Расставание

(Маленькая трилогия)


1. Предложение

Посвящается осени

– Вот ты говоришь – возраст, – вздохнула Тала, подтянутая брюнетка лет пятидесяти, отпивая чай. – А на самом деле ничего не важно: ни возраст, ни  внешность, ни характер. Как судьба повернет…

Ольга, кругленькая и хорошенькая, несмотря на свой постбальзаковский статус, вся в рыжих кудрях и аппетитных ямочках, вопросительно взглянула на подругу:

– Неважно? Только почему-то все хотят выглядеть моложе! А уж дамы наших лет вообще ни на что не надеются. Мужчины еще хорохорятся, но больше для вида.

– Помнишь, я в конце девяностых первый раз у сестры в Израиле гостила? – продолжала ее собеседница. – Она тогда сама меньше года там жила, и у нее как раз случился очень яркий роман.

– Да, про роман ты мне говорила. Но Татьяна-то еще совсем молодая тогда была, я ведь ее перед отъездом видела!

– Она только так выглядела, – усмехнулась Тала. – Сама считай: ее старшей дочке в то время двадцать три исполнилось. А кавалеру вообще уже к шестидесяти подкатывало – он на пятнадцать лет старше Танюши был. Однако внешне очень интересный мужик. Невысокого роста, но фигура атлета, черные волосы с сединой, серо-синие глаза, лепные черты лица… А походка такая легкая – как будто на землю только для порядка ступал, чтобы не летать на виду у изумленной публики…

– Ничего себе! – хихикнула Оля. – Так ты сама на него глаз положила!

– Наоборот, я к нему сразу настороженно отнеслась, хотя старалась не показывать. – Тала отодвинула пустую чашку и откинулась на спинку кресла. – Мне было непонятно, что у них общего. И все ее друзья чуть в обморок не падали, когда с ним знакомились. Дело даже не в разнице в возрасте – это ладно. Что ее могло в нем привлечь? Внешность? Но Тане никогда не нравились красавцы. Правда, она говорила, что, когда с ним познакомилась, он смахивал на пожилого волка-одиночку, а не на Аполлона.

– Так она его пожалела и приручила? – догадалась Ольга, сосредоточенно жевавшая конфету.

– Да нет, она в этом плане иллюзий не строила. Понимала, что он слишком долго жил один. – Тала на секунду прикрыла глаза и продолжала: – Но тогда он действительно что угодно сделал бы, чтобы остаться с ней: влюбился «в полный рост», по его выражению.

– Так что тебе не понравилось? – недоумевала Оля. – Радоваться надо было, что она кого-то нашла! У нее ведь семья – просто пунктик какой-то! А пришлось развестись, и потом столько лет была одна, хотя и умница, и симпатичная такая, и по дому всё может, и вообще не скандальная…

– Вот я и говорю: все это – не главное, – вздохнула Тала. – Я за нее радовалась, но боялась очень, что она привяжется, а потом опять все рассыплется – и ей еще хуже будет.

– Ты мне тогда деталей не рассказывала. Сказала, что она нашла кого-то, – и всё. А почему должно было рассыпаться? – Лицо Ольги выражало искренний интерес.

– Ну смотри: она со своими двумя высшими – и он с горным техникумом; она к четырнадцати годам всю мировую классику перечитала, а он Булгакова взял в руки – и очень потом ругался, потому что «там всё выдумки»; она в жизни ни одного непечатного слова не сказала – а он, по-моему, с удовольствием бы только на мате и разговаривал. Правда, при нас за языком следил… А как он ее ревновал! Отелло отдыхает!

– А чего она вообще с таким связалась? – не выдержала Оля. – Я думала, что мужчина приличный и что у нее все хорошо.

– Хорошо – не то слово, – кивнула Тала. – Я ее такой счастливой вообще, по-моему, раньше не видела. Наверное, по принципу «любовь зла». Понимаешь, они жили просто в коконе счастья. Это было сразу видно, и так открыто, что мне иногда не по себе становилось. Все наружу, никакой защиты. Все время за руки держались. Меня это с ним тогда и примирило: я сначала думала, что он только себя любить может, а присмотрелась – вроде нет…

– И где они умудрились познакомиться? – Оля пыталась сложить всю картину.

– В ульпане. Это курсы изучения иврита, туда всех направляют, кто приезжает жить в Израиль. – Тала сделала небольшую паузу и продолжала: – Вообще там какая-то мистика вмешалась, хотя ты меня знаешь, я в эти штуки не верю. Представляешь, оказалось, что они из одного города, прилетели с разницей в один день, поселились в одном и том же районе, квартиры сняли в соседних домах и учиться попали в одну группу… Начали вместе жить уже через два месяца.

– Так они поженились? – оживилась Оля.

– Официально – нет. Хотя он при мне ей сделал предложение, – усмехнулась Тала.

– Это как? Она отказалась? Только с подробностями! – Оля поерзала на диване, устраиваясь поудобнее, подтянула под себя ноги и даже рот приоткрыла, чтобы не упустить ни слова.

– Произошло это при мне. Жаль, ты там не была, не знаешь, какая там осень. Ладно, попробую… – Тала потянулась, чтобы включить стоящий рядом с креслом торшер, поскольку тусклый свет с улицы не мог прогнать выползающий из углов сырой сумрак, но передумала и негромко продолжила: – Представь синее-синее небо – аж глаза ломит и в ушах звенит. На нем – солнце, огромное, разноцветное… В центре оно почти белое, потом – золотое, как на картинках, а потом смешивается с голубым и делает его тоже золотистым, но с бирюзовым отливом. И вот это белое, золотистое, голубое накрывает зелень улиц, цветущие деревья и кусты, разноцветную толпу – и обнимает всех вместе и каждого по отдельности. Кожа солнцем пропитывается. Нагретой травой пахнет. Зноя уже нет, но так тепло, хорошо – и кажется, что дышишь светом и пробуешь его на вкус… Это я специально так расписываю, чтобы ты ощутила атмосферу, – пояснила она, возвращая к действительности погрузившуюся в грезы подругу. – И в такой день мы втроем – Таня, ее Аркадич и я – стоим в центре Тель-Авива и ловим такси, чтобы съездить к нашим общим друзьям. Они еще раньше эмигрировали, я их тоже давно не видела.

