В цвете карандашей

   Улица течёт вниз акварелью. Мокрое, влажное, почти весеннее пространство залито пробивающимся сквозь облака светом. Этот свет тусклый. Словно белый цвет шерстяного клубка, много лет валяющегося на пыльной полке. Всё ещё светлый, но не настолько, чтобы его можно было назвать белоснежным. Отражения преследуют прохожих через лужи, создавая ощущение трёхмерности пространства, но при этом не добавляя смысла. Шаги стучат по мостовой.

- Лучше бы было нарисовать всё это карандашами, - детский голос вырывает из запутанных мыслей своей внезапностью и непосредственностью. - И почему ты продолжаешь стоять на месте? Пойдём скорее на ту сторону! Там есть красивый магазин.

   Максим вздыхает, но привычная улыбка не возникает у него на лице. Что такое с ним приключилось? Чёлка намокла, и с неё вниз на лицо скатываются капли. Нос морщится, а брови хмурятся — от этого прямое, правильное лицо искажается, начинает казаться неприятным.

- Если мы не переходим дорогу, то тогда ответь на мой вопрос, - настырная девочка продолжает. Её маленькое круглое личико светится радостью. - Чем отличается брюнет от блондина?

- Я —русый, а ты — брюнетка. Блондины же обладают волосами светлее моих, - голос молодого человека слегка вздрагивает, чтобы сразу после этого зазвучать в унисон с монотонностью улицы. - Если взять краски и смешать их, то...

- Нет, ты отвечаешь неправильно!

- Неправильно? Ладно, тогда скажи мне свой ответ.

- Хорошо! Только слушай с самого начала и не перебивай.

   Мариша Игоревна, очень серьёзная шестилетняя девочка, прижимает к себе своего плюшевого медведя, готовясь декларировать речь. Её волосы сильно пострадали от дождя — короткий хвостик перестал торчать и почти развязался, а чёлка перепуталась с основной частью волос. Но одна деталь оставалась в её облике неизменной.

- «Чем отличается брюнет от блондина?» - спросил как-то слон у крокодила,  - серые глаза Мариши заблестели, а губы задрожали в предвкушении ошеломительной развязки. - А крокодил ему ответил: «Отличий между ними нету!» Как смешно он сказал, правда? Ну почему ты не смеёшься? «Отличий между ними нету!» Какой глупый крокодил!

- Наверное, - молодой человек пожимает плечами, желая вновь погрузиться в пасмурный мир своих спутанных мыслей.

- Скажешь такого слова нет, да? Моя бабушка тоже мне так сказала. А я думаю… - Мариша подносит указательный палец к маленькому ротику.

- Может нам пора идти? - Максим перебил свою спутницу, обратив её внимание на светофор.

- Нам давно уже пора, пошли скорее!

   Девочка тянет своего спутника за рукав пальто, не забывая при этом про медведя. «Потерять его на пешеходном переходе было бы совсем плохо!» - бормочет она, переходя с разговора на насвистывание какой-то мелодии.

   Отчего-то эта улочка кажется Максиму знакомой, такой же знакомой, как и мелодия, которую насвистывает Мариша. Все звуки вокруг сливаются воедино — шаги, стук колёс велосипедов, гул машин, гогот голубей и общение прохожих. Где-то неподалёку играют уличные музыканты. Кажется, свист девочки попадает в такт их игры. Мир полон влажности и дыхания.

- Эта картина, - образы исчезают из головы, цвета и краски растворяются в белом. Тяжёлый, строгий голос обращается к Максиму. - Когда вы написали её, ваша жизнь переменилась, ведь так?

- Не думаю, что перемены связаны именно с картиной и фактом её написания, - молодой художник негромко вздыхает. - Скорее она стала результатом перемен. Не наоборот.

