Витькино детство, 2023

1 ЧАСТЬ. В НОВОЙ ШКОЛЕ

Витька была... Витькой она была. Не Викторией... Но и обманываться, решив, что может считать себя Виктором, Витька не собиралась. Не получалось у Витьки чувствовать себя девчонкой. Ну никак. Однако и мальчишкой тоже ощущать себя не удавалось. Она так и представлялась, когда знакомилась: "Витька".
Если бы можно было бы думать о себе как о мальчишке, раз уж не девчонка... Тогда было бы проще: свой парень – и всё.

Такой (или такая) у них во дворе был. Алешка. Алешка был мальчишка мальчишкой, без вариантов. Уже и родители не спорили. Он говорил о себе в мужском роде, и мало кто во дворе вообще знал, что это девочка. Пока он в школу не пошел. Но это было много позже. Витька же совершенно нечаянно узнала, что Алешка не пацаненок, но никому не сказала. В школу, естественно, нужно было ходить в школьном форменном платье. И это было единственным, с чем Алешка смирился. Выбора у него не было. Всё-таки трудно семилетке воевать с системой. Но больше ничего! На Алену он не отзывался. Так что даже учителям пришлось называть его по фамилии – Серкович. Повезло. И зная Алешку – повезло учителям.

Витька тогда Алешке сочувствовала от души. Она и сама всю жизнь очень неловко себя чувствовала в платьях. Словно напялили на нее шутовской колпак и вытолкали на площадь. Бррр... Но Витька всё же ходила не в мальчиковой одежде. Причем не для окружающих, а для себя – чтобы можно было себе сказать, что так одеться можно и мальчику, и девочке. У Витьки даже юбки были, клетчатые, в складку – как шотландский килт. Витька признавала, что родилась девчонкой, просто ей это было не комфортно. Когда разговаривала – старалась по возможности строить предложения в безличной форме, но на девочку отзывалась: что уж поделаешь, если люди бывают только мужчины и женщины.

Безлично – это было самым удобным и самым приятным, словно всё правильно. Когда варианта не было, она предпочитала женский род. Иногда играла в куклы и понимала, что она в этот момент ведет себя как девочка. А иногда наоборот. Рядом с некоторыми подружками, особенно если приходилось их защищать, всё девичье из нее пропадало напрочь. Она ощущала себя защитником, воином, рыцарем... Или в детстве, когда ей было три-четыре года, и бабушка читала ей сказки, никогда Витька не воображала себя принцессой. А принцем на коне – как правило, да.

Поначалу это Витьке сильно мешало. Ни то, ни сё, непохожая на других… трудно, когда ты не можешь найти тех, с кем ты "одной крови", с кем можно быть полностью собой. Пришлось сыскать в этом свою изюминку. Витька думала, думала и ни до чего логичного не додумалась. И решила, что она не совсем человек. Наверно, какое-то инопланетное существо, которое по ошибке попало в человеческую девочку, а должно было в тех, у которых такого понятия нет. На Земле же живут виноградные улитки, которые сразу и самцы, и самки, или многие рыбы в коралловых рифах, меняющие пол в течение жизни. А на других планетах это может быть и совсем по-другому. Но, ведь, может же быть... Просто Витьке не повезло – промахнулись...

А вот Алешка... Витьке очевидно было, что ходить в платье для того – пытка. Но он терпел, а всяким непонятливым в школе быстро объяснил, что он хоть и в платье, но пацан, а если кто будет дразниться... Дрался Алешка жестоко.

Витька тоже дралась, если надо было. Ее папа учил. Дралась только с мальчишками, ровесниками и постарше, потому что папа сказал, что маленьких и девочек бить нельзя. А главное не то, что дралась, а что никогда не обижалась и не жаловалась, если били ее. Это один из тех пунктов, где она была, как настоящий пацан. Что бы там учителя ни сочиняли, чтобы добиться признания.

Впрочем, Витька вообще к боли относилась без боязни. Кажется, от сочетания физической боли и испуга она плакала в последний раз года в три, когда на склоне навернулась с велосипеда и вместе с ним летела под гору к автомобильной дороге. Кувыркаясь, обдирая кожу, получая синяки и шишки от камней и сцепившегося с Витькой велосипеда и надеясь только, что застрянет в кювете.

А примерно тогда же, скатываясь с деревянной детской горки и вогнав себе в попу щепку шириной в сантиметр и длиной в три, не плакала от боли, а только попросила подружку посмотреть, что там сзади. И потом у папиного знакомого врача не плакала ни от боли, когда он делал уколы, ни от страха, когда он вырезал щепку скальпелем. Сначала врач сказал, что ребенка надо усыпить на время или хотя бы подержать, а папа ответил, что не надо – она сама будет лежать спокойно. Витька и лежала спокойно и не шевелилась, а что такого?

Во-первых, уколы ерундовые. Витька и на очень болючие уколы не дергалась и улыбалась победно, когда медсестра сокрушалась, что такой маленький ребенок – такой терпеливый. А во-вторых, очень любопытно было, что врач там скальпелем делал? Жалко, посмотреть не получалось – место не удобное. А щепку им с папой подарили. И Витька сказала "спасибо". А врач покрутил головой.

А когда Витьке было года четыре, она с тетей гуляла в парке и на детской площадке лазила по всяким штукам, упала на какую-то перекладину прямо носом и немного его оторвала. Тетя тогда плакала, а Витька не плакала. Они с тетей побежали в травмпункт, где им сказали, что шить – место очень неудачное, но, может, повезет и не придется. Заклеили и примотали нос бинтами. Витька две недели ходила с бинтами вокруг головы по экватору. Нос прирос обратно, но шрамик под носом остался.

Вообще, пока Витька была маленькой, она постоянно ходила с ободранными коленями и ладонями, с шишками, синяками и царапинами. И Витька точно знала: когда больно – надо улыбаться. Не как девчонки.

