А был ли, колхоз?

(микроскопический роман 90-х)

Пролог.
   
    1980-й год, в Советском Союзе был ознаменован не только проведением 22-ых, летних, олимпийских игр, но и стабильно высоким уровнем экономики в стране. Развивались крупные предприятия, разрабатывались новые месторождения природных ресурсов, на полную мощность работали фабрики и заводы. Граждане, в порядке очерёдности получали ордера на новые квартиры, особо отличившиеся труженики – бесплатные путёвки в санатории и дома отдыха. По чисто вымытым и выметенным коммунальными службами городов тротуарам, разгуливали не богато одетые пешеходы. Акулы мирового капитализма, в бессилии своём больно бились о «железный занавес», построенный гениальным архитектором КГБ, разбивая в кровь свои тупые, ненасытные морды. Отстающие коллективные хозяйства уверенно занимали позиции обеспеченных «середняков», бывшие зажиточные хозяйства выходили в «колхозы-миллионеры».
Вот одно из таких отлаженных хозяйств, в свои руки получил тогда пятидесятилетний, Михаил Григорьевич Баринов. Верный ленинец, хороший организатор, и кристально чистый человек.

1

 Из-за полосы горизонта, как силач  расправляя плечи, медленно поднималось золотое солнце, ясным взором своим оглядывая окрестности села «Козырёвка», речку «Тихая», смешанный лес и колхозное пастбище. На пшеничном поле суетились, громко чирикая воробьи, тыря спелые зёрна. По дороге вплотную примыкающей к полю, не торопясь объезжая владения, тарахтел председательский Уазик.
- Чего они тянут с уборкой, зерно-то ведь подошло уже? - недовольно буркнул себе в усы Еремеев.
- Тебя вот не спросили, - также недовольно пробурчал председатель. – Не вся техника ещё у нас готова к уборке, понятно.
- Зря. А надо бы спросить было!
- И что ты за человек такой, Пётр Иванович, что ты за явление такое в народе, почти четыре года работаю с тобой, а - не пойму?
- А, что?
- Да везде вот тебе залезть надо, нос свой сунуть.
- Я, Михаил Григорьевич, сую его только в то, что меня касается, и отвечать хочу тоже, только за своё, и за то, в чём виноват я лично.
- Да?
- Да. А ты-то вот, к примеру сказать, ни хозяином на земле этой работаешь, а угодником у начальства – уж извини простака за резкость. Ты сам такой разговор начал.
- Коммунизм построить надеешься? – ехидно хохотнув, сказал Баринов.
- Да уж лет двадцать как построили бы, если б назад никто не тянул.
- Как говорят в народе, плохому танцору завсегда гениталии в нагрузку, ага, хи-хи.
- Ну, так то, плохому, а хорошему - карьеристы в нагрузку, шкурники и приспособленцы.
- Значит я, есть шкура и приспособленец, да? – завёлся председатель.
- Пока я ещё этого не сказал, хи-хи.
- Ты приди ко мне домой, обойди всё вокруг, посмотри внимательно, и найди, что у меня там сделано не по-хозяйски, если конечно сможешь!
- А-а, дома, - потянул Еремеев, - так дома то своё, ни общественное, не государственное.
- Мелко ты плавал, Пётр Иванович, молодой ещё, никогда с тебя по-серьёзному, никто, ни за что, не спрашивал. Вот поживи, с моё, а потом судить будешь.
- И всего-то ты боишься Михаил Григорьевич. Знаешь, вот в мире есть два вида рабов: рабы невольники, и рабы добровольные. Так вот, если раб невольник всегда вызывает в людях сострадание и желание как-то помочь ему, то раб добровольный, ничего кроме презрения не вызывает. За это вот, таких хозяев как ты товарищ Баринов, и, не любят.
- Нет, «уважаемый» Пётр Иванович, это как раз таких вот как ты, не любят, а на свой счёт я этого не замечал. От тебя, чем-то дурным пахнет.
- Это пока ты у власти не замечаешь, Михаил Григорьевич, а когда уйдёшь – заметишь. Ох, и обделают же тебя и твоих единомышленников, как памятник Пушкину, только не голуби, уж поверь мне. А от меня пахнет совестью, весьма неприятный запах для твоего носа.