- Но разве всемирная слава, - в разговор вмешивается новый голос, женский. - Которая нашла вас после того, как картина увидела свет, не изменила ничего в вашей жизни? Все эти выставки, встречи, интервью…

- Неужто вы хотите сказать, что он воспринимает это как должное? - третий голос, снова мужской, но более хриплый и бодрый. - Никак нет. Оставьте мальчика в покое, проклятые журналисты! Задаёте ему глупые вопросы, что он должен вам отвечать?

- Вы ведь являетесь его наставником, так ведь? - женщина отвлекается, оставляя Максима наедине с более культурным собеседником. Тот качает головой и пожимает плечами. Молчит.

   На абсолютно белой стене висит картина. Взгляд человечества прикован к ней уже несколько лет. На картине изображена улица, люди и дождь.

- Максим, ты опять отвлёкся! - Мариша тянет своего спутника за рукав, отчего тому приходится обратить на неё своё внимание. - Я говорю тебе очень важные вещи, а ты даже не слушаешь! Вот когда ты теперь сможешь узнать про популяцию розовых медведей в Антарктике?

- Да, это опрометчиво с моей стороны, - молодой человек соглашается, хотя не до конца уверен в важности этой информации.

- Оп-ром-мет-чи-во… Слово-то какое причудливое!

   Улица течёт вниз акварелью. Хотя, можно предположить, что гуашью выложена часть мостовой. Лужи блестят и кажутся от этого блеска плоскими, несмотря на то, что отражающиеся именно в них движения дополняют пространство объёмными деталями. Как непрост этот мир — всё парадоксальное недоступно, а простое непонятно.

   В воздухе начинает пахнуть свежей выпечкой. Этот запах смешивается с лёгкой горечью мокрого асфальта, который существует до и после мостовой. На душе должно становиться легко, но вместо этого тревожно. Девочка тоже почему-то молчит.

- Дочь, не суетись ты так сильно! Хочешь что-то попросить, проси у папы, - мимо проходит семейная чета. - Я не понимаю, что ты говоришь? Чего ты хочешь?

- Карандаши, мама. Там продают, я бы хотела... - ребёнок смотрит на родителей с трудом сдерживаемой надеждой. Она чуть постарше Мариши, но не сильно.

- Ну… - отец кривит лицом. - Не знаю, не знаю, надо подумать…

   Мариша щурится, провожая незнакомцев неодобрительным взглядом.

- Надеюсь, они не будут к ней строги, - говорит она непривычно сухо.

- Кто? - Максим оборачивается, чтобы разглядеть уходящих людей.

- Опять ты думал о чём-то? Тебя не учили смотреть под ноги и не отвлекаться?

   Молодой человек смотрит на девочку, она снова жизнерадостно улыбается.

- Мы идём в тот магазин игрушек, - гордо сообщает она, указывая рукой направление.

- Правда? Я уже и забыл, - Максим механически качает головой. - Каждый раз, когда я здесь, я чувствую, что теряюсь.

- И давно с тобой такое? - плюшевый медведь похрустывает в детских руках. - Стоит сходить к врачу. Наверное, ты стареешь. Хотя хорошо, что ты всё-таки заговорил.

- Я и до этого не молчал.

- Но не говорил ничего конкретного.

   Мариша резко останавливается и упрямо смотрит Максиму в глаза. Кажется, он начинает припоминать это место — эта длинная, почти бесконечная улица, все шумы и запахи… Всё это является частями единого целого. Но как это всё связано с ним?

   Женщина-репортёр или журналист одета очень прилично — тёмные в серую полоску пиджак и юбка — но манерам её ещё стоит поучить. Она увлечена беседой с другим человеком, значит некоторое время можно избежать неприятного разговора. Но он всё равно случится. Рано или поздно, сегодня или завтра, когда-нибудь точно кто-нибудь заведёт с ним этот разговор...

- То, как вы запечатлели детали, - искусствовед довольно ухмыляется. - Да, это достойно уважения. Вы — удивительно талантливы, молодой человек!