***

Нет, Витьке не казалось, что все девчонки обязательно плаксы и ябеды. Вероятно, в других местах это могло бы быть иначе. Но как-то сложилось, что в их районе девочки вели себя именно так, причем, может, даже и не хотели, но статус обязывал. В этот район семья переехала относительно недавно. До того они снимали жилье в частном секторе, где детям было без разницы, мальчик ты или девочка. А тут папа получил новую должность и квартиру.

В класс ее завел директор во время урока русского языка, представил как новую ученицу детям и учительнице. Учительница открыла классный журнал на последней странице и записала все данные о Витьке с Витькиных слов, а потом посадила ее на вторую парту в среднем ряду, где рядом с взъерошенным пацаном было свободное место.

"Привет!" – сказала Витька. Но пацан отвернулся и скользнул по парте, отодвинувшись подальше. "Я не кусаюсь", – сказала Витька. Но пацан сделал вид, что ее не слышит. Витька пожала плечами и села за парту, вытаскивая учебник русского языка, тетрадь и ручку. Чернильница была общая в специальном углублении посреди парты, а не две с разных сторон, поэтому при всем желании совсем отсесть друг от друга было бы невозможно.

На перемене к Витьке подошла девочка и произнесла с каким-то пафосом и трепетом:
– Ты должна обязательно пересесть, пока перемена, ты успеешь.
– А зачем? – спросила Витька.
– А ты что, хочешь сидеть с мальчиком?
– А почему нет?
Девочка изобразила на лице священный ужас и отошла от Витьки. А пацан покосился с каким-то странным нечитаемым выражением.

Больше на перемене ничего произойти не успело, потому что перемена закончилась, и в класс вернулась учительница. Все ломанулись к своим партам и встали, приветствуя ее.
Учительница задала самостоятельную работу. Витька справлялась с арифметикой на раз-два... И поглядывала в тетрадь соседа, сражающегося с примером и оттого чуть отвлекшегося от необходимости отворачиваться от Витьки. Пример не поддавался, хотя задачу мальчишка решил быстро. Витька присмотрелась. Ну, конечно, при переносе через "равно" он забыл сменить знак. Витька осторожно подлезла рукой под руку парня, показав ручкой на коварный знак, и сразу же убралась на свою половину. Учительница ничего не заметила, а пацан быстро все исправил и кивнул благодарно. К концу урока учительница сказала, что это была подготовка, что все должны были обратить внимание на свои затруднения, а завтра будет контрольная.

На перемене сосед, нахмурившись и насупившись, уточнил, правда ли новенькая хорошо знает математику. Витька кивнула. Пацан тыкнул пальцем в мальчишку, сидящего прямо за Витькой: "Ему дашь списать?" И посмотрел настороженно, словно ожидая то ли истерики, то ли атаки. Витька опять кивнула:
– Почему нет?
– Не знаю. Ты девчонка. Девчонки не дают списывать. А он двойку получит.
– Пусть списывает. – Витька повернулась к мальчишке за третьей партой. – Если ты обычно на двойки пишешь, то не переписывай всё точно, а то сразу догадаются.
– Не учи ученого, – усмехнулся пацан.
– Меня Витька зовут. А вас как?
– Мишка.
– Колька.
– У нас девчонки и мальчишки не общаются, – сообщил сосед, то есть Мишка. – Все девчонки задаваки, потому что считают, что все мальчишки хулиганы.
– Ерунда какая! – заявила Витька.

После уроков к Витьке подошли три девочки, строго спросив, почему она разговаривала с мальчишками. У них тут противостояние. Девчонки и мальчишки никогда не говорят друг с другом – нельзя. Мальчишки охотятся на девчонок, а девчонки на маленьких мальчишек, потому что с большими не справятся. Девочки потребовали категорически, чтобы новенькая больше с мальчишками не разговаривала, иначе ее будут считать предательницей. А Витька ответила, что глупая у них тут война и она в боевых действиях не участвует, а общаться будет с кем захочет.

Так зародилось то странное положение, которое заняла Витька в местном сообществе: ни нашим ни вашим. С одной стороны, Витька оказалась одиночкой, чужой и тем, и другим. А с другой стороны, Витька своим местом дорожила и даже гордилась.

***

Когда примерно через год девчонки и мальчишки затеяли играть в войнушку, со штабами, паролями, флагами, девизами, разведчиками и диверсантами, то необходимы были и парламентеры. Войнушка есть войнушка: парламентеры иногда становились пленниками и из них выбивали тайны врага. Играли взапой, но после пары накрытых противником штабов в результате предательств переговорщиков, не выдержавших пыток, желающих исполнять эту роль не осталось.

И как-то само собой оказалось, что Витька – идеальный кандидат. До этого предложения, сделанного от имени противоборствующих сторон, она в игре не участвовала. Во-первых, ни девчонки, ни мальчишки не доверяли ей полностью, и если бы она захотела играть на их стороне, подозревали бы ее в шпионаже. Парни – потому что она, все-таки, девчонка. Девочки – потому что чаще она крутилась с мальчишками. Во-вторых, по тем же причинам она и сама не могла бы даже выбрать сторону и в любом случае ощущала бы себя предателем. То есть, как всегда, для себя самой она не была ни девчонкой, ни мальчишкой.

А переговорщик – это был выход. Через некоторое время, убедившись, что сообщения до соперников доходят, а полученные ею сведения секретного характера – нет, обе армии стали доверять ей, хотя кое-кто в штабах и считал это неоправданным риском. Но Витька стала самым информированным лицом и о тех, и об этих. Она знала, где находятся штабы, кто из детей играет в войнушку, а кто – нет (то есть списочный состав), личности командиров отрядов, генералов и начальников штабов, разведчиков и контрразведчиков, места хранения документов, действующие и запасные пароли... обоих армий. Вот эта игра Витьке нравилась до судорог.