- Ну-ну, – правдолюб, поживём-увидим. Наряд сегодня проводить будешь ты, нас с глав. бухгом. в райком вызывают – скажи там, кого увидишь.
- Ладно, скажу.
Они подъехали к табору, ГАЗ-469 остановился у сторожевого фургончика на колёсах, высадил пассажира  и покатил дальше в сторону ворков, на дойку, а секретарь партийной организации Пётр Иванович Еремеев подошёл к собравшимся механизаторам.
- Здорово живёте, мужики! – поприветствовал он их.
- Вашими молитвами, -  шуткой кто-то бросил ему из присутствующих.
- Что-то вас мало сегодня, а?
- Да все здесь, ну, кроме Баева.
- Птахина я тоже, не вижу.
- Да вон, за фургоном прячется. С похмелья опять, трясётся весь.
- Так, а бригадир, где?
- В будке.
Еремеев поднялся по лестнице в вагончик и в возмущении поднял голос.
- Виктор Николаевич, ну что же это такое получается, а? Пол часа назад, председатель говорил мне, что не вся техника на ходу, к уборочной ещё не готова, а у тебя, пьянство в бригаде процветает. Надо же меры принимать, в конце концов!
- Да какие там ещё меры?! – взорвался Бастрыкин, - ты что сам, не мужик что ли? Ну, напился человек с горя, так что ж, давай теперь его со свету сживать, за это, да? С кем не бывает?
- А что, разве он в первый раз напился? Ведь он же трезвым-то у тебя редко бывает. И Баев, такой же.
- Знаешь, что я тебе на это скажу, Пётр Иванович…
- Не знаю бригадир, - оборвал его на полуслове Еремеев, - а только вопрос о положении дел на твоём объекте я вынесу на парт. бюро!
- Да выноси, напугал.
Потом, помолчав несколько секунд, уже тише и спокойнее сказал, прикрыв форточку вагона: - ты знаешь, что у Птахина, жена с банщиком путается?
- Я сплетни не собираю, тоже мне – оправдал, а если и так, то работа от этого страдать не должна, - ответил он и вышел на улицу.
    В остальном, день этот, как и тысяча других, прошёл в обычной суматохе похожим на другие дни. Вечером в холостятское жилище парторга заглянула сельская библиотекарша, Надежда Юрьевна Луцкая. Маленькая, фигуристая женщина, не очень красивая на вид, но очень подвижная и шустрая такая шатенка. Она нравилась Еремееву, за открытость души, острое словцо, да и вообще чисто по-мужски. Он специально, часто заходил к ней в библиотеку и по целому часу иногда выбирал книги. Но как начать с ней отношения, не знал. Терялся в разговоре, смущался и стеснялся. Она это прекрасно понимала, потому что и сама была почти такой же по характеру. Да они даже на вид были чем-то похожи друг на друга. И вот она набралась храбрости и сделала шаг, первой. Это произошло в восемь часов вечера. Он никак не ожидал её прихода. В комнате, хоть и лежало всё по своим местам, без разброса вещей, но чистоты и уюта конечно не было. На бельевой верёвке, прямо в кухне висели постиранные свеже, майка и носки. Пол был выметен, но не мылся наверное уже целый месяц. Кровать, тумбочка, стол и умывальник, два табурета, вешалка и полка для книг – всё. Вся мебель на лицо, а что, собственно говоря, ещё нужно одинокому мужчине средних лет. Когда она постучалась в дверь, он лежал на кровати и читал книгу.
- О, какие гости ко мне, - произнёс он одновременно и радуясь и досадуя на себя.
- Здравствуйте, Пётр Иванович!
- Добрый вечер Надежда Юрьевна! – засуетился он, подставляя ей табурет и предлагая присесть. Ему было явно не ловко за свой домашний вид и обстановку в помещении.
- Должно быть, я не вовремя, - сказала она, - но я на одну минутку. Книжку что вы просили, вот я разыскала.
- Ну что вы, разве бывает такое когда, чтоб хорошее, приходило не вовремя.