   Максим покладисто кивает.

   На белом фоне картина выглядит особенно детальной — серо-голубое небо, сквозь которое струятся свет и дождь, акварельные дома, тёмные камни мостовой, ощущение пустого, большого пространства позади, образы прохожих, отражения в лужах, прелестный первый план. Переливаясь и даже поблёскивая, эта картина живёт своей жизнью, случайно замирая лишь на мгновение.

- Вы можете и должны собой гордится, - мужчина одобрительно кивает головой. - Передать жизнь так чётко и так… Мимолётно аккуратно! Да, это самые подходящие слова… Это — настоящее искусство! Настоящее. За всю свою тридцатилетнюю карьеру я ещё не встречал современного художника столь… Столь… Великолепная работа! Очаровательная.

   Акварель, шариковая ручка и карандаши — вот все инструменты, использовав которые, он сотворил чудо. Максим до сих пор не понимает, как всё получилось. Улица стоит перед ним, словно живая. Настоящая, он идёт по ней, а за руку его хватает Мариша. Но одновременно с этим он так и не может уловить суть происходящего. Истина уплывает от него размытыми красками.

   Мариша легонько тянет рукав пальто.

- Ты опять задумался? - её радостный голос не может скрыть беспокойство. - Или это на тебя так влияет старость?

- Старость?  - молодой человек качает головой. - Может быть, это она.

   Улица снова разливается перед ним свежими красками.

- Мы так и не дошли до магазина, - жалуется Мариша Игоревна, всё сильнее прижимая к себе игрушку. - Если мы будем идти с такой скоростью, то… Дойдём туда только к следующему четвергу. А я не могу идти так долго.

- Мы всё идём и идём, а улица словно не кончается, - Максим всматривается в лицо своей спутницы. Её розовые щеки, весёлые веснушки и любознательные глаза начинают казаться ему нарисованными. - Тебе так не кажется, Мариш?

- Нет, не кажется. Просто мы идём медленно. А в детстве пространство всегда кажется не таким, какое оно есть на самом деле. Так что...

   Уличные музыканты возникают из влажного тумана внезапно, но резкое их появление не удивляет. Они всегда были тут, где-то здесь, неподалёку, быть может поэтому встреча с ними не вызывает никакой тревоги.

- Они играют блюз, - сообщает Мариша. - Ты ведь любишь блюз?

- Это больше похоже на джаз, - поправляет её Максим, выслушиваясь в мелодию. - Блюз более медленный и лиричный, джаз — танцевальный.

   Почти впритык к музыкантам расположился прилавок. Мариша подбегает к нему, игриво насвистывая. На прилавке лежит россыпь карандашей. Кажется, помимо них продаются и краски. Хитрый торговец выглядывает из-за товара, щурясь и ухмыляясь. Его лицо изрезано морщинами, а глаза словно чёрные угольки, притаившиеся между острых камней век. У него на коленях музыкальная шкатулка, раскрытая нараспашку — из неё наружу смотрит кривоватый клоун.

   Мариша наклоняется к прилавку, чтобы повнимательней рассмотреть яркие карандаши, но почти сразу замечает шкатулку. Продавец смеётся старческим смехом, слегка покашливая. Бормочет что-то в ответ. Как много бормотания, и почти никаких чётких слов.

   Молодой человек не так сильно заинтересован в лавочнике и его карандашах, его больше привлекает улица. Размытая, она отчего-то начинает обретать чёткие контуры и границы. Ещё она становится более насыщенной — здания и даже небо наполняются оттенками и полутонами, как если бы кто-то заштриховал их.

- В цвете карандашей заключается особая сила, чуть больше нажима — и рисунок испорчен, - голос старика звучит скрипуче неприятно, для демонстрации товара торговец берёт в руки старый альбом и один из своих карандашей. - Но если взять карандаш, начать рисовать и забыть об этом…

   Карандаш бегает по бумаге, громко шурша.

