассуждая об его имени, вводит в свое объяснение злой смысл: он называет Ареса «убийцей», и по этому пути идут те, которые полагают, что Арес — это наименование буйственного, раздражительного и злобного начала в нашей природе. Другие скажут, что Афродита — это любовное желание, Гермес — слово, Музы — искусства, Афина — разум. Ты видишь, какая пропасть безбожия разверзается перед нами, если мы сведем каждого бога к олицетворению той или иной из наших страстей, способностей или добродетелей».

покровительство этого рода заключает в себе нечто зловещее; а можно ли назвать дело более священное и состязание более заслуживающее иметь бога своим распорядителем и судьей, чем эти заботы, связанные с соисканием благосклонности прекрасных молодых людей под руководством Эрота: и этом нет ничего постыдного или вызванного низменной необходимостью. Здесь только убеждение и обаяние, приносящее поистине «сладостный труд» и «благотомительное утомление» [ Еврипид, «Вакханки»] и ведущее к добродетели и дружбе не «мимо от богов» [«Одиссея», II, 372] завершаемым, а имеющим своим руководителем и владыкой самого бога Эрота! товарища Муз, Харит и Афродиты. Он сочетает самое отрадное с самым прекрасным,
в сердце посеяв желанье, дающее сладкую жатву,
согласно Меланиппиду.

Но вот «подул внезапно ветер» Эрота и страсти, и то, что было так ничтожно, становится драгоценнее богатств Тантала и царской власти Гигеса

хорошо быть посвященным в элевсинские таинства, я вижу, что и служителям, и посвященным в таинства Эрота уготована лучшая доля в Аиде;

Евринид, хотя и искушенный в делах Эрота, восхищается лишь наименее значительным из этих благ, когда говорит:
Поэтом делает
Эрот того, кто от природы Музам чужд.

Зевксипп:
Уместно вспомнить и Сапфо, находясь по соседству с Музами. Римляне говорят, что сын Гефеста Как выдыхал струи пламени; а из уст Сапфо исходят речи поистине смешанные с огнем, и она в песнях воспроизводит жар своего сердца,
Благозвучными Музами врачуя Эрота
как говорит Филоксен
И ведь многие видят то же самое тело, ту же самую красоту, но охвачен Эротом только один. По какой причине? Ко разве непонятно, что имеет в виду Менандр, когда говорит, что любовь — Это
души болезнь,
удар, источник раны внутренней.
Виновник этой болезни бог, который одного поразит, а других оставит незатронутыми.
То, что было бы уместнее сказать в самом начале, я не должен оставить несказанным хотя бы здесь, раз уж это «подвернулось на уста», по выражению Эсхила, ибо это имеет величайшее значение.
Так Эрот, царь, архонт и гармост, провозглашенный Гесиодом, Платоном и Солоном, нисходит с Геликона в Академию, в царском убранстве, с венком на голове, сопровождаемый свитой дружбы и товарищества. Объединены же они не «узами оков», [Еврипид] о которых говорит Еврипид, вводя образ холодной, тягостной и постыдной необходимости, налагаемой на угнетенных, а окрыленным стремлением к прекраснейшему и божественному бытию, о котором лучше, чем я, сказали другие».
Вот ты и раньше, как бы нехотя коснувшись Платона и египтян, прошел мимо, и сейчас так же поступаешь. Конечно, то, что уже «ясно сказано» [«Одиссея», XII, 453.] Платоном, или скорее содействующими нам богинями через Платона, ты не должен повторять, «даже если мы тебя об этом попросим»; [ Платон, «Федр», 253d] но твой намек, что египетский миф совпадает с тем, что говорит об Эроте Платон, ты не должен оставить темным и нераскрытым для нас; мы будем рады услышать о великом хотя бы малое».