На щеках у неё зарозовел румянец. Если возраст Еремеева ровнялся тридцати пяти годам, то Луцкой было, увы, уже полных двадцать девять. Идеальное соотношение лет, для людей решивших обзавестись семьёй. И оба они, ни разу, не были связаны узами Гименея.
- Сейчас я чайник быстренько…
- Нет, нет, нет! Говорю же, я к вам  не на долго, только книжку вот…
- Вы хотите лишить меня радости, да?
Она засмеялась, хитро прищурив глаза.
- Не пущу и всё тут! Что там у вас дома? Скотины нет, печку топить не надо, лето на дворе. Сейчас чайку попьём, а может быть лучше, - замялся он, - у меня ещё с нового года бутылка Советского шампанского осталась. Не побрезгуете?
Она осталась в гостях. За «шипучим», и разговор пошёл как-то легче, и общие темы сразу же нашлись, и даже не заметно как-то, стемнело на улице. Он пошёл её провожать. У калитки дома, она сказала ему: - мне очень понравился сегодняшний вечер, так легко на душе как сейчас, у меня было только в детстве.
- Так давайте продолжим эту традицию, - заглянув в её глаза, произнёс он.
- Может лучше будет, на «Ты», - предложила Надежна Юрьевна.
- Я и сам это хотел предложить.
- Ну, спокойной ночи, Пётр Иванович.
- До завтра, ответил он ей, и они расстались.
    После этих событий прошло десять дней. Поднимаясь по ступенькам в правление колхоза, Еремеева чуть было с ног не сбил председатель.
- Ты куда это так спешишь, Михаил Григорьевич, - спросил он.
Тот отчаянно махнул рукой, бросив на бегу, - Баев, трактор перевернул!
- Стой, я с тобой. Сам то он жив?
- А кто знает?!
Они подъехали к силосной яме. Вокруг происшествия толпились возбуждённые люди, Т-150, лежал с наклоном на левый бок, гусеницами к верху. Кабина была смята почти в плюшку. Вытащить тело тракториста возможности не было. Люди подцепили к трактору трос и вторым трактором пытались оттащить его от бетонной стены, куда он упал, и поставить с «головы на ноги». Не без усилий, им это удалось. Через пол часа на место происшествия прибыл милицейский «бобик» и скорая помощь. Баев погиб, у него оказался сломан позвоночник и рычагами продавлена грудная клетка.
Позже, экспертиза установила, что погибший находился в состоянии алкогольного опьянения. В прокуратуре, завели уголовное дело на механика тракторного парка и бригадира колхоза Бастрыкина В.Н..
Ещё через два дня в партком к Еремееву, зашёл сам Бастрыкин, близкий друг М.Г.Баринова.
- Ну, ты теперь, наверное радуешься, - сказал он парторгу, с неудобной ухмылочкой на виноватом лице.
- Дурак ты, Виктор Николаевич, и всегда о людях по себе судишь. Я не могу радоваться гибели человека, который мне лично никакого зла, не сделал. Но смерть его, на твоей совести, мне тебя, просто не жалко, вот и всё, понял. Ты его пьяного часто до работы допускал, ты глаза на всё закрывал. Хорошим хотел быть, своим в доску. А теперь вот жене его, одной сына поднимать. Спроси у неё пойди, что она сейчас о тебе думает?
Еремеев, зло плюнул в пол. Бригадир опустил голову и пошёл к выходу. У дверей он обернулся и сказал, - я знал, что ты – не поддержишь, рассчитывать на тебя было глупо, - и вышел вон.
Нельзя было думать, что секретарь партийной организации колхоза «Красный Луч», Петр Иванович Еремеев злопамятный человек, но сам о себе он любил повторять, - я обижаюсь только один раз в жизни, но навсегда. – Просто от таких вот, Бастрыкиных, он старался уходить в сторону, не мстя им и вообще по возможности не общаясь с ними.