- Чуть больше — слишком ярко. Чуть меньше — перестаёт быть различимым. В этом есть сила искусства! Создавая, регулировать своими движениями реальность. Взгляните...

   Небо становится бледнее, и здания почти сразу теряют цвет, становятся прозрачнее вслед за ним. Старик хрипло смеётся.

- В цвете карандашей есть только засохшие краски, к чему такие долгие речи? - возмущённо вопрошает девочка, отходя от прилавка. - Максим, ты опять отвлёкся? А я уже снова начала рассказывать про медведей, а ты…

   Художник не сразу замечает, что возле прилавка была не одна девочка. Та, что шла с ним по мостовой, и другая. Рядом с ней родители.

- Почему ты постоянно уходишь куда-то? - Мариша недовольна, её медведь грозно сжат в крепких объятьях. - Куда-то спешишь?

- Нет, не то чтобы, - Максим поправляет чёлку. Кажется, она уже высохла.

- Тогда почему? - девочка не остановится, пока не получит ответ, и Максим это понимает. - Почему? Почему?

- Я просто не хочу снова переходить дорогу, вот и всё, - слова сопровождаются тяжёлым вздохом. Кажется, что-то начинает проясняться.

- Переходить дорогу? Что такого в том, чтобы просто взять и перейти дорогу?

- Пойдём, мы же шли…

- А вот и нет! Сначала скажи!

   Мариша не двигается с места, глаза её хитро поблёскивают. Два серых камушка, отполированных волной. Да, есть что-то в этой девочке морское.

- Ты боишься светофоров, верно? - улыбка расплывается по её лицу. - Правда ведь? Или ты боишься машин?

- Нет, я боюсь воспоминаний.

   Максим вздрагивает от своего ответа. Словно сам не ожидает его, удивлён самому себе. И снова погружается в череду сбивчивых мыслей.

   Белая галерея кажется бесконечным лабиринтом однообразных комнат и коридоров. Особенно тогда, когда между одной и другой выставкой образуется пустой промежуток времени. Время, когда стены галереи пустуют.

   Если пройтись взад-вперёд по комнатам, сложится ощущение, что в этой белой пустыне никогда не было никого до вас. Никогда не было картин, не было  людей.

   Ночь перед его первой выставкой была именно такой — пустынной и бессмысленной, полной переживаний.

   Максим бродил по своему сну, пытаясь выбраться из белых коридоров, но они раз за разом заманивали его в ловушку, путали и возвращали к началу лабиринта. Примерно так же выглядели его мысли наяву, поэтому лёгкого спасения из западни не предвиделось.

   Оказавшись опять на распутье, между двух арок, ведших в два белых зала, художник остановился. Вместо того, чтобы идти вперёд, он решил сделать шаг назад и осмотреться. Это дало неожиданный результат.

   Одна из белоснежных стен показалась ему отличной от других.

   На ней, словно тень или отпечаток, проявлялся серый прямоугольник. Когда-то здесь что-то было. Какая-то картина, должно быть, или барельеф. Подойдя поближе и присмотревшись, среди плотного серого цвета Максим увидел более светлые мазки. Они сложились в слова: «Искусство спасает художника.»

   А улица всё продолжает растекаться вниз акварелью.

   Тёплая влажная духота, от которой начинает кружиться голова, заполнена на удивление свежими запахами. Трава и листва, камни и асфальт, лужи и даже стены домов — всё пропитано дождём, всё создано им. Но вот-вот душный аромат перебьёт эту прохладу, заставит лёгкие содрогнуться.

- Ты помнишь этот запах? - они снова идут вдвоём к своей недостижимой цели, в её руках медведь, а в его тонкая лента, поднимающаяся вверх к воздушному шарику. - Тут готовят самую вкусную выпечку! Посмотри!