Иногда "свои" пытались уговорить поделиться информацией по дружбе, но Витька только покачивала головой: "Я ничего не скажу здесь, но вы можете быть уверены, что я ничего не скажу и там". Иногда наиболее рьяные контрразведчики угрожали выпытать сведения, на что, криво усмехаясь, Витька отвечала: "Попробуй!"

И даже пару-тройку раз пробовали, к пыткам приступали, но к Витькиному огорчению, кто-то непременно мешал. Врывался какой-нибудь командир и орал на допытчика: "Ты с ума сошел?! А если она сочтет это предательством и пойдет рассказывать ИМ о нас?"

С совершенно серьезной и даже слегка оскорбленной моськой Витька смотрела на командира и высказывала ему свое "фи":
– Не волнуйся зря! Я своих клятв не нарушаю! Как бы ни поступили вы или они, я буду делать свою работу.
– И после пыток возьмешь наше парламентерское сообщение и пойдешь с ним к врагу? И ничего им не скажешь, что случилось здесь?
– Разумеется!
Только в такой вот игре, в таких вот ситуациях можно было позволить себе такой вот пафос.

Витька жалела, что ни разу не удалось пройти через "серьезные пытки" и действительно доказать, что она и ни в чем не признается, и не затаит обиду. И продолжит служить "и нашим и вашим", как говорили некоторые. А Витьке нравилось. И еще возбуждал вечный страх, притаившийся внизу живота: что разведка той или иной стороны может кое-что разузнать, а противник не поверит, что сведения поступили не от Витьки. Тогда доказать свою невиновность будет ой как непросто. С "предателями" разговор особый в обеих армиях!

***

Но это всё будет потом. А пока Витька возвращалась из школы домой.

Поначалу она этого малыша не заметила. Просто в спину врезался камешек. Витька удивленно обернулась. Мальчуган лет шести напружинился, готовый дать стрекача.
– Чего тебе? – спросила Витька.
Но пацан не ответил. А увидев, что Витка на него не бросается, противно ухмыльнулся и запустил камень.
– Скажи, что тебе надо? – повторила Витька.
В ее сторону полетел очередной камешек.
– Это опасно, – сказала Витька, – не попади по голове, – отвернулась и пошла своей дорогой, стараясь не обращать внимания на нахального артиллериста.

А что было делать? Не убегать же? Даже смешно – Витька мысленно представила себе, как она бежит, а за ней следом малыш с камнями. Но и ловить его смысла нет. Ну, поймает, а что дальше? Он маленький, она даже подзатыльник ему дать не решится. А раз толку нет его ловить, значит – незачем.

Камни стали крупнее и били достаточно ощутимо. Но до дома осталось совсем немного, лишь повернуть за угол. И в этот момент камнеметатель все-таки попал. Или как раз промахнулся? В общем, каменюка врезался в затылок, довольно сильно рассадив кожу на голове. Кровь полилась за шиворот, следовательно, необходимо было остановиться. Домой идти в таком виде было нельзя.

Витька пошла обратно – к уличному крану. Поискала взглядом, нашла подорожник, промыла его и начала останавливать кровь. Ага, нормально. После этого надо было вымыть волосы и воротничок. На темной школьной форме кровь не видно. Нет, с воротничком ничего не сделаешь. Пришлось его оторвать и сунуть в карман. Теперь немного погулять, пока всё не подсохнет. Про мальчишку она не то чтобы забыла, но новых камней не летело, значит, можно было о нем не думать. Зато когда закончила приводить себя в порядок...

Пацаненок стоял в нескольких шагах от нее и ревел от страха.
– Ты чего? – спросила Витька. – Иди умойся, – кивнула на кран, оставив тонкую струйку, а сама отошла подальше. Вдруг малыш решит, что она его рядом с краном хочет поймать.

– Я тебя не убил?
– Да, нет, как видишь. Ерунда. На мне, как на собаке, всё заживает.
– А почему ты не спрашиваешь, как меня зовут и где я живу?
– А зачем?
– Чтобы родителям пожаловаться.
– Ты дурак, что ли?
– То есть ты жаловаться не будешь?
– Точно, дурак. Я не ябеда. Умывайся.
– Меня Котька зовут, – пацан умылся и чуть заметно улыбнулся.
– А меня Витька. Платок есть? Вытереться?
Котька сунул руку в карман и качнул головой.
Витька полезла в портфель. Где-то должен был быть платок. А... вот он. Она протянула платок пацану, и тот робко вытер мордашку.
– Ладно, Котька, прорвемся.
– Ты, правда, не обижаешься?
– Я никогда не обижаюсь. Не умею, – ответила Витька.
– И не сердишься?
– На такую малявку сердиться? Вот еще!
– Я не малявка, – надулся малыш, но посмотрел в лукавые Витькины глаза и засмеялся.

На следующий день в классе с Витькой перезнакомились все мальчишки, а на переменах в коридоре ей кивали незнакомые пацаны.


2 ЧАСТЬ. ГЕФИЛТЕ ФИШ

Бабушка Мария, папина мама, была на пять лет старше дедушки. И очень любила рассказывать, как оказалась в еврейской семье. Хотя, если честно, дедушкину семью еврейской назвать было бы не совсем честно. Хотя прадед и прабабка были евреями, ходили в синагогу, справляли еврейские праздники и соблюдали шабат, но из двенадцати их сыновей только двое были женаты на еврейках и дочка была замужем за своим двоюродным братом. А среди невесток были и русские, и украинки, и армянки... и грузинка, и молдаванка, и даже гречанка. Сплошной интернационал.

Маша тогда работала в типографии. И был у Машеньки знакомый парень, Давид. Маша о нем мало что знала, только что работал он где-то инженером. И очень смущало девушку, что она русская, а он еврей. Не то смущало, что ей не нравилось, что он еврей, а то, что боялась она не прийтись ко двору в его семье. Хотя он предложения ей еще не делал и, собственно, Машенька не знала, есть ли у него серьезные намерения. Встречались они каждый вторник в парке около киоска с водой Лагидзе. Давид приносил цветы, угощал лимонадом и мороженым, они гуляли по парку, катались на качелях... И вот однажды, волнуясь и смущаясь, Давид сказал, что следующий раз поведет свою девушку знакомиться с семьей.

