Учительница русского Глава 29

Варю поместили в крохотную одиночку. Она забилась в угол в страхе, что сейчас же к ней придут и начнут бить. Ей казалось, что в тюрьме непременно бьют и истязают, вышибая из заключённых признания в том, чего они, возможно, и не совершали. Она больше всего боялась избиений и боли, физической и моральной, которую ей причинят эти чужие, злые люди, причём моральной пытки Варвара ожидала с двойным ужасом.

Она представила себя в крови, с выдранными волосами, с выбитыми зубами и зияющими вместо них чёрными дырами во рту, в синяках, в соплях, - и ужаснулась! Необъяснимо, но факт: Варваре стыдно было предстать в таком виде перед своими истязателями, хотя именно они и были бы авторами её изуродованности. Они будут смотреть на неё, жалкую и распятую, - и праздновать свою силу и вседозволенность. Как страшно: ведь им действительно тут всё дозволено над ней, любое словесное глумление, любая физическая расправа! Здесь нет никого, кто бы защитил, все здесь против неё.

«Мама! Мамочка! Сколько раз ты поднимала меня своими крепкими, закаленными в трудах руками, ставя обратно на ноги, - и я чувствовала  небывалую опору, казавшуюся мне незыблемой! И вдруг тебя нет рядом, мышцы твои одряхлели, а голос становится всё тише и менее внушительным. Нет, ты не придёшь и не вытащишь меня отсюда. Что же мне остаётся? Вдохновляться примером стойкости бабушки и Николая? Не стираются ли все моральные устои, когда человеку угрожают расправой или просто страданиями? Не будет ли готов приверженец самых честных правил выменять свои принципы на жизнь? Отказаться от всего: от родства, от собственных установок, которыми руководствовался всю жизнь, всего того, чем дышал, - ради одной только возможности делать очередной вдох-выдох? Чтобы оставили эту возможность палачи, которых кто-то вдруг сделал вершителями судеб, чтобы не отбирали её!»

Варвара не могла однозначно ответить на этот вопрос. В её понимании отстаивание своих взглядов до конца, по последней точки, до смерти - и было настоящим подвигом. Но была ли она готова к такому подвигу? Ей казалось, что на подвиг способны настоящие духовные гиганты, - бабушка, например, или даже Николай. Юная Ксения смогла бы выдержать испытания намного более стойко, с пущим достоинством, нежели она, вечно мятущаяся, неуверенная в себе Варвара.

Как она вообще оказалась лицом к лицу с этой дилеммой? Варя всегда представлялась себе настолько рядовым человеком, неприметной единичкой, которой и надо было только что жить, дышать, радоваться своим мелочам, Юрку вырастить… Кому навредила она таким своим существованием? Что, её теперь стрелять из-за этого? Но это же глупо, да, именно глупо, нелепо, безрассудно! В своих чувствах Варя от содрогания переходила к смешливой ненависти к своим арестантам, называя их недалекими, жестокими глупцами. А потом страх новой волной накатывал на неё.

Так как за ней никто не являлся и не требовал её на допрос, Варя скоро обмякла и стала более свободной в своих размышлениях. Блуждала взглядом по камере, то и дело натыкаясь взглядом на тёмные углы, трещины в стенах, откуда, словно слёзы и испражнения предыдущих сидельцев, струилась по чуть-чуть какая-то жидкость. Пыталась считать дни, - это вносило хоть какую-то упорядоченность в происходивший с ней хаос. Но вскоре Варя поняла, что запуталась, - и навсегда потеряла ощущение дня и ночи, сменявших друг друга суток. Сейчас зима или уже наступила весна? Варе казалось, что от нехватки свежего воздуха у неё помутился рассудок. Самые ужасные предчувствия недавнего прошлого начали сбываться.

Но с ума она не сошла, не задохнулась, не простудилась и не умерла. В какой-то момент Варе вдруг начало казаться, - а потом она и вовсе уверилась в этом окончательно, - что никогда на свободе она не могла позволить себе думать свободнее, чем в тюрьме. Все началось с того, что, от нечего делать, она лежала на жесткой кушетке и вспоминала. Раньше у неё почти совсем не было времени вспоминать своё прошлое в самых мельчайших подробностях и важных деталях, - а теперь и времени было предостаточно, и память каким-то чудесным образом обострилась.

Варя вспоминала, - и такие воспоминания особенно грели её, - как ходили они с бабушкой на всенощное бдение по субботам и на Литургию по воскресениям. Летом спешили попасть на раннюю, до наступления жары, зимой же бабушка позволяла внучке немного поспать, а сама становилась на молитву. Внучка постепенно просыпалась и просила бабушку читать вслух, и совсем скоро острый детский ум, который вкупе с молниеносной памятью напоминали двух ретивых коней в одной упряжке, стал самостоятельно воспроизводить слова молитв. Потом они вместе шли на позднюю…

Варя попыталась вспомнить молитвы от начала до конца: сначала одну строчку, словно бусинку - из небытия, выудила из темноты, за ней - другую, третью. Повторяла, заставляя шевелиться уснувшую память, искала, блуждая языком по нёбу, по зубам, словно бы в закоулках её рта попрятались нужные слова. И молитва восставала из ничего, воссияла из праха времени, складываясь из разрозненных бусин в прекрасное ожерелье. В своей тесной одиночке Варя почувствовала, как у неё за спиной раскрываются крылья, и размаху их не было предела, даже толстые стены не являлись им преградой.

Так постепенно Варя успокоилась. Даже удивилась возникшей в ней стойкости, с которой приготовилась терпеть все лишения. Как будто кто-то перелил в неё эту драгоценную стойкость, как в некий сосуд, который сам по себе ничего не значил, а теперь вот обрёл долгожданный смысл. У надсмотрщика, который два раза в день разносил по камерам баланду, Варя, набравшись смелости, попросила: «Послушайте, мне ведь, кажется, терять теперь совсем нечего? Не могли бы вы принести мне Евангелие? Я дам вам свой адрес, - Варя назвала улицу и номер дома, - там живет моя мама, она даст вам за это денег».

- Ещё чего?! - взревел надсмотрщик и черпаком треснул по решётке так, что Варя инстинктивно отпрыгнула назад. Он, конечно, не смог бы до неё достать, просто припугнул, но в ту минуту Варя была готова расплакаться от обиды.

Сверх этого её никто не обижал, - видимо, по её же молитвам. Часто она молилась своими словами, еле уловимым шёпотом, представляя, что Христос входит к ней в камеру, садится на кушетку, внимательно слушает и утешает. К ней никого не подселяли, но и в этом Варя тоже видела чудесное радение о ней Всевышнего. Когда она попала в камеру предварительного заключения («предварительного» звучало как насмешка, потому что Варя не надеялась, что когда-нибудь отсюда выйдет. Николай же не вышел), её обыскали, изъяли крестик, который Варя всегда прятала под глухими воротничками, и документы. Верхнюю одежду снисходительно разрешили пронести в камеру, предварительно разодрав подкладку и проинспектировав нутро на наличие опасных предметов, каких именно - не уточнялось. В камере, которая по расчетам Вари, находилась на подвальном уровне тюрьмы, стояла холодная сырость - пренеприятнейший климат для арестантов. Пальто это, кстати, в последствии сослужило Варе некоторую службу, не считая той, что она спала, завернувшись в него и обнимая его валиком свернутые пОлы, как в детстве - любимую куколку.

Продолжить чтение http://proza.ru/2023/08/03/1410