- Смотреть в окна не очень прилично, - не думая бросает Максим, но останавливается, чтобы осмотреться.

   Прямо перед ним возникает кафе — красивое кирпичное здание, такое, которое, кажется, уже раз 10 он видел, пока они шли, оно обретает на глазах конкретные очертания.

   Кафе, подумать только.

   С такими большими окнами, с таким количеством людей внутри…

   Весёлая компания за ближайшим к окнам столиком полна движений. Из-за стекла кажется, что эти жизнерадостные люди заперты где-то, хотя это не так. Счастливые лица гримасничают, руки бегают по столу...

- Наверное, у кого-то из них день рождения, - предполагает Мариша.

- Возможно, - соглашается Максим. Улыбка хочет коснуться его губ, но он не позволяет ей. Ему не хочется улыбаться. Он здесь для того, чтобы понять, что за воспоминание гложет его, не даёт жить. Но вместо того, чтобы понять, он ходит по бесконечной улице, спотыкаясь о свои мысли.

- Смотри, у них столько пирожных! - девочка делает шаг к окну, но рука Максима останавливает её.

- Не будем их тревожить, - говорит он. - Мне было бы неприятно, если бы на меня все смотрели.

- Именно поэтому ты стал художником, верно?

   На самом деле, если подумать, а момент для этого выдался подходящий, то Максим никогда не собирался быть художником. Он вообще никогда не рисовал в детстве. Ни разу не брал в руки карандаш или краски.

   Так ему казалось.

   Так он всегда думал, потому что так было проще. История, в которой его талант просыпается из-за необъяснимого чуда была для него куда приятней, чем та, которую он благополучно забыл.

   Мариша протягивает ему медведя, чтобы освободить руки. Максим спокойно берёт его, наблюдая за тем, как девочка подтягивает свой хвостик. Через несколько секунд она берёт своего плюшевого друга обратно. Сейчас она не кажется нарисованной, сейчас она выглядит на самом деле настоящей.

   Разве она не настоящая?

   Если взглянуть на картину, на её передний план, так взволновавший общественность, то можно увидеть несколько человек. Из всех них особо выделяется маленькая девочка. Жизнерадостное личико, маленькие ручки, плюшевый медведь и воздушный шар не дают отвести взгляд. Кажется, сейчас она сделает несколько шагов и выйдет за раму, пойдёт вперёд прямо по белым коридорам галереи... Застывшая фотография, что оживает на глазах. Да, кажется, именно такой все видят её. И саму картину тоже.

- Такое жизнелюбие, изобразить на картине… - продолжает пустой мужской голос. - Ребёнка! Да, вот я всё хвалю вас, и слова вставить вам не даю… Но это феноменальная работа, надеюсь вы сами это понимаете.

- Не совсем, - возражает Максим. - Я вижу эту картину немного не такой, как все остальные. Для вас сюжет, что изображён на ней, символизирует начало истории. Для меня же он заключает в себе начало конца. Для меня это момент «до», а для вас момент «после». Эта картина меня пугает, на самом деле пугает.

- А скажите, пожалуйста, - журналистка вырывается из отвлёкшего её разговора, чтобы ворваться обратно в голову к художнику. - Что вы имеете в виду, говоря, что картина вас пугает? Вас пугает та слава, что настигла вас?

- Это тоже, - Максим кивает. - Но, думаю, речь всё-таки не о самой картине, а о моём детстве.

- О вашем детстве? - удивляется женщина. - Что же вы имеете в виду?

- Я и сам не могу сказать точно, - художник слегка наклоняет голову, вглядываясь в своё творение. - Я и сам хотел бы это узнать.

   Тот день, когда их семья переехала в этот город, до сих пор покрыт каким-то туманом. Память пытается скрыть его, стереть и уничтожить.

   Остаются только ощущения, обрывки разговоров, какой-то мимолётный флёр недостижимого, непонятного, потерянного. Всё это так и было бы недоступным, навеки утраченным, если бы не было картины.