Машенька надела свое лучшее креп-жоржетовое платье, заколола волосы и пришла на целых полчаса раньше времени. И прождала Давида часа четыре... Уже и чувствовала, что дальше ждать нет смысла, но уйти не могла.

И ходила в парк каждый вторник... Продавщица в киоске жалостливо покачивала головой... Не пришел Давид. И через три месяца не пришел. Посетовала Машенька, что не передал он ей хотя бы записку через ларек, если сам не мог встретиться... Подумала, что сказал он дома, что приведет русскую девушку, а ему и запретили. А он как послушный сын не смог ослушаться...

Прошло два года.

На работу в типографию пришел юный шестнадцатилетний мальчишка Илья. Машенька была, конечно, постарше парня, но все же в типографии помладше остальных. Худенькая, маленького росточка, веселая... Они подружились.

Как-то раз Илюша пригласил Машу в гости к себе домой. Зашли в частный двор, встретил девушку худощавый скромный мужчина, провел в комнату...

Машенька остановилась как вкопанная. Прямо против нее, на стене, в черной рамке... висела фотография Давида.

– Кто это? – обескуражено проговорила девушка.
– Мой брат. Давид, – ответил Илья. – Он умер два года назад.
Машенька вся побледнела и покачнулась. А сухонькая кудрявая женщина бросилась к ней обхватить и усадить в кресло.

– Сейчас, сейчас... – сказала Машенька. – Как умер? Отчего?
– Скоротечная пневмония. Он сгорел за два дня.
Девушка горько расплакалась. Насилу отпоили каплями, гладили и обнимали...
– Машенька! – взволнованно и с возвышенным трепетом воскликнула женщина. – Ты та Машенька – подруга Давида?!
– Да, – кивнула девушка. – Я ждала его, а он не приходил и не приходил...
– Мы не знали, как с тобой связаться. Ничего не знали, кроме имени.
– И я ничего не знала, кроме имени.

– Машенька! – торжественно произнесла мама Давида и Ильи. – Значит, Господь хотел, чтобы ты пришла в наш дом. Давид не смог привести тебя, привел Илья! Ты наша благословенная дочка!

Вот так бабушка вышла замуж за дедушку. А дедушкина мама говорила, что никто из ее семьи не умеет готовить гефилте фиш (еврейское блюдо в виде фаршированной рыбы) так вкусно и правильно, как Машенька.

А вообще-то бабушка Маша была родом из Петрограда, откуда они уехали в революцию. И ее папа, который был художником, но не каким-то именитым, зарабатывать этим уже не мог. Никому не были нужны картины. И он устроился в цирк. На арену выносили огромное полотно и ящик с булавками, а на булавках маленькие цветные тряпочки. Залу предлагалось заказать известную картину. И художник-циркач за несколько минут создавал копию картины на полотне, заполняя его тряпочками на булавках. За номер он делал три-пять копий в зависимости от настроения публики.
А бабушка говорила, что благодаря революции у нее появилась огромная дедушкина семья. Иначе бы не встретились, потому как бабушкин дедушка был купцом. Хотя Витька думала, что, может, всё же встретились бы. Потому что с точки зрения сословия разница у них была не очень большая: дедушкин папа был знаменитый на весь город портной и до революции семья слыла зажиточной. А если про религию думать, то ведь и прадедушка с женой были достаточно толерантны, и восприемница Машеньки была женой хоть и оправославившегося, но еврея. 

***

Витька идиш не знала. Совсем-совсем. Ну, кроме... "шалом алейхем" (мир вам), "цимес" (смак – десерт из морковки), "нахес фун киндер" (чтоб вам было спокойно за ваших детей), "вэйз мир" (ой-ёй-ёй), "шлимазл" (неудачник, сам в том виноватый), ну, и "тухес" (задница), разумеется. Вообще, у Витьки к иностранным языкам способностей не было. Английский ей в школе не давался. Если бы не отличные оценки Витьки по "главным" предметам, англичанка бы ей тройки ставила. А так... Вздыхала и выводила четверку. Хотя Витька понимала, что это халтура. По-грузински Витька знала, наверно, не больше полусотни слов и выражений. А по-армянски только "джан" (дорогой мой, душа моя), "барев дзес" (приветствие, в буквальном смысле: доброго солнца тебе) и "ежан ев нман" (дешево и похоже – говорилось про подделку, и в прямом, и в переносном смысле).

Прадедушку и прабабушку, папиных предков, Витька едва-едва застала и практически не помнила. В семье у дедушки с бабушкой на идише не говорили – понятное дело, бабушка-то была русской. Хотя бабушка идиш понимала и иногда могла вставить слово-другое. А Давид, Витькин папа, названный в честь умершего дяди, уже идиша не знал. У дедушки было одиннадцать братьев, правда, не все дожили, и одна сестренка. Вот когда собиралась у кого-то вся родня, тогда и звучал порой идиш. Или когда к дедушке приходил кто-то из братьев. И на столе обязательно была гефилте фиш. Витька эту рыбу терпеть не могла, кто бы ее ни готовил. Сладковатый вареный рыбный фарш казался Витьке противным.

А иногда дедушка разговаривал на идише с бабулей с маминой стороны. Витькина мама была русской. И ее мама, бабушка Ольга, естественно, тоже. Но мамина мама еще до революции заканчивала гимназию и свободно говорила на немецком и французском. А потом у нее появилась подруга еврейка, и, опираясь на немецкий, Оля очень быстро и легко заговорила на идише. Так вот иногда папин папа и мамина мама между собой и перебрасывались фразочками. Вероятно, чтобы дети и внуки не поняли.