– Ну ничего себе иммигранты живут! – не выдержала Оля. – Я так понимаю, что они еще не работали тогда? И вы на такси раскатывали?

– Это, конечно, не каждый день было, – уточнила Тала. – Но мы бы иначе никуда не попали: ехать пришлось в выходной, когда не было занятий, а в Израиле в субботу общественный транспорт практически не ходит.

– Что за страна! – возмутилась Ольга. – Рабочая неделя начинается в воскресенье, а в единственный выходной транспорт не ходит! Как там люди живут?

– Хорошо живут, не волнуйся, – успокоила ее Тала. – По крайней мере, нескучно – точно… В общем, сели мы в такси, а водитель попался русскоязычный. И Аркадич, из которого счастье бьет фонтаном, тут же начинает с таксистом общаться. Про зарплату спрашивает, где лучше работу искать, в каком месте жилье снимать. Водитель отвечает, что это от многого зависит – и от специальности, и от возраста, и от того, какая семья. Тут наш кавалер и сообщает: «Я вообще один приехал, но вот подумал – и решил жениться». Шофер ему – мол, дело хорошее, а невеста-то согласна? «А я ей еще не сообщал, – выдает этот оригинал, – но, думаю, теперь она в курсе. Вот сейчас и выясним, согласна или нет. Татьяна, дай свой положительный ответ!». Танька вообще онемела – она терпеть не может демонстративных жестов, и растерялась, конечно… Но потом как-то к шутке свела, типа того, что в субботу не регистрируют…

– Юморист, значит… – нахмурила светлые бровки Ольга. – Так а не поженились почему?

– Сначала денег не было, а потом он уже предложения не повторял.

– Деньги! – фыркнула рыжая. – В таком-то возрасте могли бы и без пышной свадьбы обойтись!

– Оль, дело не в свадьбе. Понимаешь, там нельзя просто подать в загс заявление и расписаться. Официально можно заключать брак только по религиозным правилам, через раввинат. А у раввинов свои условия. Процедура сложная, муторная, а кто не хочет или не может ее пройти, должен ехать жениться за границу. Это недешево, – терпеливо объяснила брюнетка.

– Час от часу не легче! – всплеснула руками Оля. – Но, в принципе, это не так уж важно. Главное, что у них семья.

– Я тоже так считала, – кивнула Тала. – Тем более, что они столько вместе перенесли: новая страна, незнакомый язык, поиски работы, съемные квартиры… Ему, правда, легче было – он уже по возрасту получал пенсию, так что хотел – подрабатывал, а не хотел – на диване валялся. У нее тем временем дочки замуж вышли, внуки родились… Ее мама умерла – он ее поддерживал, у него инфаркт был – она его вытаскивала… И ведь не молодели оба, а он так вообще стал на колобка  похож, куда танцевальная походка делась… По всем признакам – пора успокоиться. И когда все привыкли к мысли, что эта пара – уже навсегда… – Тала глубоко вздохнула и на выдохе закончила: – Они расстались.

– Как расстались? – подалась вперед Ольга. – Ты мне не говорила!

– Да как-то к слову не пришлось, – пожала плечами Тала. – И потом, было бы что-то хорошее – сказала бы, а неприятностей у тебя и самой хватает.

Женщина все-таки включила лампу, и резкий электрический свет, перекрыв неопределенный дневной, как бы подчеркнул, что пора взглянуть на факты трезво.

– Но почему? Когда? – Вопросы теснились у Оли на языке, но вырвалось самое главное: – Старый козел!

– Да, немолодой, – кивнула ее подруга. – Они прожили десять лет, ему, по-моему, семьдесят стукнуло, когда он ушел. Причем к даме, которая была не просто гораздо старше моей сестры, но к такой… очень громкой, властной, скандальной, стервозной, – в общем, Танечка с точностью до наоборот. Израиль – маленькая страна. Сразу нашлись общие знакомые, которые много чего интересного о новой пассии рассказали. Кстати, с ней он совсем недолго выдержал.

Очки грозили свалиться с Олиного носика, но она уже не обращала внимания на такие мелочи.

– Так что, просто пришел и сказал: «Я ухожу?».

– Всё получилось гораздо хуже. – Тала засмотрелась в окно, в которое с нудной настойчивостью стучался мелкий, серый, скучный, но очень упорный дождь. – У Аркадича какие-то деньги были, он выделял свою долю на оплату квартиры, а остальное тратил на себя: экскурсии, поездки, отдых на море… А Тане все время приходилось работать, она ведь и детям старалась помочь, потому что они тогда как раз квартиры купили, машины, своих детей родили, а зарабатывали еще немного. Ездить с ним она не могла, но ему не препятствовала. И вот, когда Аркадич очередной раз отдыхал на море якобы «со знакомыми», его новая пассия взяла и с его мобильника Танюше позвонила. Как бы нечаянно нажала на прямой вызов, причем они в это время в постели были. У сестры слух хороший, она сначала аллокала, потом прислушалась… Дальше можно было уже ничего не объяснять, хотя он потом перезвонил и пытался говорить, что она все неправильно поняла. Но номер не прошел, и гад заявил, что, раз уж Таня все знает, он уходит к своей престарелой страсти. Вот и пойми – почему… А ты говоришь – возраст…

И женщины, задумавшись, замолчали.