   Та ночь, когда она родилась, была дождливой. Максим проснулся от кошмара, в котором бродил по бесконечному лабиринту из белого цвета, хотя подумал, что его разбудил гром. Этой ночью на улице и правда гремело. Художнику захотелось как-то отвлечься от переживаний и тревог, поэтому он взял в руки бумагу, карандаши, достал акварель и несколько шариковых ручек. Не то чтобы он знал, что конкретно собирается сделать, но очень хотел. И желание это стало первой случайностью в череде событий, приведшей его к мировой славе, которую он не искал.

   Вспышка света, пролетающее мимо время, и ощущение отчаяния — в руках вместо пустого листа оказывается картина, а в голове непонятное чувство дежавю. Да, кажется, он нарисовал улицу, на которой живёт уже много лет. Но почему люди, нарисованные им, кажутся такими же знакомыми? Максим думает, что видит их в первый раз. Не может вспомнить, почему и как нарисовал их, но ощущает в сердце своём тревогу, как если бы людям на картине грозила опасность. Но откуда ей взяться? Машин на дороге нет, светофор показывает зелёный, они просто перейдут это улицу по пешеходному переходу. А даже если машины и есть, зачем ему самому подвергать героев своей картины смертельной опасности? Это глупо и неразумно. Да и на него самого это вряд ли похоже. Эти люди, такие подозрительно похожие на кого-то. Они переходят улицу, уже начинают её переходить. Через мгновение они уйдут, не сейчас, сейчас они замерли перед тем, как…

   Голова начинает раскалываться от боли, словно по ней ударили чем-то очень тяжёлым и металлическим. Максим откладывает лист в сторону, не замечая стопку картин, завтра отправляющихся на выставку. Своими руками он творит чудо, не понимая того. Сон наваливается на него с новой силой, он без сил падает на кровать. А завтра мир увидит его картину, восторженно вскрикнув. Он и сам будет кричать, но от ужаса, потому что утром с трудом вспомнит каким образом к его коллекции добавилась новая картина. Отсюда последует и непонятное название, данное экспонату - «Дождливая погода» стала плодом ночного кошмара, воспоминания, что не захотело остаться в голове надолго. Сам факт её существования будет мучить художника, ведь этот факт есть напоминание. О чём-то, что голова поспешила забыть слишком много раз, чтобы это невозможно было вспомнить.

   Мариша громко топает ножкой.

- Почему ты опять не слушаешь меня!? - в детском голосе слышна зарождающаяся обида. - Сколько раз мне повторять тебе!?

- Я всё слушал! - Максим оживает, обнаруживая себя вновь в том месте, с которого начинался маршрут. - Я слышал!

- И что ты слышал?

- Про розовых медведей, которые живут в Антарктике. И про карандаши… И про крокодила и слона, и про...

   Ребёнок смеётся, и лучезарнее нет смеха на всём белом свете. Мариша опять кажется нарисованной, но только оттого, что на самом деле живёт в галерее, на одной из её белых стен.

- Замучили тебя эти… - третий голос, который получил свой номер из-за того, что двое других голосов заговорили до него, обращается к Максиму с осторожностью и явным сочувствием. - Да, Макс…

- Кажется, я почти вспомнил что-то, - прерывает его голос художника. - Но снова упустил.

- Пытаешься нагнать прошлое? Я тебя понимаю. Но советую не слишком в это всё лезть. Понимаешь...

- Почему они считают тебя моим наставником?

   Максим отворачивается от картины, чтобы увидеть перед собой своего двоюродного дядю. Игорь — очень рослый, крупный мужчина средних лет, в небрежных волосах которого пробивается седина. Есть в его лице что-то морское, быть может, его сероватые глаза?