Дедушка и обе бабушки Витьки были атеистами. И естественно, ничего религиозного не соблюдали. Но во времена Витькиного детства многие праздники превратились уже просто в традиции, и про их религиозный смысл никто не вспоминал. Колядки начинались на Новый Год, а не на Рождество. И все дети ходили по домам с песенкой: "Сею-вею, посеваю, с Новым Годом поздравляю…" И их везде угощали сладостями, дарили монетки и мелкие подарочки, заранее приготовленные для этих гостей. В Вербное воскресенье на рынке продавались веточки вербы с сережками-пушистиками. На Пасху ели куличи и стукались цветными яйцами. А на Песах Витькина русская бабушка Мария брала внучку и шла в синагогу, где все радовались, что Илюшина жена пришла с Витенькой, и выдавали упаковку мацы (лепешки из теста, не проходившего брожения), которую в Союзе купить нигде было нельзя. И весь двор угощался мацой.

И сопровождала Витькино детство своеобразная колыбельная, которую пела бабушка Маша:
"На острове диком вдали от людей,
Вдали от родного очАга
Томится невинный и бедный еврей,
Томится и к небу взывает:
Узнайте же, люди, что я не злодей,
Что я не злодей, не изменник!
Но вам для подлога был нужен еврей...
Тогда я был ваш пленник".


***

В те времена, куда бы ты ни пришел записываться: в библиотеку, в кружок, в секцию – везде кроме имени, фамилии, адреса... спрашивали национальность. Витька знала, что она еврейка. Вообще-то, как раз согласно еврейской культуре, Витька была русской. Мама у нее была русской. И даже папина мама тоже была русской. Евреем был только папин папа. Но Витькин папа считал себя евреем, и Витька считала себя еврейкой.

Мамина мама бабушка Оля однажды сказала Витьке по секрету от родителей: "Твой папа очень хороший мальчик. Одно плохо – он еврей. Запомни на всю жизнь, повторять не буду.
Где бы что ни случилось, первыми под раздачу попадают евреи. Что бы ни начинало завариваться, сначала пойдут еврейские погромы. Евреи – нация-жертва. Если ты будешь еврейкой, ты должна быть готова к этому. Либо нести свой крест с достоинством, либо бежать. Но никогда не надейся, что просто пронесет.
Многие евреи думают, что они самые умные. Это не так. Никогда не задирай нос, думая, что ты лучше других. Но и не стыдись, думая, что в чем-то хуже.
Просто помни, что евреи должны всегда быть готовы к двум вещам: умирать и бежать".
Витька тогда была маленькой. Она еще ничего не знала ни о фашистах, ни о гетто, ни о Христе. Но бабушкины слова запомнила.

У бабушки Маши во время войны тоже случилась история. Вдруг пришли с заявлением, что евреев куда-то там из столицы Грузии переселяют. "Я русская, – заявила Маша. – А еврей – мой муж. И он сейчас на фронте. Ищите его там и переселяйте, куда хотите. А здесь живу я и мои дети. Русских переселяют?" Ушли уточнять. Кого-то тогда действительно переселили. А кого-то успевали предупредить. Интересно, что не застав дома один раз, больше не приходили.

С религией Витька познакомилась, прочитав книги Лео Таксиля "Забавная Библия" и "Забавное евангелие". Витька заинтересовалась и вскоре записалась в кружок "Юный атеист". Это было практически единственное место, где можно было получить достаточно грамотные представления о религиях, их постулатах, обрядах и взглядах на мироздание. Там были книги и журналы, которых больше нигде не было.

Когда Витька пришла в кружок, то, конечно, сообщила, что она еврейка.
Одна девочка подошла к ней и озабоченно спросила: "Зачем ты сказала, что ты еврейка?"
– А почему не сказать?
– Знаешь, я тоже была записана в школе как еврейка, так меня просто затравили. Я теперь нигде не говорю, что я еврейка.

Витька сказала, что если она станет говорить что-то другое, это будет смешно. Во-первых, по ней видно. Во-вторых, по ее выговору слышно. В-третьих, по ее фамилии понятно. А в-четвертых, ей плевать.

***

Витьку никто не травил и не дразнил. Ее вообще не дразнили. Ни за то, что она низенькая, ни за то, что она полненькая, ни за то, что она еврейка... к ней не липли прозвища... ее не преследовали никакие компании... Если кто-то пытался сказать какую-то гадость, она смотрела спокойно, спрашивала: "Ну и что?", пожимала плечом, отворачивалась и больше не обращала внимания. Дразнить ее было не интересно.

А если ее вынуждали драться – то дралась, и видно было, что ей все равно. Если противник отступит или остановится вовремя – значит, хватит. Не остановится – значит, драться будем хоть до чьей-то смерти. Эта спокойная готовность, очевидно, читалась в глазах.

Этому Витька училась у местных мальчишек, у доброй половины из которых сидели или отцы, или братья. Когда дерешься всерьез, о тактике должно думать тренированное тело. А дух – о том, что плевать... на всё плевать...

В этом мире можно выжить, а можно не выжить. Но есть вещи важнее выживания. Хотя и для выживания эта тактика неплохая, хотя Витька это пока не понимала головой, а только инстинктами. ТрУсы гибнут первыми, если не физически, то как личности наверняка, задиры – вторыми, тут скорее физически, если кто-то не возьмется ломать... А у таких, как Витька, доброжелательных и отчаянных одновременно, есть шанс выстоять.

Если это настоящая драка, разумеется, а не дружеская потасовка. Нет, если вышли в круг, если договорились... "до первой крови" или там "рука на земле"... можно считать, что это практически дружеская потасовка. Но если настоящая драка...

Витька не драчунья. Она не начинает первая, она не ведется на провокации или если ее пытаются взять на слабо. Но если кто-то устраивает драку... и бьет всерьез... Зря он думает, что Витьку можно избить или запугать. Она будет подниматься, пока в сознании... И бить на поражение... Зато сразу останавливается, если противник поднимает руку в примиряющем жесте. Для Витьки драка не вопрос престижа. Если сначала пытаются задеть, обидеть, раззадорить, она сразу говорит, что драться не хочет, но будет. И ей плевать на последствия.

