Во всём была виновата его тонкая аллегория

               
    "Главным достоинством писателя является знание того, о чем писать не нужно".
                Гюстав Флобер

         Андрей Львович Тынянов нервно курил на пронизывающем ветру, расположившись прямо под вывеской Кинешемского драматического театра имени А. Н. Островского, вещавшей о премьере пьесы А.Л. Тынянова "Ворона села на трухлявый пень"...  * Хочется сразу отметить, что сие действо происходило в те славные годы, когда гнусные телевизионщики ещё не додумались замазывать блестящие эмблемы импортных авто. Да и у расслабленного телезрителя не было причин отвлекаться от сюжета, дабы осознать, по какой именно запретной причине у героев криминального сериала спонтанно вырывается дым изо рта.**  .
    …то обстоятельство, что на представлении его новой пьесы была заполнена лишь половина театрального зала, драматурга, появившегося на свет около 40-ка назад в небольшом волжском городке под названием Кинешма, не особенно волновало. Ведь Андрей хорошо помнил, как показ чеховской "Чайки", да ещё и в самОй питерской "Александринке", когда-то с упоением освистали почтенные зрители. И сегодня Тынянова интересовал лишь один вопрос, чем его пьеса, с заведомо интригующим  "птичьим" названием, могла быть менее талантливой, чем та история столетней давности. "Городок-то, тьфу, малюсенький", - рассуждал автор, роскошно, как ему казалось, выпуская струю дыма к висящей в небе Луне. – Ах. ежели поставить бы мою "воронью историю" в доронинском МХАТе им. Горького, тогда бы все увидели чего на самом деле стОит кинешемский драматург Андрей Львович Тынянов". -  Мужчина глубоко затянулся, и вот тут-то его и посетили те самые реминисценции, напомнившие с чего всё, когда-то и началось.
        Провинциальный драматург уже и подзабыл, как на его глаза попались странные набоковские строки, возможно, что даже из романа "Лолита". Отчего-то они надолго поселились в голове Андрея, парадоксально провоцируя его на написание очередной самобытной пьесы. Вот именно следующий текст и дал свободу его прекрасной аллегории о "севшей на трухлявый пень, вороне" …
--- "Я не терплю театра, вижу в нем, в исторической перспективе, примитивную и подгнившую форму искусства, которая отзывает обрядами каменного века и всякой коммунальной чепухой, несмотря на индивидуальные инъекции гения, как, скажем, поэзия Шекспира или Бен Джонсона, которую, запершись у себя и не нуждаясь в актерах, читатель автоматически извлекает из драматургии."…
…похолодало. Не дожидаясь, пока местные любители театра покинут свои места и разбредутся по уютным домам 77-тысячной Кинешмы, Андрей Львович пошёл вниз по Советской улице в сторону  Крестовоздвиженской часовни. Медленно фланируя по покрытому замысловатыми трещинками, давненько уложенному асфальту, мужчина размышлял о фабуле рождённой им пьесы. Поначалу Тынянову показалась здравой мысль создать нечто абсурдистское в подражании Сэмюэлю Беккету.
     Но проворочавшись полночи, мужчина пришёл к выводу, что лучше всё же на досуге перечитать Вампилова. Однако, первая история этого "забайкальца" про то, как некий парень выдаёт себя за подросшего сына, показалась Андрею несколько натянутой. Ну, а две следующие – про алкаша-неудачника, который пьёт и мается, даже при милом околоптичьем названии, тоже как-то не особо впечатлила потенциального гения. А уж та странная "чулимская бытовуха", повествующая о том, как 18-летняя Валюшка зачем-то потащилась с местным проказником через лес на танцы, вообще, напомнила ему историю Красной Шапочки, но с более банальной, для юной барышни, концовкой… .
     "Нет, я правильно решил ориентироваться на чеховскую "Чайку"- рассуждал приволжский драматург, потягивая нечто крепкое из небольшой алюминиевой фляжки. Этот "отгоняющий тоску" эликсир Львович придумал сам. Понятно, что он отнюдь не напоминал "Слезу комсомолки" из дорожного рассказа Ерофеева. Зачем сегодня вся эта полузабытая "лаванда" и одеколон "Лесная вода". Автор просто настаивал 60-градусный "первач" на высушенной крапиве и добавлял для "блезиру" треть мятного ликёра, запасливо приобретённого им во время очередной вылазки в Иваново.
       Вплеснув в жаждущее  горло достойные миллилитры напитка, мужчина закономерно поморщился и продолжил вечерне-пленэрное переосмысление своей пьесы. "Да, кто-то может приметить некие натяжки в имени главное героини. Но чем, извините, моя влюблённая в режиссёра модных сериалов Полина Приозёрная, может перекликаться с чеховскими барышнями. Да и диалоги молодых людей больше напоминают "Завтрак у Тиффани", чем те, малоинтересные ныне, "бормотания" от "средневекового" Антона Палыча". …
     Вовремя свернув налево, Тынянов вскоре дошёл до набережной Волги. И чем меньше оставалось мятной жидкости в его вместительной фляжке, тем смелее были суждения о чеховских пьесах. "Ну, что такого милого в тех троих беспечных близкородственных "вертихвостках", как и в "вопиющем в житейскую пустоту" Дяде Ване, который, видите ли, вопреки всему так и не стал ни Достоевским, ни Шопенгауэром. А таких Фирсов в нашей Кинешме скока хочешь по вишнёвым, яблоневым садам, вон, мотается. И чего бы я стал про них эдакого сочинять". - Андрей аккуратно поместил своё, духовно одарённое тело на ближайшую лавочку и стал с провинциальной тоскою смотреть на тёмные, непокорные волны могучей реки. Потом мужчина, как бы опомнившись, вдруг, резко подскочил и с несвойственным ему жаром прокричал: "А Раневская – это всего лишь твоя, Палыч, землячка по имени Фанни Гиршевна Фельдман… и не более того…". Затем, чтобы немного поостыть, Тынянов роскошным глотком оперативно уменьшил уровень содержимого "сакрального сосуда", и снова присел.
      "Ну, что такого во всех его обветшалых пьесках, - пронеслось в затуманенном мозгу раздражённого драматурга, спорадически подносящего терпеливую фляжку к всё ещё напряжённым губам,  – Аркадина чуть было не уезжает в Москву… Нина Заречная что-то читает из декадентской литературы…. И не вынеся испытаний, Треплев застрелился. - А в современной то истории, чем, появляющаяся из ниоткуда ворона, хуже его абстрактной "крикливой рыбоедки"? Ведь в самом названии моей эффектной задумки скрыто столько чудесной аллегории, которая и не снилась этому таганрогскому…". Тут голову рефлексирующего автора посетили первые капли тёплого вечернего дождя. Мужчина плавно, насколько позволяли "производные крапивной мяты", оторвался от скамейки и медленно побрёл в сторону улицы Островского. Там неординарный Андрей Львович Тынянов и имели честь проживать. К тому же, именно с тем давним московским драматургом, собственно, и было связано, идущее из 19-го века, название их единственного в городе…  КДТ им. А.Н. Островского… .