    В «Козырёвку», его в начале1987 года, направил райком партии, почти четыре года тому назад, после должности первого секретаря райкома ВЛКСМ. Он был в рассвете сил и лет, уже с хорошим опытом работы с людьми. На вид, среднего роста, шатен, лицо строгое, шрам на щеке, как у Яшки Олейникова. Это он ещё в детстве, нырнул не удачно и ракушкой располосовал себе щёку. По характеру человек, хоть и не «душа на распашку», но если надо, кому-то оказать помощь – всегда был готов. Однако после первого же предательства в отношении себя, закрывался наглухо. По прибытии на рабочее место, и приглядевшись к окружающим его людям, он начал постепенно понимать то, что некоторые ответственные работники мягко сказать, разгильдяи, не соответствующие своим должностям. Проще говоря, ведут в хозяйстве паразитическую жизнь, ослабляя своими действиями благосостояние колхоза. Единомышленников или союзников Еремеев себе здесь так и не нашёл, и как бороться с этой безысходностью, не знал. Он был одинок.
    Всё чаще и чаще в мыслях своих возвращался он к Надюшке, как нежно про себя, её называл, делая ударение на вторую букву дорогого сердцу имени. И в одно прекрасное время решился-таки во всём ей признаться, сделать предложение и попросить её руки. Это было уже, где-то в конце сентября. Стемнело на улице и накрапывал мелкий, но ещё тёплый дождик. С цветами в одной руке и дипломатом с гостинцами в другой, он смело постучался в окно, задёрнутое полушторами и кружевным тюлем. Но как только услышал Надеждин голос за дверью, - кто там? – готов был бежать прочь, без оглядки в темноту осеннего вечера.
- Это я, Надежда Юрьевна, беспокою вас.
Она открыла дверь и пустила его в дом.
- Ну, мы же давно договорились обращаться, друг к другу на «Ты».
- Да, но сегодня особенный день, и обстановка, требует строгой официальности.
- Ну что же, раз требует, проходите пожалуйста в зал, я сейчас…
- Нет, - напугался он, - нет, а то у меня, лучше я сразу, да или нет, так легче.
- Говорите, - она тоже заметно заволновалась, понимая, зачем он пришёл.
- Я, люблю вас, это вы знаете, вот, - кое-как промямлил он, и после небольшой паузы, придурковато улыбаясь, продолжил, - а в тридцать пять лет говорить об этом - ничуть не легче, чем в семнадцать. Поэтому, если вы, то есть, если у вас ко мне, в общем, если считаете, что со мной можно попробовать связать свою судьбу, буду счастлив разделить с вами, и саму жизнь. Прошу вас стать моей женой.
Такую он сморозил речь и внутренне съёжился, как будто бы ему сейчас за шиворот, свалится сугроб снега.
- А цветы, кому? – спросила Луцкая.
- Ой, извините, - спохватился он и протянул ей букет.
- Я подумаю над вашим предложением, Пётр Иванович, и отвечу когда смогу, а пока пройдите всё же в зал, я сейчас приведу себя в порядок и выйду к вам.
Весь оставшийся вечер он просидел как на иголках, и уже ближе к 22-00, засобирался к себе домой, понимая, что оставаться дольше, у неё сейчас, было бы просто не прилично.
- Глупо наверное, вы думаете обо мне, размышлять и выбирать судьбу. Оно конечно возраст  уже, время быстро проходит, но и бездумно второпях, решать такие вопросы тоже нельзя, - сказала она ему на прощание.
- Надя, я буду ждать, сколько ты скажешь, но если это выльется в годы, то я окончательно облысею, - пошутил он.
- Месяц.
- Добро, подожду.
Потом они пожелали друг другу спокойной ночи и расстались. А по деревне, между тем, уже ползли всякие слухи о непростых отношениях между парторгом и библиотекаршей.
    Конец октября. По грунтовым дорогам ещё гоняли ЗИЛы и Газоны, трясясь на мёрзлых кочках и роняя по обочинам, плоды сахарной свёклы. Партком колхоза, готовился к отчётно-выборному собранию и очередной годовщине Великого Октября. Доклад уже был готов в черновом варианте, и Еремеев дал задание секретарше, Пенкиной Оксане Игоревне, доброй, пожилой женщине, для более лёгкого чтения, перепечатать текст на машинке. Та взяла его, но через некоторое время вернула назад и сказала, извинившись, что председатель колхоза Баринов, (по его словам), принёс печатать более важные и срочные  документы.