И обычно Витьку оставляли в покое.

А дома Витьке везло. Возможно, было настолько привычно с раннего детства, что Витька умудряется упасть и расквасить нос, что зримые на лицо следы драк ни разу не вызвали у родителей интереса.

***

По сути, Витьке было не важно, что она еврейка. Хотя она и считала, что это честь – принадлежать к народу, к которому принадлежал Иосиф Флавий, герой книг Фейхтвангера. А потом, в юности прочитала "Люди, годы, жизнь" Ильи Эренбурга и согласилась с его концепцией, которая не очень-то расходилась с тем, давним, бабулиным заветом. Концепцией, которую он выразил, повторив слова Юлиана Тувима, сказавшего, что он поляк, потому что хочет быть поляком, и что он еврей по крови, но не той, "что течет в жилах", а той, "что выкачивают из жил".
Стоило помнить, что с просьбой "Отче мой! Если возможно, да минует меня чаша сия!" обращался сын еврейской женщины к еврейскому Богу.

Витька недаром ходила в антирелигиозный кружок. Она разбиралась в религиозных догмах получше, чем приверженцы той или иной конфессии. И отношения с Богом у нее сложились индивидуальные. Все человеческие религии, по твердому Витькиному убеждению, были порождением людской фантазии. Когда некто, способный видеть ИНОЙ мир, рассказывает о тамошней боли и благодати, находятся дельцы, спешащие прибрать к рукам право на осуждение и на индульгенции. Бог беседует с человеком в сердце. И Богу смешны людские потуги управлять этой связью. Да еще и объяснять, что Он хочет, при помощи людской речи.

Если есть у народа какие-то слова, то и явление, ими описываемое, конечно, встречается. Но наоборот – не обязательно. Снег в России во всех видах есть, а слов для этих видов, чтобы несколько десятков, как у эскимосов, нет.

Нет слов, чтобы объяснить Бога, так же как человеческая речь не способна пересказать музыку. А Бог – это сложнее. И уж логики, как в софизмах, для этого точно мало. Даже для познания себя человек использует не только науку, но и искусство, и философию, и медитативные практики, и ремесло...

В их кружке была веселая игра. Предполагалось, что юные атеисты должны уметь вести антирелигиозную пропаганду. Поэтому выбирались два человека, которые должны были спорить, один как бы "за" Бога, а другой – против, чтобы учиться искать аргументы.

Однажды один из спорщиков предложил тезис:
– Может ли бог создать такой большой камень, который сам не сможет поднять? Если не может создать, значит, он не всемогущий. А если создать может, а поднять не может, значит, опять не всемогущий.
Витька тогда с удовольствием выступила: "Может создать".

– Бог может создать такой большой камень. А поднять его Бог, разумеется, мог бы, но если камень настолько большой, то теряется сам смысл выражения "поднять его с поверхности Земли", поскольку он уже на этой поверхности не лежит, будучи своим размером соразмерным с Землей.

Но и "против Бога" Витька выступать любила – спорить с общепринятыми религиозными догмами. И про несчастного Минотавра, и про ангелов, потерявших способность к воспроизводству, и про Иуду, пожертвовавшего ради Учителя не только жизнью, но и честью.

Дискутировать на религиозные темы было интересно. А всякие церковные фанатики, хоть православные, хоть иудейские, хоть любые другие "идеологи" вызывали у Витьки идиосинкразию. Откуда это было в ребенке? Витька с раннего, очень раннего детства на каком-то инстинктивном уровне чувствовала эти два качества, которые отвергало ее детское сердечко: нетерпимость и властолюбие, столь частое у иерархов.
Но во всех религиозных мифах было много красивого, поэтичного, философски глубокого и мудрого.
Пока в веру не вмешивались всякие "наместники на земле".
Если Душа хочет говорить с Богом, то посредники ей не нужны.

А гефилте фиш все-таки – гадость. Да и цимес – не такой уж и цимес.


3 ЧАСТЬ. КНИЖКИ И ФИЛЬМЫ… ДЛЯ ПОДРОСТКОВ

Витька вообще-то была спокойным и беспроблемным ребенком. И из всех развлечений больше всего любила читать. Очень часто на улицу ее выгоняли насильно, тогда как других детей со двора домой не загонишь. Витька брала с собой книжку и сидела во дворе на лавочке, читая ее. Дома была хорошая библиотека: и серьезной литературы, и совершенно подростковой – приключенческой. То есть в шаговой доступности были и Достоевский, и оба Толстых, и оба Островских, и Чернышевский, которого Витька нежно любила. Он закончил всего два романа – зато каких! Витька прочла все пьесы Островского, и ей не понравилась только "Гроза". Смешно.

Вообще Витька думала, что как-то всё неправильно все понимают. Практически все девочки хотели сниматься в кино. И многие мальчишки. Однажды в город приехала съемочная группа. Снимали эпизод, что-то про бедняцкий итальянский приморский городок. Пригласили массовку. Люди должны были просто стоять толпой. Мужчины, женщины, дети... Школьники тоже там были. Вдруг кто-то из киношников вытащил из толпы Витькиного одноклассника Робку, дал ему апельсин, велел сесть на перевернутую бочку, свесив одну ногу и поджав другую, и есть апельсин... сказал, что типаж...