***

2. Обратная сторона луны

– Как ты удачно приехала! – радовалась Татьяна, привычным жестом смахивая со лба пушистые пепельные прядки. – Рош-а-шана и выходные подряд, четыре дня! Будем сидеть и разговаривать, гулять и разговаривать, в гости ездить…

– И разговаривать! – засмеялась Тала.

Первая суматоха встречи уже прошла, и теперь они сидели на балконе, на уютном двухместном диванчике, за журнальным столиком, уставленном фруктами, соками, минеральной водой, легким местным вином и разнообразными вкусностями, от рахат-лукума, покрытого инеем сахарной пудры снаружи и медово-золотистого на изломе, с вкраплениями цукатов, как мушек в янтаре, благоухающего лимоном и розами, до зефира – воздушного, невесомого и круглого, как и полагается в застолье на Рош-а-шана, еврейский новый год: чем больше круглого на столе, тем лучше. Тут же стояли и блюдечки с медом, в который, по традиции, нужно обмакивать дольки яблок, чтобы год был «хорошим и сладким». К вечеру палящий зной спал, на крыльях сумерек прилетел сентябрьский ветерок, и лучшее место для беседы соскучившихся друг по другу сестер трудно было найти.

– Кстати, о гостях, – вспомнила Татьяна. – Тут на днях Аркадич собирался явиться. На Украину ездил, какие-то подарки мне привез. Хочет отдать. Но я сказала, что буду очень занята. Надеюсь, ты не слишком горела желанием с ним повидаться?

– Вообще-то горела, – нахмурилась Тала. – У меня ведь так и не было возможности высказать ему, что я о нем думаю, а язык чешется. Хотя, вероятно, и к лучшему: я знаю, что ты бы переживала. А как у него вообще совести хватает сюда напрашиваться?
Или вернуться хочет?

– Не знаю… – Татьяна отвернулась, ища что-то на столе, а потом придвинула к сестре блюдо с виноградом и персиками, стоявшее и так на самом виду. – Не имеет значения. Он никогда этого не предложит, а если и предложит, я не соглашусь.

– Танюша, почему? – осторожно спросила Тала. – Ты ведь говорила, что он постоянно звонит, мурлычет ангельским голосом, всеми твоими делами интересуется, помощь предлагает…

Открытое круглое лицо Тани, с высокими скулами, курносым носом и изящным подбородком, стало замкнутым; резче обозначились две параллельные морщинки между широкими темными бровями.

– Я много думала о том, почему он ушел. Ты меня знаешь: я всегда ищу причину в себе. А кто ищет, тот, конечно, найдет. Ну, со мной понятно, я все равно иначе не могла. А вот одно из обстоятельств, которые имели для него большое значение, я понимаю хорошо. – И, отвечая на вопросительный взгляд сестры, продолжала: – Я тебе рассказывала: когда я его увидела впервые на улице – мы шли в одну сторону и еще не знали, что будем учиться вместе, – он был похож на потрепанного, но не сдавшегося волка-одиночку. Со временем это впечатление потускнело, он одомашнился, отъелся, стал выглядеть довольным и сытым, и у меня даже появилась мысль, что, может, то был не волк, а большая потерявшаяся собака… Но нет. Оказалось, что не собака точно. Скорее, лощеный кот, который всегда гуляет сам по себе и подстраивает окружающий мир под свои желания.

– Скорее, старый кобель, – проворчала себе под нос возмущенная Тала, но Татьяна пропустила эту реплику мимо ушей.

– Так вот, его очень тяготила необходимость жить на съемных квартирах, не говоря уж о том, что это достаточно дорого. К концу нашего совместного существования подрабатывать он совсем не хотел, и я сама уговаривала его не перетруждаться: как же, у Лёньчика был инфаркт, его надо беречь! Тем более что денег у него на то время было вполне достаточно: он начал ежемесячно получать компенсацию из Германии…

– Это за что? – холодным тоном поинтересовалась Тала. – Ему во время войны года три-четыре было. С горшком на фронт убежал?

– Он жил с матерью на оккупированной территории и поэтому считается жертвой фашизма. Но я сейчас не об этом. Лёньчик несколько раз заговаривал со мной о том, что хорошо бы получить социальное жилье, но, как ты понимаешь, мне это даже сейчас не светит, потому что его пенсионерам дают, а тогда и речи не было.  На мои вопросы, как он себе это представляет, он говорил, что рассуждает теоретически. Но теория быстро превратилась в практику. Уже уходя, он сообщил мне, что получил-таки однокомнатную квартиру как льготник. Платить за нее нужно чисто номинально, дается она пожизненно. Таким образом, он убивал двух зайцев сразу: не нужно было больше переезжать и от кого-то зависеть, и при этом экономилась большая сумма на квартплате и коммунальных услугах. Но, как ты помнишь, мы жили тогда в Тель-Авиве, где в очереди на такое жилье нужно было стоять минимум лет десять. Поэтому он сделал еще один ход конем: согласился переехать в какую-то дыру на самом севере страны, где очереди не было, но именно в том городке обитала его новая пассия. Удобно: хотел – жил у нее, ссорились – уходил к себе. Правда, они расстались несколько лет назад, но для него это выразилось только в том, что он свои чемоданы окончательно сосредоточил в одном месте – в своей новой квартире. Он теперь живет действительно так, как, наверное, мечтал всегда, и этот образ жизни ни на что не променяет. Я понимаю, чего бы он хотел: бывать у меня наездами, как на курорте, а потом, как только надоест, возвращаться к себе. Но ты знаешь: у меня пунктик – семья, то есть забота друг о друге, надежность, тепло… Уверенность в том, что тебя никогда не предадут. Я ведь и влюбилась в Лёньчика окончательно после одной его фразы: «Я хочу жить с тобой, любить тебя, заботиться о тебе»… И взгляд, как у нашего папы был: одновременно бесшабашный и сосредоточенный, твердый. И ладонь – теплая, сухая, очень сильная, прикасающаяся так бережно… Ни один мужчина никогда не говорил, что хочет обо мне заботиться. Это моя несбывшаяся мечта. Наверное, уже и не сбудется. Но если выбирать из двух зол, то лучше одной, чем с таким… визитером.