- Может быть потому, что ты сказал, что когда в детстве малякал свои картины, я помогал тебе. И даже подарил карандаши. Но я просто маляр, хотя нарисовать что-то сумею. А ты — человек искусства. Хоть я тебя и поправил в том интервью, но этим жабам только дай повод, они такое придумают, - Игорь тихо рассмеялся. - А с этой картиной ты и меня удивил.

- Я не могу никак понять, как так получилось. Я даже не помню, что рисовал. Но мне кажется, что это что-то очень важное, - художник вздыхает, вновь смотря на своё произведение. - Но никак не могу вспомнить. Совсем не могу.

- Может оно того и не стоит, - дядя пожимает плечами. - Я бы всё отдал, чтобы забыть…

   Максима словно ударяет током.

- Ты что-то помнишь!? - кричит он, отрываясь от картины и перебрасывая взгляд на дядю.

- Что-то, это ты сильно конечно… Я ещё не настолько старый! - Игорь улыбается, но почти сразу становится серьёзней. - Ты, скорее всего, нарисовал тот день, когда мы наконец-то вытащили вас с семьёй в город. Вы долго не хотели переезжать. Не помню точных причин, но… Ты ещё промок страшно под дождём, потому что мимо тебя по луже проехалась машина… А Маша тебя успокаивала и рассказывала тебе всякие истории. Неужели ты всего этого не помнишь?

- Маша?

- Дочка моя, вот — в красном на переднем плане. Света её всегда звала Мариша, хотя я это не до конца одобрял… Жена моя, Света. Неужели забыл?

   Игорь снова улыбается, но уже как-то натянуто странно.

- Но это и неудивительно, - он кивает, поворачиваясь к картине. - Я бы сам забыть хотел… А ты, что, совсем ничего не помнишь? Вот почему ты такой бледный последнее время, да? Значит, картину написал, а сюжет откуда вспомнить не можешь...

- Нас с тобой на картине нет, - Максим нахмурился. - Откуда мне было знать, что… Я всё равно вспомнить не могу, а чувство такое, словно я нарисовал что-то ужасное. Только никто не понимает. А ты всё это время молчал!

- Из ужасного здесь только эти двое, - дядя указал своим пальцем на людей из толпы, - Мы на них пару раз натыкались. Помню, в последний из разов идут… У обоих лица тяпкой, и мать главное успокаивает дочку: «Ну что ты, в следующий раз нужно просто выбирать, а не стоять молча...» Мучили ребёнка, хоть что. Я вступиться хотел, но Света мне: «Проверь, как там машина...» Ну я и пошёл. Вернулся, а… А остальное тоже не помнишь?

- Может быть помнил, но забыл, - передний план картины пугает Максима всё больше, хотя причину своих чувств назвать он не может. - Не напомнишь?

- А толку тебе напоминать? Мне ещё тогда сказали, что для детского разума это вредно. Мол, вспомнит или нет… Кончено, я бы сам с ума свихнулся, если бы увидел момент, когда они все… Когда этот… Террорист поганый…

- Когда что?

- Может я зря это…

   Игорь невпопад смотрит на часы.

- У тебя завтра конференция да? Умные слова какие-то говорить будешь… - он делает шаг назад. - Про меня больше не слова, хорошо? А то надо мной уже все смеются — маляр наставник великого художника, сам подумай…

- Они у меня опять спросят про продолжение сюжета, а что я им отвечу? - печально вздыхает Максим. Улица, полная чудесных красок, один взгляд на неё начинает его угнетать. Истина вновь скрывается от него, хотя и успевает приоткрыть одну из сотен дверей, ведущих к ответу. Быть может, скоро удастся всё вспомнить, и тогда...

- Нарисуй что-то новое, отвлекись! - мужской голос кружится за спиной и как-будто отдаляется. - В жизни ещё столько моментов, которые нужно запечатлеть в виде картин… Нарисуй ещё одну! Спросят — скажи, мол, творческий кризис. Или вот, пишу новую картину, отстаньте. Нарисуй новую, правда, что тебе стоит?

