я вижу себя в твоих глазах

иногда мне кажется, что бог отдал тебе все, что у него было: синеву океана, бушующего под властью стихии, серость ноябрьского неба, признающегося в любви осени, холод первого снега, накрывающего дороги пушистым ледяным одеялом и остроту металла, которым можно изранить душу и сердце, напарываясь на острые колья твоей глубочайшей сути. я смотрю в их живость, глубину, в из нескончаемую тоску, не имеющую начала и конца, и позволяю себе пойти ко дну, раствориться в твоей первозданности, первобытности, в твоей сочности и многогранности, как гранулы кофе растворяют водой, чтобы взбодриться поутру.

когда ты смотришь на меня — в твоих радужках отражается весеннее небо, познавшее первую любовь, высокие травы, холодные реки, не успевшие погреться скромными лучами солнца. я забываю о скромности в твоих руках, теряю очертания реальности, как мир стирается под кончиками пальцев ступающей по скошенным сухим травам ночи. твои губы, скулы, тихий шепот, минуты забвения, следуя твоим радарам, голосу, линиям родинок на плече наощупь осторожно, предельно дико, голодно. в твоих руках я забываю себя, оставляю тело и душой стремлюсь к твоей, чтобы слиться с ней воедино, образуя уничтожающий по своей силе фейерверк чувств, эмоций, слез, ненависти, любви. той любви, которая играет на старых потертых пластинках эдит пиаф, пока мы целуемся под куполом казанского собора, сплетаясь пальцами, переплетаясь языками, длинные рыжеватые волосы щекочут мои скулы, толпы зевак и туристов замедляют шаг, проходя рядом, пока в голове играет долгая мелодия августа — в твоих глазах первый закат, что затягивает небосвод, готовый погрузить его в ночь. «можно тебя украсть». и натянуто, сквозь поцелуи: «если только в твои объятия».

в тот вечер ты раскрыл мои ребра и извлек некогда желающее жить сердце, бросая его в урну. после долгих играний, метаний, попыток оживить после мелких смертей. после невыносимого желания проснуться и осознать, что все, что с нами было тогда, не больше, чем картинки воспаленного сознания, которые проигрываются в голове снова и снова, становясь ужасом, следующим за мной по пятам. и этот ужас стал моей тенью, отнимающей все то, без чего обычный человек не выживет, каким бы сломанным он не был. потому что каждый раз, заходя утром на кухню, ты видишь, что от меня осталось. я как завтрак, оставшийся на столе недоеденным, в который спустя долгие безуспешные минуты поглотить его, начинаешь сбивать пепел тлеющей сигареты со вкусом апельсина, который сейчас приобретает оттенки сожаления и глухой тоски. тоски, что эхом разлетается по пустующим комнатам души, из которых съехали и все вещи забрали с собой. остались лишь высокие потолки и голые стены, готовые к встрече новых постояльцев.

когда ты видишь меня такой, цвет твоих глаз становится практически темным, будто все черти, живущие внутри тебя, поднимают косматые головы, отражаясь в твоих грозовых радужках — пронзительных и глубоких. ты завариваешь кофе, травяные чаи постепенно уходят из обязательного арсенала твоего утра. ты кладешь две ложки в черную чашку с несколькими сколами по краям, я шучу, что эта чашка напоминает меня. ты молчишь, ты становишься старше, тебе больше не нужен сахар, к которому ты был и без этого равнодушен. ты больше не ощущаешь сладость, целуя меня в губы, вместо этого — горечь от выпитого кофе, никотина и соли, льющейся из искусанных губ, вперемешку с горячими слезами, которые ты так ненавидишь.

временное забытье — секс. ты берешь меня с последним глотком кофе. двухдневная щетина больно искалывает кожу, когда ты сухо целуешь меня в губы, стягивая мою теплую вязаную кофту, которую впору носить в октябре, а не знойным июлем. мне холодно. ты чувствуешь это, когда ведешь носом по моей шее и кусаешь. болезненно сильно, будто пытаясь вернуть меня в реальность. с губ срывается тяжелый вздох. снова и снова, пока твои руки скользят по моей коже. остывший завтрак летит к ногам, соседский ребенок начинает рыдать за стеной, потому что мать отбирает у него игрушку и заставляет есть пресную кашу. ты вдавливаешь меня спиной в твердую поверхность стола, и я ощущаю, как зубчики вилки больно упираются в обнаженную лопатку. «ты всегда в моих мыслях, в моих фантазиях, ты всегда там, куда не проберется ни одна другая». шепчешь ты хрипло, но я делаю вид, что не слышу тебя, пока иглой на языке вопрос: «именно поэтому ты хотел меня оттуда вышвырнуть?». но я сдерживаюсь. я молчу, тяжело дыша от боли вперемешку с возбуждением. и такое состояние между гибелью и возрождением, между нежностью и желанием, чтобы твои руки сомкнулись вокруг шеи, как сомкнулись вокруг сердца, выдирая его по живому.

«я сохраню тебя. сохраню. слышишь? я спасу твое сердце, я буду оберегать его». твердишь ты, как помешанный, желая поскорее оказаться во мне. по-животному дико. будто стараясь убедить себя в том, что ты все также глубоко во мне, как был некогда раньше. я позволяю тебе сделать это. поверить, что ничего не изменилось, пока ты первым толчком проникаешь в меня, а вилка, будто вторя движению твоих бедер, вгрызается в кожу, разрывая ее до ран. почему тебе так важно было сохранить не целостность моего живого трепещущего сердца, тянущегося к тебе с распахнутыми объятиями, а его никчемные осколки, которые ничего не могли дать тебе, кроме океана тоски, поглощающей все вокруг?

ты целуешь меня в висок, когда я кончаю, сжимая мои бедра пальцами, ты веришь, что все как раньше, но тогда почему твое сердце разрывается от боли? твои глаза становятся прозрачно-серыми. чистыми, как гладь реки после дождя. ты обнимаешь меня, ты зарываешься в меня, как в сухие листья, влажную траву, как в покойника, которого нужно отдать земле навсегда. твои губы шепчу «прости» и оно бьется пойманной птицей внутри.

простипростипрости.
прости меня.

и я прощаю. только подбитое сердце дрожит внутри.