Тала молча налила в бокалы вино.

– Лехаим! – произнесла Таня.

– За жизнь! – повторила по-русски ее сестра.

Они чокнулись и отпили по глотку терпкой концентрированной энергии солнца, мерцающей в хрустальных бокалах в свете уже взошедшей луны. Тала закурила и протянула пачку Татьяне, но та отрицательно покачала головой.

– Так и не курю. Уже пять лет, – сказала она, – хотя иногда очень хочется. Но раньше думала: раз могу обходиться, значит, надо терпеть, а сейчас глупо начинать после такого перерыва.

– Я помню, ты говорила, что бросила после его ухода. Не понимаю, как ты смогла. Ты ведь начала во взрослом возрасте, не в юности, а это уже не баловство. И потом все время курила. И прекратить сразу, без всякой подготовки, причем в стрессовой ситуации? По-моему, невозможно.

– Не совсем так. – Вместо сигареты Таня взяла шесек, или, как в шутку называют этот сочный фрукт русскоязычные жители Израиля, «шизик» (хотя, наверное, логичнее было бы обозначать его тем именем, под которым он известен на Кавказе, – мушмула). – Ты не представляешь, что со мной творилось, когда он ушел. Я ведь так и не поумнела за всю жизнь и верю всему, что мне сообщают, – если не вижу явных доказательств того, что это ложь. Говорит человек, что едет отдыхать с какими-то знакомыми, – значит, так оно и есть. У Аркадича действительно водились приятели, которых я в глаза не видела, потому что он вечерами по клубам ходил, всякие развлекательные мероприятия посещал, и выпадали они почему-то именно на те вечера, когда я получала самые большие и сложные заказы. И спасибо, что получала и что эти заказы оплачивали, иначе я после его ухода сразу оказалась бы на улице: одна бы съем квартиры не потянула.  Представляешь – он уходит, а мне с завтрашнего дня платить одной, то есть в два раза больше, без всякого предупреждения и без резерва? Да и до ухода… Он отдавал свою часть за квартиру и за питание – и всё. А мне на что жить, если не работать?

– Честно говоря, я до сих пор не представляю, как тебе удалось найти свою нишу, – задумчиво проговорила Тала. – Ты ведь никогда в жизни не занималась дизайном сайтов. Да и компьютера ни дома, ни на работе у тебя не было – вы-то в своей  редакции до твоего отъезда еще без компьютеров работали. И в сорок пять лет начать сначала, работать годами по шестнадцать часов в сутки, все освоить, искать заказчиков и обеспечивать себя таким образом… Не знаю.

– Вот это как раз еще одна причина, по которой он ушел. Я не могла составить ему компанию в том, чтобы «делать жизнь», как говорят на иврите, а попросту – развлекаться всеми способами. Ему-то не нужно было ничем особым заниматься и ни о ком заботиться: из родственников – двое взрослых детей и внук, все со своими семьями, все живут на Украине и знать его не хотят. Вспоминают о родстве, только когда он с деньгами в гости приезжает, в остальное время даже не интересуются, жив ли. А я, во-первых, не могла оставить маму – ты знаешь, в каком она была состоянии, – а во-вторых, мне нужно было работать. У него хоть пенсия была и льготы, а у меня первоначально – пособие по безработице, на которое все оплатить не получалось. Здесь люди, которые живут на пособие или даже на минимальную зарплату, на съеме селятся гуртом. Надо было найти нормально оплачиваемую работу. Но кому я в Израиле нужна как редактор авангардного художественного русскоязычного журнала? И случайно выпала возможность пойти на курсы компьютерного дизайна. Конечно, курсы ивритоязычные, а я к тому времени только простые бытовые фразы на иврите понимала, но деться было некуда. Кроме того, мне вообще всё надо было с самого нуля начинать – запомнить хотя бы, как компьютер включается-выключается. При этом я считала, что мне повезло: курсы бесплатно – и меня приняли, хотя в моем возрасте на такую учебу берут только в виде исключения: пришлось поуговаривать начальство. Даже наша учительница иврита туда звонила, рассказывала им, какая я способная… Вот я и пропадала все время то за учебниками, то на курсах, то за компьютером, а между делом – с мамой по врачам. Сначала даром оформляла всем желающим и презентации, и странички, и блоги – только просила, чтобы они меня своим знакомым  рекомендовали. Сама рекламу давала, где можно и нельзя. Хваталась за любой платный заказ как за соломинку. Ночами сидела – какие там развлечения! А что мне было делать? Хорошо, что меня жизнь еще раньше приучила надеяться только на себя, иначе бы не выдержала. И Лёньчик ведь знал, как я живу, когда ко мне переехал, но не попытался что-то изменить хотя бы в материальном плане. Слова насчет заботы остались словами. И предложение выйти замуж – тоже. Правда, когда мамы не стало, он рядом был, ничего не скажу. Конечно, чтобы все свои обещания выполнять, ему самому надо было бы много работать, а этого он делать не хотел. Да и не мог, если честно: на тяжелую физическую работу уже здоровья не хватало, а не на физической без иврита, который он так и не освоил, не обойтись. И в его годах кто возьмет?