Отец:
египтяне, как и эллины, признают двух Эротов, общенародного и небесного, но за третьего Эрота принимают солнце и высоко почитают Афродиту, отождествляя ее либо с луной, либо с землей.
Мы также усматриваем большое сходство между Эротом и солнцем. Ни то, ни другое не огонь, хотя это и утверждают некоторые, а сладостное и живительное сияние и тепло, которое, несясь от солнца к телу, доставляет ему питание и рост, а от Эрота — доставляет те же блага душам. И как солнце теплее, показавшись из туч после дождя или после тумана, так Эрот, восстановленный примирением с любимым после размолвки, вызванной гневом или ревностью, становится сладостнее и сильнее. Далее, как о солнце некоторые думают, что оно гаснет и возгорается, так же и Эрота они считают смертным и непостоянным. И наконец, как тело, не подвергшись предварительным упражнениям, не может без вреда для себя переносить сияние солнца, так и душа, не получив принадлежащего воспитания, не способна безболезненно перенести Эрота: и тело и душа выходят из своего обычного состояния и впадают в болезнь, в которой должны винить не силу бога, а собственную слабость.
Только в том приходится установить различие, что солнце по- называет зрению одинаково прекрасное и безобразное, а Эрот направляет свой свет только на прекрасное, побуждая влюбленных только на него обращать взоры, а всем остальным пренебрегать.
Землю мы считаем вовсе несходной с Афродитой, но те, кто называет Афродитой луну, опираются на некоторое сходство: луна причастна и земле и небу и является местом смешения бессмертного и смертного; она бессильна сама по себе и остается темной, если не освещена солнцем, как Афродита без поддержки Эрота. Итак, можно признать, что у луны больше сходства с Афродитой, а у солнца с Эротом, чем с остальными богами, однако это сходство — отнюдь не полное тождество: как душа и тело сущности не совпадающие, а различные, так и солнце есть нечто зримое, а Эрот — нечто умозрительное. И если такое утверждение не покажется слишком резким, то можно было бы сказать, что солнце даже противодействует Эроту: оно отвлекает ум от умозрительного к ощутимому, чаруя прелестью зримого и соблазняя только в этом зримом искать и истину, и все блага, а более нигде.
Ко всему, что цветет, что блестит на земле,Нас влечет необорная страсть, — [Еврипид, «Ипполит», 183 сл]
И не знаем мы мира иного,а вернее, не помним, и только Эрот может напомнить забытое.
Подлинной явью для души было именно то бытие, и, придя сюда, она видит сон, в котором с восхищением приветствует солнце как прекраснейший и божественнейший образ.
Радостно–ложным она обольщается тотчас виденьем,[89]
уверенная, что все окружающее ее здесь прекрасно и ценно, пока не встретится ей в лице божественного Эрота здравый врачеватель и спаситель: ведя ее от тел к истине, из Аида в «поле истины», где утверждена великая и чистая и неложная красота, которой она жаждет приобщиться, он направляет ее, как руководитель таинств — их участника.
Но раз душа возвращена в этот мир, Эрот не может общаться с ней самой по себе, а только при посредстве тела. Подобно тому как геометры, обращаясь к ученикам, еще не способным представить себе, а только при посредстве тела.
То, что пишут и поют об Эроте поэты, — по большей части шутки, свойственные разгульному веселью, но кое что сказано ими серьезно, либо по собственному разумному рассуждению, либо потому, что с помощью бога пришли они к истине: одно из таких высказываний относится к его происхождению:
Это могучий бог,
рожденный быстрой Иридой
и златокудрым Зефиром, [ Из стихов Алкея. Ирида — богиня радуги, вестница богов. Зефир — бог западного ветра. Обычно Эрота считали сыном Ареса и Афродиты]
если только вас не переубедили грамматики, говоря, что это образ, относящийся к переливчатой изменчивости цветов радуги»

Дафней:
Эроту же, как и прочим богам, по слову Еврипида,
любезны должные от смертных почести[ Еврипид, «Ипполит», 7]
и неугодно пренебрежение ими; он благосклонен к приемлющим его достойным образом, но суров к своевольным.
источники зарождения любви принадлежат не одному какому либо полу, а одинаково обоим. Разве не могут происходить как от мальчиков, так и от женщин те образы, которые проникают в тело подверженных Эроту, приводят в движение и возбуждение его состав и стекаются в семя вместе с другими атомами?
Один драматический персонаж, преданный удовольствиям, на вопрос:
Склоняешься ль к мужским иль женским прелестям? — [?]
отвечает:
Где красота, туда лишь и склоняюсь я.[?]

Эрот приносит столько самообладания, постоянства, доверия, что если войдет в соприкосновение даже с необузданной душой, то отвратит ее от других влюбленных, сломив ее дерзостность, сокрушив ее надменность и грубость и внушив ей совестливость, сдержанность и спокойствие, и, придав скромный образ, сделает ее послушной только одному.
>>>

***

Вот  = Пушкин и Эрот:

Рассудок и любовь
Младой Дафнис, гоняясь за Доридой,
«Постой, — кричал, — прелестная! постой,
Скажи: «Люблю», — и бегать за тобой
Не стану я — клянуся в том Кипридой!»
«Молчи, молчи!» — Рассудок говорил,
А плут Эрот: «Скажи: ты сердцу мил!»
«Ты сердцу мил!» — пастушка повторила,
И их сердца огнем любви зажглись,
И пал к ногам красавицы Дафнис,
И страстный взор Дорида потупила.
«Беги, беги!» — Рассудок ей твердил,
А плут Эрот: «Останься!» — говорил.
Осталася — и трепетной рукою
Взял руку ей счастливый пастушок.
«Взгляни, — сказал, — с подругой голубок
Там обнялись под тенью лип густою!»
«Беги, беги!» — Рассудок повторил,
«Учись от них!» — Эрот ей говорил.
И нежная улыбка пробежала
Красавицы на пламенных устах,
И вот она с томлением в глазах
К любезному в объятия упала…
«Будь счастлива!» — Эрот ей прошептал,
Рассудок что ж? Рассудок уж молчал.
1814 г.


«Пусть владеет мною он!
Веселиться — мой закон.
Смерть откроет гроб ужасный,
Потемнеют взоры ясны.
И не стукнется Эрот
У могильных уж ворот!»
(«Опытность», 1814).
***
 В заметках Пушкина к «Сентиментальному путешествию» Лоренса Стерна (из которого к нам перекочева  Евгений (Онегин) читаем:
«Стерн говорит, что живейшее из наших наслаждений кончится содроганием почти болезненным. Несносный наблюдатель! Знал бы про себя; многие того не заметили б».