Витька никогда не мечтала быть артисткой. И единственный раз, когда вообще задумалась о кино, был связан с пьесой "Горе от ума". Витька прочитала ее и подумала, что неправильно эту пьесу играют, рецензии пишут неправильные и в школе учат неправильно. И если бы она была режиссером, то сняла бы "правильный" фильм. Очевидно же, что Грибоедов откровенно потешается над Чацким, он из него шута сделал, а того почему-то считают положительным героем. Витька бы пригласила Миронова на роль Чацкого, он сумеет сыграть такого придурка. А "герой своего времени" в пьесе – Молчалин. Это человек, который подтрунивает надо всеми, ко всем относится с насмешкой, он ни разу за всю пьесу не говорит то, что думает, а только то, что позволяет ему втайне поиронизировать над собеседником. Все критики соглашаются с тем, что имена в пьесе даны не просто так, и думают, что "Молчалин" это оттого, что "молчит, когда его бранят". Э, нет! Он полностью скрытен, он говорит что угодно, но своих взглядов и мыслей никому не открывает, ни одной искренней фразы, только игра на публику. Молчалин "деловой", он всерьез занимается только работой и карьерой. А во всем остальном он циник и насмешник с серьезным выражением лица. Витька думала, что такого Молчалина смог бы сыграть Олег Даль...

В книжных шкафах стояли собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Грибоедова, Байрона, Шиллера, Симонова, Ошанина, томики стихов Блока, Фета, Есенина, Надсона, Маяковского... "Маленький принц" Экзюпери, "Месс-Менд" Шагинян... Ремарк и Фейхтвангер, Цвейг и Проспер Мериме, Конан Дойл и Жорж Сименон, Майн Рид и Фенимор Купер, Вальтер Скотт и Виктор Гюго, Жорж Санд и Чарльз Диккенс, Ефремов и Стругацкие, Казанцев и Мееров, Айзек Азимов и Роберт Шекли, Андерсен и Оскар Уайльд, Айтматов и Бановани, Джавахишвили и Дадиани, Памела Трэверс и Льюис Кэрролл, По и Гофман, Сабатини и Джек Лондон, Джованьоли и Шарль де Костер... и многое другое. И десятки, десятки научно-популярных книжек.

А еще родители выписывали журналы "Наука и жизнь" и "Знание – сила". Витька тоже выписывала. В Союзе все школьники обязаны были выписывать периодику из утвержденного списка. Большинство выписывало для детей "Пионерскую правду", потому что она была самой дешевой. А Витька выписывала журнал "Пионер", потому что он был интересным, а когда выросла из пионерского возраста, журнал "Квант".

***

Кстати, вообще первой прочитанной Витькой книгой был "Робинзон Крузо". Витька тогда училась в первом классе. Она долго болела, не ходила в школу, и ей было скучно. Книга оказалась очень захватывающей, а когда Робинзон увидел человеческие следы, отчего-то стало жутко. Второй книгой был "Лунный камень" Коллинза, удививший, кроме всего прочего, упоминанием "Робинзона Крузо" в качестве настольной книги одного из персонажей, а следующей – "Экипаж "Меконга" Войскунского и Лукодьянова, подаривший на всю жизнь таинственное очарование ленты Мёбиуса. А еще Витька обожала волшебные сказки, волны на море, картины Айвазовского и фильмы про индейцев.

Дождаться очереди на приключенческую книжку в библиотеке было нереально. А подобные истории нравятся почти всем подросткам. Конечно, Мишке и еще нескольким мальчишкам и девчонкам Витька давала книжки из дома... А для других были пересказы. Возвращалась из школы Витька в окружении толпы ребят, рассказывая очередной прочитанный вчера кусок из "Таинственного острова" Жюля Верна или "Стажеров" Стругацких. Они останавливались около подъезда и жадно слушали продолжение... Единственное, о чем жалела Витька, взапой передавая прочитанное, что не может так же, как текстом, поделиться рисунками Юрия Макарова – уж больно они ей нравились. Так же, как позже влюблялась она в иллюстрации Евгении Стерлиговой и Ивана Кускова...

В толпе слушателей крутился Вано-спорщик, вечный скептик. Неважно, о чем был рассказ, с небольшим грузинским акцентом звучало категорическое: "Так не может быть". Ну, с одной стороны, он, вероятно, и прав. Все-таки Витька пересказывала приключения, фантастику, мистику...

– Так не может быть! Скелет не может ходить. Если нет мышц и сухожилий, кости рассыпятся! Между ними – ничего нет.
Тогда Витька начинала сочинять логически непротиворечивое объяснение.
– Мы же говорим про мир, в котором есть магия. Значит, там есть некая сила, у нас, скорее всего, еще не открытая. Когда некромант поднимает скелет, он вкладывает эту силу в свое творение, и она служит тем полем взаимодействия, что связывает кости и управляет их движением. По сути в этом нет ничего странного. Между атомами вещества тоже пустота.

– Так не может быть! Роботы не люди. Они не могут иметь характер. Они не могут чувствовать, любить, дружить! Они могут только выполнять заложенную программу.
– Почему это?
– Они же сделанные. Они сложены из металла, пластика, их логические цепи работают, потому что по ним течет электрический ток.
– Угу. А мы сложены из аминокислот, в конечном итоге из тех же самых химических элементов. И наши логические цепи работают, потому что в них происходят электрохимические реакции. Принципиальной разницы не вижу.

– Так не может быть! Бог не мог создать мир за шесть дней. Вселенной миллиарды лет.
– А представь себе... Вот я читаю книгу про чью-то жизнь. И автор пишет: "Прошло тридцать лет". Сколько прошло времени? Тридцать лет жизни героев? Два часа, которые автор обдумывал, будет ли эта фраза удачным ходом? Несколько секунд, которые мне понадобились, чтобы прочитать это предложение и поверить, что прошло тридцать лет?

Это потом взрослая Витька полюбит хэппи-энды, а сейчас смерть героев не делала больно. Главное, чтобы смерть была достойной и не была бессмысленной. Даже больше – чтобы завершить героический образ персонажа, нужно было увидеть, как он примет смерть. Как говорил Юра, герой "Стажеров" Стругацких: "И вообще я считаю, что самое важное в жизни для человека – это красиво умереть!" Дети и подростки не боятся смерти, ни своей, ни чужой. Может, они еще близки к миру, откуда пришли, и где-то в глубине подсознания ведают, что возвращаться туда не страшно.