Зазвенел мобильник, но Татьяна, не глядя, сбросила звонок.

– А как раз к моменту его ухода мне показалось, что все наладилось: заказы поступали уже практически без перерыва, я уже могла позволить себе роскошь  отодвигать сроки и повышать стоимость, могла откладывать на поездки и без напряга время от времени что-то подкидывать детям-внукам… Меня ведь все время совесть грызет, что я из-за своей работы и расстояний очень редко их вижу, а так от меня хоть какой-то толк… И к дому меня ничего не привязывало, кроме кота, но его кому-нибудь из девчонок можно было отдать на время – у них ведь дома с участками, приволье… Конечно, часто я ездить бы не смогла, потому что тогда заказчики рассосались бы, но хоть иногда… Как раз когда Лёнечка уезжал, я подумала: ладно, едет со знакомыми, одно место в машине – пусть; но это последний раз, когда он будет без меня.

Женщина судорожно втянула воздух, как будто всхлипнула. Тала с тревогой вскинула голову, но Татьяна продолжила свой монолог совершенно ровным голосом.

– Дальше – звонок в пять утра… Ну, что я услышала, ты знаешь, не хочу повторять. Потом его сообщение об уходе – по телефону, при его даме, наверное, потому что он сам потом говорил, что она его ни на шаг от себя не отпускала. Не мог  сообщить мне после возвращения, с глазу на глаз… А ведь объясняться лично все равно пришлось – не вернуться-то у него не получалось: вещи остались, документы… Знаешь, я тогда плохо соображала, но меня поразило, как он не хотел уходить.

– Так это ты его выгнала? – У Талы округлились и без того большие зеленые, в стреловидных ресницах глаза.

– Нет, сам ушел… В том-то и дело. Но он был как сумасшедший. Говорил – да, есть женщина, ухожу к ней. Говорил – ее с тобой и сравнить нельзя: ты красивее, умнее, а про характер я вообще молчу. Говорил – почему я тебя не увез сразу куда-нибудь, давай уедем с тобой куда угодно завтра, и черт с ним со всем! Да много чего говорил… Что-то насчет того, что любовь не умерла…

На балкон бесшумно просочился бревнообразный, очень пушной, на удивление «черепаховый» кот (обычно такой окрас бывает не у котов, а у кошек) и неожиданно изящно запрыгнул хозяйке на колени. Глянув в его сияющие изумрудные глаза, она призналась:

– Если бы я верила в привороты, точно бы решила, что здесь без магии не обошлось. Было впечатление, что его кто-то на веревке тянет, а он упирается, только сделать ничего не может. Но мне от этого было еще хуже. У меня хватило сил не просить его остаться. Правда, сказала: подумай хорошо. А он что-то в том смысле ответил, что уже поздно думать, но, может, он еще когда-нибудь ко мне вернется… Вот здесь уже я отрезала: «Нет, возврата не будет: еще одного ухода я не переживу».

– Так ты про курение начала, – напомнила Тала.

– Да… Когда он, наконец, съехал, я вообще дышать не могла. Вот вдыхаю воздух – а он не идет в легкие, горло закупоривает – и всё. Сердце болело без перерыва, даже в желудок отдавало, левая рука отнималась. В общем, если мне медики когда-нибудь скажут, что у меня был инфаркт, я не удивлюсь. И видела я почему-то только то, что было совсем рядом, а дальше – туман… Но я ни к каким врачам не обращалась: тогда мне было все равно, а потом уже смысла не имело – выжила же… Да и шевелиться я тогда почти не могла, не то что кого-то вызывать. Дочкам не говорила, как мне плохо, чтобы не переполошить. Они звонили, слышали, конечно, по голосу, что неважно, но кому в такой ситуации будет хорошо? Несколько дней не ела, наверное, – не помню. Глотать больно было, это точно. И единственно, что я делала, – это курила, потому что дым еще как-то в легкие проникал и немножко снимал спазм, хотя каждая затяжка, как будто молотком, била по голове. Потом начала понемногу есть – вернее, пить теплый чай, потому что проглотить что-то более существенное еще не могла, потом перешла к йогуртам, творогу, потом формально все вошло в свою колею. Очень помогло то, что телефон я не выключала – вдруг Лёнечка что-то забыл, ему что-то понадобится, – и меня все время дергали заказчики. И я механически начала работать. Вот это меня и вытащило. Ну, и Тишку кормить надо было – поневоле встанешь.

Кот начал тихонько мурчать, подтверждая слова хозяйки.

– А курить я прекратила на годовщину его ухода. Сознательно. Дыхание к тому времени уже наладилось, конечно, хотя еще года на три я разучилась смеяться. Ты ведь помнишь, сколько Аркадич курил – и я за компанию. А теперь каждая  сигарета о нем напоминала. Я и решила: хватит, я уже свое выкурила. Забыть, конечно, ничего не забуду, но жить только в воспоминаниях нельзя. А  вытаскивать меня некому – как обычно, могу надеяться только на себя. Вот и бросила. И переехала из центра сюда, на юг. В Тель-Авиве каждая улица была с ним связана… Да и вообще – так от него подальше.

Тала с удивлением обнаружила, что сидела с крепко сжатыми кулаками. Медленно разжала ладони, на которых виднелись глубокие полукруглые следы ногтей.

– Давай еще выпьем! – предложила она.

Женщины молча чокнулись и, понемножку отпивая вино, посмотрели в ночь. Фонарей под балконом не было, и дом, стоявший на другой стороне двора, скрывался во мгле. Зато на его невидимом фасаде сияли окна, и казалось, что это  «Летучий Голландец» с освещенными иллюминаторами плывет через ночь, покачиваясь на облаках и вечно стремясь к своей недостижимой цели – огромной, светлой и загадочной луне…

***

3. На реверсе медали

– Неееет!!!

