эксперимент номер пять

я была твоим экспериментом. ты назвал меня «испытание номер пять». по одному на каждую женщину, испытывая на них свой характер, как испытывают атомную бомбу, вынуждая океан бушевать, а китов выбрасываться на безводье. я стала двадцать четвертой. последней. ведь, по всем канонам круглых дат, порочный круг должен замкнуться, но только не со мной. ты проверял меня на прочность, терзал мою любовь терновыми кнутами, вспарывая кожу до уродских рубцов, чтобы после латать каждый неровный шов, закрепляя бинтами поцелуев и нитями нежности, в которой я нуждалась, как помешанная в горсти самых тяжелых медикаментов, дурманящих рассудок спокойствием. ты тоже был моим спокойствием. ты был моим одиночеством, присутствием, силой, ты любил не любить, ненавидеть, презирать в моменте. ты ставил на мне самые чудовищные, болезненные, самые ужасные опыты, после которых невозможно выжить. ты обещал, что пробудишь во мне чудовище, которое под покровом нарастающих сумерек будет всегда со мной, оглаживая плечи и шепча слова о любви. ты твердил, что я стану продуктом твоего творения. творения, что вышло из-под скальпеля мастера, руки которого скрипят от мраморной пыли.

ты разбирал мое сердце по частям. по деталям. складывал конструкции, как в детстве собирал лего, психуя, ломая голову, стирая пальцы в кровь. с моим сердцем все было иначе: оно любило тебя, как преступник любит жизнь, идя на эшафот с холодом серебра на запястьсях. поэтому оно само себя собирало, пока твои руки были по локоть в липкой крови, облизывая пальцы и обжигая язык металлом и солью. я любила тебя, как ты клетчатые рубашки, дожди, незнакомые города, дикий секс, эмоции, страсть в глазах, как ты любил меня калечить, разбивая запястья, ломая руки о стены твоего молчания, ярости, злости, твоей остроты, ломанности — всего того, что ты так сильно обещал мне искоренить в себе во имя нашей любви, но так и не смог.

за эти дни я четырежды сожалела, что вышла из твоего эскмеримента живой. сбежала, как сбегают от диких хищников, желающих разорвать на мелкие ошметки, пока мое сердце просилось обратно, скулило, как подбитая собака, желая вернуться домой. в твою рубашку, в черную футболку, в нашу кровать, где простыни пахнут лесом после дождя, дымом костра, травяным чаем, ромашками. я ненавижу ромашки. моя любовь к ним свелась к нулю, но лучше бы я возненавидела тебя, чем безобидные цветы, которыми усыпаны летние поля, оставляющие золото пыльцы на пальцах, пачкающих белое платье. белое платье, которое я купила на нашу годовщину, но так и не показала его. практически свадебное. девственно-чистое. невесомое, как июльская паутина на ветвях деревьев. чтобы ты смог рисовать на мне моей же кровью, выводя острые ветви, касаясь бесконечно холодной кожи, которая только с тобой пылала, вбирая чужое тепло.

помню, как крепко я держала оружие в руках, которым ты вынуждал меня с тобой же и сражаться. с острой болью в левом подреберье, с белым флагом в сжатой ладони, с долгими разговорами о здравомыслии, семье, нежности, боли, жажде, похоти, о тебе и обо мне, что были «мы», которые так долго зарождались, так долго учились заново любить, чтобы в один миг, всего одной спичкой, всего одним литром бензина, всего одной неосторожной фразой, сжечь нашу крепость дотла. мы стояли на выжженом поле, на фундаменте наших чувств, видя, как сердце нашей любви останавливается, испепеляясь, как под действием дефибриллятора., стояли и позволяли ему гореть.

почему ты ничего не сделал? почему не заставил его биться дальше? почему не добрался канатами вен до его сути, до эпицентра его существования, в котором всегда было так много любви к тебе, что оно трещало по швам, бесконечно воюя с хрупкими рёбрами. после нашей любви я поняла, что существование наркотиков слишком преувеличено, а их убийственная сила ничто по сравнению с жестокостью любви, которая отнимает у тебя все до цента.

помню, как на нашу круглую дату я сидела, сжимая в пальцах бокал вина: лед таял, капли стекали на замерзшие пальцы, а я все ждала, что ты вернешься, оборвешь нить нашего молчания и все будет как раньше. как прежде неистово громко, до души, как ладонями по оголенным проводам. я все ждала, что ты поступишь по-мужски, сгребя меня в охапку и не позволяя уйти. сигареты заканчивались, пить не хотелось, во рту горчило от необходимости твоих поцелуев и впервые лето сменилось зимой. стоит ли говорить, что ты не пришел? тогда даже сердце не плакало, онемевшее от боли.

мы встретились вновь, когда я приехала в твой город. пять лет тишины, терзаний, молчания на французском и боли на немецком, признаний в любви твоему призраку на мертвом языке, от которого начинают болеть скулы. у тебя семья, как мечтал, и ты, наверное, безумно счастлив, а я ощущаю болезненный укол где-то в солнечном сплетении от одного понимания, что со мной ты никогда счастлив-то и не был. ты покупаешь круассаны и горячий двойной латте с сиропом. дождь льет стеной, пока я стою всего в метре от тебя, пытаясь оживить в памяти твой смех, синеву твоих вен, рыжеватость волос, в которые любила запускать пальцы, смеясь, пока ты стягивал с моих плеч бретели платья. по-прежнему ниже меня, пока я на каблуках и в туфлях неприятно влажно от дождевой воды. пока ты совершенно не узнаешь меня и даже мои темные локоны, которые ты маниакально любил, большие глаза и родинка над губой не позволяют тебе сделать это. только отдаешь свой плащ, когда я делаю шаг из кофейни в дождь, стараясь заставить себя дышать.

— вы оделись не по погоде. замерзнете и заболеете, — произносишь ты, накидывая теплый плащ на мои обнаженные плечи.
— теплее не станет. сложно бояться холода, когда это все, что у тебя осталось.
— вам кто-то разбил сердце?

я ловлю твой взгляд. глаза цвета свинцового неба. обжигающие. глубокие. делаю вдох, который дается с небывалым трудом, видя в твоих руках скрученные белоснежные холсты и кисти, пока дождь начинает набирать обороты, с еще большей силой летя на крыши домов. я не говорю, что сердце склеено и по-прежнему хочет к тебе, что за эти пять лет моя память бесконечно водит меня лабиринтами в поисках тебя. но знаю одно: каждый твой удар раскаленной плетью казался мне невыносимой нежностью, ведь меня никто не держал, мои руки никто не связывал, меня не запирали в клетке, я была с тобой по собственному желанию и готова была идти до конца.

до того конца, где ты по-прежнему помнишь меня.