Абрам Моисеевич

В моем детстве, в нашей округе, жил и трудился сапожником Абрам Моисеевич. Без преувеличения его можно было назвать душой нашей окрестности. К нему ходили не только чинить обувь. К нему ходили на разговоры, за советом, добрым словом и мудростью. Иногда крякнуть и закусить. Послушать за жизнь старой Одессы, в которой он прожил собственное детство и юность в одесском дворике, в районе Ланжерона. Прошел гетто, концлагерь. Выжил чудом. И в 60-х получил отдельную трехкомнатную квартиру на Черемушках, куда и перебрался с женой и двумя детьми. Закончил он наш универ. Филолог. По какой причине стал сапожником мне неведомо. Может потому что работа сидячая. А был он без ноги. Деревяшку свою на кожаных ремешках, пристегнутую к культе, всегда в своей мастерской отстегивал. Его рабочее пространство было устроено так, что довольно было и одной, чтобы дотянуться до инструмента. Хотя иногда все же приходилось вставать и с опорой на костыль прыгать на одной ноге к чему-то до чего руки не дотягивались. Но случалось подобное нечасто. Рабочий стул был одновременно и тележкой, где роль колес выполняли четыре подшипника. Одним из постоянных участников посиделок был мой дед. В обеденный перерыв или после работы он с Абрамом Моисеевичем мог сыграть партию-другую шахмат. При этом оба курили. Да так, что в мастерской глаза щипало от густоты сигаретно-папиросного дыма. За своим дедом, когда он был не на работе я ходил хвостиком. Оттого часто сиживал рядом с ним у дяди Абрама, слушая их разговоры и наблюдая кампании побольше, которые обычно собирались часам к семи вечера на рюмку водки и бутерброд. Иногда между участниками собрания вспыхивали споры. Порой с антисемитским душком. Абрам Моисеевич никогда в них не участвовал. Никого не оправдывал, не нападал, не ругался. Просто сидел и слушал. С огромной грустью в его больших карих глазах. И оттого, когда спор проходил пик и страсти гасли всем участникам становилось стыдно. Ругань и обвинения переходили в извинения за горячность и глупость. Но Абрам Моисеевич все равно молчал. Правда глаза теплели, будто оттаивали от льда тоски и грусти. И беседа текла уже в другом направлении. Но как-то. Всего один раз он высказался. Друзья, сказал он, тем кто еще пару минут назад поносили пархатых маланцев, по жизни мало родиться евреем. Им еще нужно стать. Что он имел ввиду, Абрам Моисеевич не уточнил. Но всем стало понятно о чем он. И мне тоже. Хотя было мне годков семь или восемь. Охмелевшие мужики в миг протрезвели и начали наперебой извиняться перед дядей Абрамом.
Всем участникам войны обувь он ремонтировал бесплатно. Часто давал в долг. Вдовам. Матерям-одиночкам. Даже алкашне. Никогда не требовал возврата. Сами несли. Стыдно было не вернуть. У одних брал, у других нет. Знал, что последнее и до следующей зарплаты не дотянут, если с ним рассчитаются. Так пару раз давал моей маме, которую обожал. Разведенке и матери-одиночке с зарплатой 60 рублей в месяц. Давал и другим. Детвору баловал раздачей карамели. Можно было прийти к нему и попросить двадцать копеек на пломбир. Всегда находил. Брал у него не раз. И не я один. Он никогда ни на что не жаловался. Никого ни в чем не обвинял. Не ругал. Матом не объяснялся. Кормил кошек, собак дворовых. Птиц зимой.....Когда умер в середине семидесятых от инфаркта за гробом шла вся округа. Люди плакали. Хоронили того, кто не просто родился евреем, а сумел им стать. Настоящим. Не по пятой графе. Потом округа собрала деньги на памятник. Сумасшедшую по тем временам сумму - в несколько тысяч рублей. Отдавали дяде Абраму одолженные у него рублики и трешки
Наверное, если бы дожил до сегодня, то про Зеленского имел бы право  сказать: мальчик, ты родился евреем. Но ты не дорос, чтобы им стать.
Я не родился евреем. Многокровка с примесью еврейской. Но тогда, в свои семь-восемь лет, когда услышал эту фразу от Абрама Моисеевича, мне почему-то до дрожи в сердце, захотелось вырасти и стать евреем. Как дядя Абрам