…Что это было? Почему так темно? В глазах – огненные круги. Боль толчками в голове. Ночь. Тишина. Пустота.

Спокойно. Я проснулся от своего крика. Резко встал и зажег свет – отсюда круги и боль. Кричал, потому что приснилось…

Сейчас выключу свет, лягу, закурю и вспомню. Зажигалку – на ощупь. Вот так. Пепельницу на грудь. Первая затяжка.

…Она опять говорит: «Уходи». И я понимаю: возврата не будет. Но я же сам этого хотел! Я нашел другую – громкую, жадную к удовольствиям, не успокоившуюся к своим шестидесяти пяти, дико ревнивую, с железной хваткой. Я таких хорошо знаю, умею с ними обращаться. Никаких неожиданностей. Лучше уйду к этой сам, чем Татьяна меня бросит.

Нет!!!

Да. Уже ничего не изменишь.

У меня никогда не было такой женщины. А тут случилось, когда не ждал. Мне-то уже под шестьдесят подкатило. Стечение обстоятельств… И поселились по соседству, и в одну группу в ульпане попали. Там больше баб собралось, чем мужиков, – как раз за счет одиночек. Но Татьяна сразу выделялась. Черт его знает чем. Ростом не вышла. Фигурка ладная, но как-то ее маловато. А мужчина не собака, на кости не бросается. Внешность неяркая, не то что у ее сестры, и нос курносый; правда, глазищи огромные. Разговаривает негромко, но сразу ясно: при ней матом нельзя. Никогда не опаздывает, ничего не забывает. Училка, в общем. Я как начал ее сразу полным именем называть – Татьяна, так и до сих пор называю. Не подходят ей уменьшительные. Я от таких фиф всегда подальше держался, но эта… Она ничего из себя не строила. И разговаривала сразу так, как будто каждый человек – хороший. Ясно, наивная, жизни не нюхала. И как она двоих детей  вытянула, когда с мужем разошлась? Мне ее как-то даже жалко стало: такую каждый обмануть может! А ведь умная, училась лучше всех в группе – и всем помогала. И такая дуреха. Я себе сразу подумал: при мне никто ее не обидит. Правда, никто и не пытался. А когда я ее назвал, как всех симпатичных баб, «лапочка», она так глянула, что, помню, я даже засомневался насчет беззащитности. И еще я удивился, что она курит: выглядела слишком домашней, слишком правильной – и где научилась?

Ну, общаемся, на переменах вместе перекуриваем, а дальше что? Конечно, мы совсем разные были, да еще разрыв в пятнадцать лет. Это ж молодая еще женщина. Ей-то в постели много надо. А у меня уже сбои были. Опасался я. Но чем дальше, тем больше она мне нравилась. Решил попросить помочь с ивритом в свободное время. Она – пожалуйста. Я уже тогда ревновать начал: это каждый так попросит, а она и готова? Ладно, думаю, проверим. К себе пригласил, когда моих соседей дома не было. Она пришла, хотя сказала, что и у нее можно. Но там ее мать все время дома сидела, дочки еще прибегали – не захотел я. К ее приходу душ принял, учебники на журнальном столике разложил, придвинул его к дивану, стулья убрал – типа, больше сидеть негде… Спокойно садится на диван рядом со мной, говорит – давай домашнее задание делать, заодно разберем, что непонятно. Я с тетрадкой к ней придвигаюсь, начинаю что-то спрашивать и как бы нечаянно руку на плечо кладу. Должна бы возмутиться, что ли. А она спокойно так: ты меня попросил с уроками помочь – пожалуйста; ничего другого не будет. Пришлось  заниматься… Конечно, толку все равно ноль – не могу я этот дурацкий иврит запомнить. Да и она правила-то объясняла, слова подсказывала, а сути сама, думаю, не понимала. Например, спрашиваю у нее: почему в иврите так много ругательных слов? Она: каких ругательных? «Вот, – говорю, – как приличные люди могли такое выдумать: банковский чек называть… Извини, не хочу при тебе материться, но это же иврит! Короче, как такое можно придумать – «чек дахуй»?». А она смеется: это отсроченный чек, ничего здесь ругательного нет. Но язык-то дурацкий! Почему нельзя было другое слово придумать? Умничает: это от слова «лидхот» – отложить, отсрочить. Ну, так бы и говорили! А то у русских понахватались, смысла не знают, а я разбираться должен! В общем, упертая она оказалась, спорить не боялась. Воспитывала: надо язык учить, уважать страну, где живешь… Потом уже, под конец, она мне высказала, что про меня думает. Про мою, видите ли, «упертую ограниченность». Причем не орала, и оскорблений не было, но мне никогда никто такого не говорил безнаказанно. Я на нее замахнулся. А она мне прямо в глаза смотрит. И такое там горит… Трону – убьет. Плюнул, развернулся, вышел.

Конечно, показалось тогда. Она сама признавалась, что в жизни ни одного человека не ударила. Да и не могла она – слишком интеллигентная. Я ее учил: приходишь в контору какую-нибудь – стукни кулаком по столу, дверью хлопни, голос повысь – пусть боятся! Говорил: «Несчастная! Счастья своего не понимаешь! Пока я жив – учись, как надо!». А она все время – «спасибо, пожалуйста, извините». Разве так авторитет будет? Помню, когда мы на другую квартиру переехали, кот наш с перепугу сбежал. А у соседей дверь в квартиру была открыта. Тишка – туда, Татьяна – за ним, а там религиозные оказались. Они животных в доме на дух не переносят. Я только успел подумать, какой сейчас скандал будет. Смотрю – она уже выходит с котом на руках, за ней хозяйка, обе улыбаются, моя извиняется, а та что-то там лепечет, типа «заходи еще». Как так можно? Я бы сразу им по-русски внушил, что нечего свои личные двери в общем подъезде оставлять открытыми. Ничего, что они только иврит понимают, – я бы доходчиво объяснил! Насчет «дахуя» бы всё поняли!

