Глава 100. Моцарт. Дон Жуан

Вольфганг Амадей Моцарт
«Дон Жуан, или Наказанный развратник»
Опера-буффа в 2 действиях, 10 картинах
Либретто Лоренцо да Понте по пьесе Антонио де Саморы
Премьера — 29 октября 1787, Сословный театр, Прага
Карл Бём (дирижер)
Биргит Нильсон (сопрано)
Дитрих Фишер-Дискау (баритон)

oriani: По словам Петра Ильича Чайковского, сильнейшее в жизни потрясение он испытал от моцартовского «Дон Жуана».

musikus: Вы меня подтолкнули... Музыка, воспринимаемая слушателем как шедевр, всегда вызывает яркую эмоциональную реакцию, но — какую? Я бы выделил две наиболее характерные для меня формы, в чем-то принципиально разные. Это — потрясение и восхищение. Наиболее сильная из них — очистительное потрясение, катарсис. Очень не много композиторов, даже самых великих, музыка которых способна вызвать такую реакцию. Потрясающ Бах, но, скажем, не Гендель, которым многие восхищаются. Восторг и восхищение у миллионов вызывает Моцарт, и это понятно, однако может ли он потрясти до глубины души? Не очень себе это представляю — в отличие от Бетховена, в особенности позднего. Как известно, воевали между собой «вагнерианцы» и «брамсиане», «брамины». Но именно по названному критерию они явно различаются: Брамс в своих шедеврах восхитителен, но вряд ли способен потрясти подобно Вагнеру, музыка которого порой и до самоубийства доводила… Могут потрясти Чайковский, Малер, Скрябин, Рахманинов, но вот Стравинский, которого я обожаю и часто, помногу и с восхищением слушаю — никогда… Трудно говорить о «восхитительном» Шостаковиче, который никогда не услаждал слух, но способен совершенно потрясти — в отличие от изумительного, восхитительного Прокофьева… Конечно, все эти сравнения и суждения сугубо субъективны, относительны и подвижны, тем более, что есть авторы, способные и на то, и на другое: «Щелкунчик» и Шестая симфония по этому критерию абсолютно различны… И, разумеется, я не говорю здесь о возможных профессиональных мнениях, когда обе оценочных эмоции могут вызываться одним и тем же автором или же конкретным сочинением.

Я когда-то подростком впервые по-настоящему услышал Шестую симфонию Чайковского. Была уже ночь, но я безотчетно выскочил зимой на улицу и бросился неведомо куда, почему-то повторяя: «Жрать чиновников и выплевывать пуговицы!». Это было не смешно... А во время звучания Восьмой симфонии Шостаковича в Большом зале московской консерватории, привезенной в Москву впервые после войны Мравинским, я, во время кульминации в первой части, стал, не помня себя, подниматься с кресла, так, что на меня зашикали... Не припомню, чтобы Моцарт... Даже если это финал «Дон Жуана».

Maxilena: Когда мне хочется глубочайшего потрясения с выраженными вазомоторными, эмоциональными, нравственными проявлениями, я регулярно слушаю:

а) мелодию с колокольчиками из «Волшебной флейты»;

б) арии Царицы ночи;

в) любимые концерты;

г) любимые симфонии;

д) любимые места из Реквиема;

е) увертюру, любимые арии и ансамбли, и (естественно) финал «Дон Жуана»… В общем, не буду утомлять, а скажу просто —

МОЦАРТ МОЖЕТ ВСЕ.

Да, может, может и регулярно это делает! Причем потрясти значительно сильнее, чем поздний Бетховен. Потому что Моцарт — ближе к божественной сущности. Просто не у всех есть моцартианские воспринимающие рецепторы. Или просто раздражает абсолютная, недостижимая, но достигнутая Моцартом гармония. Среди людей было только два художника, имя которым — Свет. Моцарт и Рафаэль. А все остальные — ос–та–ль–ны–е.