Отношения председателя колхоза  «Красный Луч» и секретаря партийной организации, всегда были натянутыми до предела, по этому Пётр Иванович решил промолчать и не обострять их ещё больше, перед предстоящими выборами.
Подошло назначенное число, собрание намечалось на 16-00 часов в сельском клубе. Но ещё стоя у трибуны и читая доклад о проделанной работе, Еремеев почувствовал негативное настроение заполненного до отказа зрительного зала. Вообще -то он был готов ко всему. Его не избрали с перевесом в два голоса. Чего греха таить, была, конечно же была, у него где-то в душе обида и на селян, вместе с которыми он проработал целых четыре года, а только обидней всего было совсем другое. У руководства хозяйства, остались всё те же люди, что и прежде, для которых главным оставалось, своё собственное благополучие.
    Прошло ещё две недели, и уже дважды за этот период из правления колхоза по его адресу приходила бумага, за подписью самого Баринова, с просьбой поторопиться, освободить государственную квартиру. О свадьбе с Луцкой, он уже и не мечтал. Теперь он стал, «никто», ну зачем он ей нужен? Воскресным днём они быстренько собрали личные вещи, и парень, который помогал ему их грузить в Газончик, побежал в магазин за водкой, сам он, опустив голову, сидел один на собранных чемоданах лицом к окну и, задумавшись не заметил, как кто-то вошёл.
- Извините, я без стука, просто дверь у вас настежь, - услышал Еремеев знакомый голос. – Я согласна.
- С чем? – не понял он.
- Стать вашей женой.
Пётр Иванович, на какое-то время, онемел.
- Вы не передумали? – продолжила она.
- Нет. Счастье приходит, откуда не ждёшь.
Он почувствовал, что в этот миг, как будто бы всплыл из глубины океана на не твёрдую поверхность воды, и свежий, живительный воздух потоком хлынул в его лёгкие. Парень, что бегал за бутылкой, буквально пятнадцать минут назад оставил его одного подавленным, а, вернувшись в дом, увидел двух целующихся и крепко обнимающих друг друга людей.
- Так, третий, как говориться, здесь лишний, - засмеявшись сказал он.
- Нет, Виталик, ты сейчас ни третий лишний, - ты будешь свидетелем на нашей свадьбе.
    Вот с этого самого момента и началась вторая жизнь Петра Еремеева. Свадьбу они с Надеждой делать всё-таки не стали, так как родственников и друзей у них на двоих, было не много. Посидели в узком кругу вечером за праздничным столом, и в Загсе зарегистрировали свой брак. Он никуда не уехал из «Козыревки». Освободив колхозную квартиру, перебрался жить в частный домик к Луцкой. Там они вместе пережили крах Великой страны и полнейшее забвение партии её построившей, там у них родились и выросли дети.
 
2

 Многое изменилось за почти два десятилетия в бывшем колхозе «Красный Луч», а в последствии с/х кооперативе «Боец». Несколько руководителей прошли через него, и присланных из администрации района, и местных, выбранных самими селянами, но дело на лад, так и не пошло. Хозяйство доживало последние дни, распродавая своё имущество за неоплаченные долги. Не задолго до смерти бывшего председателя колхоза Баринова, Еремеев сошёлся с ним в коротком разговоре. Он произошёл на автобусной остановке в присутствии десятка человек ожидавших прибытия рейсового транспорта.
   - Здравствуйте, товарищ Баринов, - насмешливо сказал он, - или вам теперь ближе обращение,  господин? Что-то вы сегодня, не на своём лимузине? - Тот промямлил не доброе в ответ, не желая заводить разговор.
 – Давненько, говорю вас не видно, а? Какой партии теперь служите?
Не смотря на то, что в начале девяностых, все бразды правления хозяйством оказались единолично в руках председателя, да и возможности в то время у него имелись тоже, не сравнить с рядовыми колхозниками, ни он сам, ни его дети, так и не сумели «зацепиться за жизнь» в обновлённой стране. Наворованное, было частью потрачено, частью обесценилось в гайдаровские реформы.