Правда, она всегда со всеми как-то договаривалась: и с врачами, когда меня с инфарктом положили, и насчет страховки, и с квартирными хозяевами… Но на хрена такие церемонии? Я сразу всех посылаю – и ничего. Правда, грозятся полицию вызвать, но не вызвали же! Потому что боятся. И та моя подружка, к которой я от Татьяны ушел, тоже в выражениях не стеснялась. И все нормально у нее было: жила в своей квартире, с работой не заморачивалась, с детьми-внуками тем более! Сын ей все время помогал, хоть у него и своя семья, – попробовал бы сказать, что у него на мамашу денег нет! А Татьяна всё успокоиться не могла: то мама болеет – лечить надо, то работы нет – искать надо, то внуки рождаются – помочь надо… Я ей говорил: «Да гори она ясным пламенем, та работа! Пусть это будет последнее горе. Вон дети уже взрослые – нехай содержат. И пособие по безработице можешь получать. А мама болеет – так что делать, ей уже сколько лет!». – «Нет, – упирается, – как это я буду на пособии сидеть, если работать могу? И какая я буду мать и дочь, если о своих родных не позабочусь?». Я объяснял: ты будешь к внукам бегать – а я буду злиться и ревновать… Хотя к малым она не бегала: дочки ее с семьями купили жилье подальше от центра, уехали, но она все равно волновалась. А вот с матерью всё время по врачам… Не ездить же мне с ними! Надо было ее сразу от матери забирать… А куда забирать – на пособие вдвоем квартиру не снимешь, как ни верти, работать и правда обоим надо было бы. Ну, я на подработках тянул, мне до пенсии оставалось немного, а над ней на бирже труда внаглую издевались. Дали направление на уборку. Я бы им тут же всю шарашку разнес. А она начала объяснять, что у нее два высших образования, она двадцать лет работала редактором крупного журнала, все газетно-журнальное дело хорошо знает, – может, имеет смысл ее направить хоть на какую-то должность в СМИ. Так ей мочалка, которая там всем заправляла, заявила: «А я тебя и посылаю по специальности – не в ресторан посудомойкой, а в редакцию уборщицей!». И моя дура вместо того, чтобы эту контору разгромить, тихо отказалась и от направления, и от пособия. Заявила, что найдет себе работу сама. Можно с такой женщиной жить?

Я ее уже нарочно пробовал до скандала довести. Пусть знает свое место. Независимая она, ты ж понимаешь! И раньше платил только свою долю за
квартиру, свет, воду, питание. Теперь начал за телефон каждый разговор высчитывать. Даже за сигареты брал с нее деньги. Она плакала – думала, я не вижу, – но ничего не просила. А когда у меня сбой за сбоем пошел в постели, еще и успокаивала: ну, не получилось – не бери в голову, бывает, в следующий раз замечательно получится… Добро бы ей это не нужно было. Я сначала так и думал, когда издали на нее смотрел – такую спокойную, сдержанную, вроде холодную даже! Но нет: какой там холодок, когда мы вдвоем оставались! Иногда думал – не выдержу такого накала, умру. Не поверил бы, если бы сам не узнал. А когда стало ясно, что уже ничего у меня не наладится, начала как можно позже спать ложиться, после меня. Все за своим компьютером сидела, говорила – учусь, работу ищу, работаю… Да пошла бы, как все умные люди, на инвалидность – если поискать, болячки можно найти! Ей бы платили, сидела бы спокойно, захотела – чуть подработала… Нет, ее это не устраивало! И даже темы для разговоров у нее какие-то были… странные. Я порой вообще не понимал, о чем речь. Например, хотела кота Бегемотом назвать. Я, конечно, дико возмутился, так она какую-то хрень мне подсунула почитать: как бы черт со своей свитой на землю явился и начал в Москве беспредел творить. Да это еще ладно, но потом какая-то тетка на метле наладилась летать! Бред, в общем. Сказки, и кот ненастоящий. Я не дочитал, так и заявил: я за эту фантастику ничего не знаю и знать не хочу. А она: тут нужна культурная база; хочешь – помогу. Опять меня учить собралась! А оно мне надо?

Я дико ревновал: не может такая женщина не найти кого-то вместо меня! Что она с меня имеет? Ничего! А она, хоть и дома сидит, но в своем Интернете, а там кого угодно можно откопать! Я ее попросил – она мне нашла одноклассника, с которым мы пятьдесят лет не виделись! Неужели себе не подберет? Я страшно этого боялся. Вот тогда мы первый раз серьезно поссорились.