- Но я не могу избавиться от этой, - Максим отчаянно вскидывает руки, словно неосознанно протягивая их к картине, а затем застывает, понимая, что говорит уже почти что сам с собой. - Избавиться… От этого события, от этого воспоминания, что никак не станет чётким никак не избавиться...

- Возьми и нарисуй ещё одну, - последние слова бормотания дядюшки эхом разбегаются по коридору. - Освободи память от этой тяжести, выброси всё лишнее из головы!

   Максим не соглашается сразу. В его груди бешено стучит сердце, желая вырваться наружу и разорвать своим биением ненавистную картину. Замершее время в любой момент пойдёт вновь, и тогда…

   Тогда воспоминания захватят его, заставят раз за разом проходить лабиринт из улиц, чтобы в итоге вновь лицезреть начало конца. Пешеходный переход. Девочка с воздушным шариком прижимает к себе плюшевого медведя. Он, который виною случая оказался на другой стороне дороги. Ещё одно чудо из списка чудес, произошедших в его жизни.

   Но разве можно вечно убегать от себя?

   Бежать от прошлого — лишь приближать встречу с ним. В каждом шаге, в каждом вдохе будет звучать эхо минувшего. И тогда единственным выходом будет сойти с ума, чтобы заглушить эту боль, этот бессмысленный шум.

   Но разве это выход? Нет. Самообман.

   Максим решает взглянуть на свою картину перед тем, как уйти из галереи. Эта встреча не будет долгой. Свет медленно выключается, и вот остаётся лишь одна лампочка, расположенная прямо над «Дождливой погодой». Охранник громко стучит кулаком по металлической двери, пытаясь достучаться до художника.

- Что вы застыли там, как вкопанный? - кричит грубый мужчина. - Если так сильно хотите эту картину…

   Кажется, он не признал Максима за художника.

- ...нарисуйте себе продолжение или её саму срисуйте. Дома! У себя дома! Галерея закрывается, очнитесь!

   Улыбчивая девочка кажется бесконечно маленькой, если посмотреть на неё с точки зрения жизни. Замершая в детстве, навеки запечатлённая счастливой. Живой. Сколько лет ей было бы сегодня? Никак не вспомнить. А интересно было бы посмотреть, какой она была бы, если бы не...

- Простите, что заставил вас ждать.

   Промежуточный ответ был найден, оставаться здесь больше не имеет смысла. Молодой человек ещё раз извиняется перед охранником, тот в ответ бурчит что-то невнятное.

   Да, всё-таки, Максим нарисует ещё одну картину.

   Если прошлое не хочет отстать от него, он проиграет его в своей голове столько раз, что перестанет бояться его. Когда страх спадёт, он сможет увидеть его. Поговорить с прошлым с глаза на глаз. Он нарисует эту улицу столько раз, сколько потребуется, чтобы наконец-то вспомнить и отпустить...

   Эта ночь будет очень долгая, времени у него достаточно.

   Преодолев ночную улицу, Максим в последний раз за сегодня замрёт, встанет на месте. Вслушается в окружение. Кажется, он снова ищет что-то. Или кого-то? Кого? Это место ему слишком хорошо знакомо, ещё с переезда. Рядом с входной дверью в подъезд висит вывеска отличного кафе, где пекут самую лучшую выпечку в городе, напротив кафе, впритык к нему, идёт мостовая, та часть, где утром старик вновь раскинет свой прилавок. Утром здесь будут музыканты и прохожие, всё так же, как и когда-то тогда, когда жизнь Максима замерла, но пока миром правит ночь. И этот момент нельзя упустить. Нужно браться за бумагу. Браться за свою голову. Браться и делать.

   Карандаш шуршит по бумаге, заполняя белый лист цветом.

   Красный.

   Оранжевый.

   Зелёный.

   И снова наступает момент, когда нужно переходить дорогу.