Он жил один, сын его уехал десять лет назад куда-то далеко, на заработки, там его и убили, а дочь была замужем за негром и жила сейчас в Сомали. Как и для большинства селян, его погоня за американской мечтой, превратилась в мираж.
- А чего ты зубы-то скалишь? – ответил он Еремееву. – Как умею, так и живу.
- Это правда, - с иронией повторил Петр Иванович.
Ему до ужаса хотелось как-то «подцепить» бывшего руководителя хозяйства на разговоре о колхозных делах, и он пытался к этому подобраться, но как не знал.
- Подумать только, что у нас здесь содеялось. Какое большое было хозяйство, многоотраслевое, и всем жителям хватало работы на селе, - продолжил он с грустью.
- Да уж, - вздохнул Михаил Григорьевич,- и куда это всё делось -  не знаю.
- Да что там, куда подевалось, когда в «Козырёвке» народу осталось с гулькин нос. Уже дороги в село и то, начали клёном зарастать.
- Вот так и всё у нас плохо, Россия, одно слово, - сплюнул брезгливо Баринов.
- А вот я скажу тебе, ехал я, о прошлом годе с одним водителем в город, за мебелью. Так на середине пути, он остановил машину и выбросил на обочину дороги мешки с мусором. А когда мы с ним ехали обратно и вели разговор о том, о сём, он мне, как и ты вот сейчас сказал: - всё у нас в России так, одна грязь кругом, – о своих собственных пакетах с помоями, он уже забыл.
- Это ты к чему сейчас? - насторожился председатель.
- А к тому, что ты от него не отличаешься.
- Почему ж это?
- Мусор он на вид, разный бывает, а по сути дела, всё одно – грязь. И то, что в нашем селе делается сегодня, тот развал, что мы видим, есть твоих рук дело, твоя персональная грязь.
- Ты сумасшедший! Это вы, проклятые коммунисты страну до развала довели, а виноват видишь я теперь, ловко. Ловко получается!
- А разве ты, Михаил Григорьевич, коммунистом не был? – удивился Еремеев.
- Я, верующий! – гордо сказал Баринов.
В удивлении Еремеев открыл рот, и застыл от неожиданности, услышав такое серьёзное заявление.
- Да, ну? Зачем же ты тогда вступал в партию безбожников и богохульников? Вредить партии изнутри, или что? А-а, за хорошей, за руководящей работой! Ясно… Ну, ты и гнида, Михаил Григорьевич. Ох и гнида.
У Баринова, дрожали губы и слезились глаза. Ему хотелось ответить своему бывшему парторгу, но ответить было нечего. На Еремеева зашумели люди стоящие вместе с ними на остановке. Чего мол, издеваешься над старым человеком. Кто-то уже пихал в рот Михаилу Григорьевичу валидол и уступал место на лавочке. А Пётр Иванович стоял рядом и ухмылялся этому, потому что хорошо знал лицемерие Баринова и понимал, что слёзы, душившие его сейчас, такие же липовые, как и бывшая его принадлежность к КПСС. Но скоро подошёл автобус, и всё это прекратилось само собой.
   На этом бы и поставить точку в нашей скучной истории, но волей-неволей, а приходиться нацарапать для неё, маленький эпилог.
   

                Эпилог.

    Ровно через месяц после этого разговора, Михаил Григорьевич
Баринов, оставил этот суетный мир и не приказывал никому долго жить, не по злобе конечно, а потому, что просто ему приказывать было некому. Схоронили его с почестями, как национального героя, правда без музыки оркестра, уже на новый лад. Много сказали тёплых слов и других добрых речей в память о нём, как о  человеке и труженике. (Любят всё-таки вот у нас покойников, ох любят – что ни говори).
    А Еремеевы, так и живут в «Козырёвке». Сын у них сейчас служит в армии, пограничником, а дочь в городе живёт в общежитии, на юриста учится. Всё у них хорошо, ни о чём они не жалеют. Их жизнь, состоялась.

У. Ёжиков