Я ведь в результате наших занятий влюбился в нее в полный рост. Даже не думал, что так могу. Считал, что безнадежно. Она ко мне очень хорошо относилась, но ничего лишнего не позволяла. И вот как-то поехали мы загорать. Лежим на пляже – и я счастью своему не верю: я – на берегу Средиземного моря, а рядом – такая женщина! Я ей тогда всё рассказал: и о своей бывшей жене-стерве, и о своих подружках, и о том, что никогда ни к кому так не относился, как к ней… Она спрашивает: зачем я тебе? Я говорю: хочу быть рядом с тобой, любить тебя, заботиться о тебе… И она поверила. Ничего тогда не сказала. Но у меня чуть звериное. Я сразу почувствовал: клюнуло. И правда – быстро все изменилось. Через два месяца я уже у нее жил, хотя ее мать была очень против. Но Татьяна как-то
уговорила. И никто меня так не любил, как она. И я поначалу с нее пылинки сдувал. Но тем больше боялся, что она уйдет. Сразу ей сказал: «Я обычный мужик, со своими плюсами и минусами. Ты не думай, что я идеальный. Но я очень хочу, чтобы мы были вместе. Клятв с тебя брать не буду, только договоримся на берегу: если у тебя кто-то появится – пока дело далеко не зашло, сразу мне скажи. Я не буду скандалить, уйду, но я должен знать». Она согласилась, но и меня о том же попросила. Я тогда засмеялся – изменять ей! Но пообещал. Кто же знал, как жизнь повернется? И сказал, что, как только стану несостоятельным в физическом плане, как мужчина, – сразу уйду. Она глупость какую-то ответила, мол, не за это любят… И ведь потом терпела десять лет! И с какой болью отпускала… И до сих пор одна. Сама на квартиру зарабатывает, еще и родственничкам что-то подкидывает… А у меня теперь с деньгами все схвачено, я хотел ей помогать – отказывается. Та, к которой я ушел, постоянно требует, хоть я и бросил ее давно! Правда, Татьяна все-таки два раза бабки взяла: один раз, когда я ушел, – за месяц за квартиру, хотя, конечно, месяц ничего не решал. И еще раз – когда ее кот сильно заболел и его пришлось оперировать. Наш кот… Я его с ней оставил.

А ведь, когда я уходил, Татьяна предупредила, как у нас с подружкой отношения сложатся. И насчет эффекта новизны, и что мне такие громкие и нахальные просто более привычны, и что все равно я с ней долго не протяну… Мне иногда кажется, что она меня насквозь видела. И при этом как-то верила всему, что я говорил. Но как же тогда терпела все время? Нет, не все время. Мы ведь лет пять прожили и расстались – она сама понимала, что мы очень далеко друг от друга ушли. Тогда еще была жива мать Татьяны, они оставались вместе, а у пенсионеров много льгот по оплате, и в финансовом плане Татьяна бы справилась. Я ей, конечно, не сказал, что ушел к очередной подружке, а якобы у какого-то знакомого поселился. И она опять поверила! Но мы все равно каждый день по телефону разговаривали. Я приезжал раз в неделю, на базар с ней мотался, чтобы ей не тяжело было продукты таскать. Той своей на расспросы просто отвечал, что не ее дело, с кем разговариваю и куда пошел. Еле выдержал два месяца. Потом к Татьяне вернулся – и опять закрутилось, только ничего ведь ни у нее, ни у меня не изменилось… Я каждый год на Украину ездил, на рыбалку. И старые подружки у меня там еще остались – не скучал. И в Израиле не скучал – то на одно море, то на другое. Она не возражала. «Отдыхай, – говорила, – у тебя возможность есть, у меня нет: не могу маму оставить одну, не могу отказаться от работы. Ведь я не на постоянном месте в какой-то организации сижу, а сама нахожу заказчиков. Даже если ты мне поездку оплатишь, на что мне жить потом?». Ну, понятно, что я ей уже не говорил, как раньше, – «у тебя есть я»: не содержать же мне ее на свои деньги! Да и вопрос о женитьбе как-то замялся, а ведь я когда-то мечтал об этом! Но на самом деле – зачем?..

Где сигареты? Одна осталась. Еще бы пепельницу не перевернуть…

Да, так как же я смог без нее первый раз на Украину поехать, когда боялся на несколько часов расстаться? Из-за чего тогда поссорились? Ревность… Я уже понимал, что у Татьяны никого другого нет, но ведь любую бабу только помани, а она – тоже баба. Значит, может изменять. А если кажется, что это не так, значит, я просто не вижу. Но мне истории с моей бывшей женой хватило, которая с моим же другом… Как обоих тогда не убил, не знаю… Но урок получил. И начал все письма Татьяны читать, разговоры слушать. Причем открыто это делал и ее предупредил, что так будет все время. Она сначала смеялась, потом ей, видно, надоело, и она мне заявила: «Лёнечка, я же тебе обещала: если что-то будет – скажу. Я тебя люблю и не обманываю. Но надзором ты меня не удержишь. А если бы вдруг я решила обмануть, ты бы меня все равно не поймал, как ни следи». Я спрашиваю: это почему – не поймал? А она мне показывает в письме какую-то дурацкую фразу: «В Макондо идет дождь». Я еще удивился, где это Макондо такое: мы живем в Тель-Авиве, а писала Татьяна какой-то своей приятельнице на Украину. «Ну и что?» – спрашиваю. А она мне объясняет, что если бы я читал то-то и сё-то, я бы «понимал символический смысл этой фразы», а если бы она ее написала не женщине, а какому-нибудь мужчине, это действительно дало бы поводы для размышлений… Вот тут я и не выдержал. Взял все деньги, которые были, и ушел. А вернулся уже с билетом. Сказал: я улетаю на месяц. Можешь делать, что хочешь. Я видел, что ей было очень больно, и даже обрадовался: хотел наказать – наказал. Правда, я думал – выгонит. Нет. Так потом и пошло… Тяжело мне с ней было, неудобно.

Теперь-то все нормально. И квартира своя есть, и указаний никто не дает, и скандалов не устраивает. И, если что, всегда можно уболтать какую-нибудь  лапочку. Правда, готовить-стирать-убирать самому надо, но это не смертельно. И Татьяну не потерял: все время по телефону разговариваю, изредка даже видимся. Она не сердится, постоянно спрашивает о моем здоровье. Я ей вот гостинцев с Украины привез, только когда передам, не знаю. Ничего, нормально. Откуда же мой кошмар?

Заснуть бы, да не получается. И сигареты кончились… Темно. И зябко как-то, пусто. Скорее бы уж рассвело!

14 сентября 2013 г.