Когда умирал кто-нибудь из родственников и все с ним прощались, Витька подходила к гробу бестрепетно, и если любила этого человека при жизни – целовала и гладила, провожая в дальний путь... Ей нравилось гулять по кладбищам, испытывая умиротворение и тепло. Она читала эпитафии и годы жизни, рассматривала надгробия, фотографии и цветы, словно прикасаясь к тем, кто оттуда отзывался на ее симпатию.

***

В пятиэтажке Витька с родителями жила на пятом этаже. А на четвертом жила Танька. Как случилось, что невинная детская сказка "Королевство кривых зеркал" подействовала на девятилетних подружек этаким кривым макаром?! Почему показ фильма по телевизору привел к такому выверту? Девчонки были очарованы тем, как Оля и Яло преобразились в пажей... Эти пажи... И этот Нушрок!

Всё придумалось как-то само собой, и подружки, не обсуждая подробностей, вдруг начали новую только "ихнюю" игру. Будто один из них паж (паж, не Оля или Яло, переодетые в пажей, а настоящий паж), а другой Нушрок... И господин приказывает что-нибудь, а потом ругает нерадивого слугу и завершает выговор тем, что необходимо пажа наказать.

Почему они не постеснялись друг друга, как родилось взаимопонимание? Встречаясь у Витьки дома, когда взрослых не было, кто-нибудь из них начинал ту или другую роль, а вторая подхватывала диалог, тут же настроившись на изображение оппонента...

И сценка непременно заканчивалась тем, что Нушрок порол пажа... Угу! Приказывал раздеться и порол. Черной резиновой прыгалкой. Повезло девчонкам, что родители их голышом обычно не видели, и их ролевые игры так и остались их секретом. Ох, с каким нетерпением ждала Витька эти встречи. С каким тайным вожделением драла подружку или выгибалась под пекущими ударами!

Как сверкал надменно-прищуренный взгляд "господина", как кривились его губы в насмешливой и торжествующей улыбке... Как опускал голову "паж", демонстрируя страх и покорность и пряча радостное ожидание. Никогда больше не знала Витька такого наслаждения, как в этих детских играх с Танькой. Года два продолжались эти развлечения и придумывались новые персонажи, но любимыми так и остались паж и Нушрок.

Потом Танька с родителями переехала в другой город, и Витька безнадежно страдала от расставания с подружкой и... неудовлетворенного зуда.

***

Когда построили новый дом параллельно их старым, во дворе стали появляться новички. Про эту компанию Витька уже слышала. Может, они о ней тоже. Несколько достаточно взрослых парней глумились над попадающими в их руки детьми довольно жестоко. Иногда физически, иногда морально. Витькины товарищи тоже были не ангелы, и игры в их среде иногда были не очень-то безобидными. Но настоящих издевательств по отношению к слабым они себе не позволяли. Хотя как сказать. Однажды Витька видела, как за гаражами Гошка лупил ремнем по заднице малого, тот пищал, но не рыпался, а остальные из их "отряда" стояли рядом и следили.

Во всяком случае, так, как новенькие, свои Витьку испытывать бы не стали. Лучше бы избили. Те ее поймали всей кодлой – шесть человек. Двое парней вдвое крупнее Витьки скрутили руки за спиной, поставив перед своим предводителем. Остальные стали кружком, чтобы не сбежала. Витька очень хорошо знала подобных личностей. Выдержишь один раз, больше приставать не станут. Скучно им. Вокруг десятки тех, над кем можно издеваться неоднократно с неослабевающим эффектом. Витька бежать не собиралась, стояла спокойно, не сопротивляясь, и старалась держаться независимо и пренебрежительно. Конвоиры расслабились и перестали выкручивать руки. Что они для нее придумали? Засунуть за шиворот паука или сунуть лицом в какую-нибудь мерзость?..

Оказалось, хуже. Старший протянул вперед руку с жестянкой, в которой корчилась подожженная гусеница. Витька сохранила презрительное выражение лица, чуть усмехнувшись краем губ. Мол, ну и что? Глупости какие...

Можно было бы выбить гусеницу из рук и растоптать. Можно было вырваться из западни и убежать. Можно было высказать им, что она о них думает. Это привело бы лишь к тому, что Витьку ловили бы из раза в раз, заставляя смотреть за аутодафе гусениц или еще кого... Главное, чтобы Витьке было больно. Значит, нужно было показать, что Витьке не больно.

Она подняла взгляд на атамана и равнодушно пожала плечом, а потом продолжила смотреть на несчастную гусеницу. Мысленно Витька просила у гусеницы прощения, объясняя, что та своим страданием спасает тех, кому не придется после нее гореть, благодарила её за жертву и желала добрых посмертных путей. Взгляд Витьки был спокойным и безразличным – никаким, скучающим. Парни дождались, пока гусеница догорит, поглядели на Витьку, отвернулись и ушли. Больше они Витьку не цепляли, решили, что бессмысленно.

На деле же попали в десятку, испытание было худшим из всего, что они только могли придумать. Во-первых, Витька ненавидела инквизицию. Во-вторых, Витька жалела животных сильнее, чем людей, особенно животных бессловесных и беспомощных. Тех, кто не мог броситься и покусать обидчика. Витька даже комаров только отгоняла, иногда ругаясь, если доставали, но прихлопнуть не могла. В-третьих, ей было стыдно, что из-за нее страдать пришлось существу, которое было не при чем. И, в-четвертых, именно огонь был личным страхом Витьки.

История сохранила случаи, когда люди молча принимали смерть на костре. Витька подозревала, что не сумела бы. Нет, даже не это. Кричать, сгорая заживо... простительно. Даже в перфекционистской Витькиной системе ценностей, хоть и не хотелось в этом признаваться... Но... Витька боялась, что не смогла бы продержаться до... Что не выдержала бы последних шагов... последних минут... Что начала бы биться в истерике... Сколько раз она мысленно заставляла себя стоять у столба, загоняя панику куда-то... И... Не была в себе уверена.

Витька не боялась ни акул, ни пауков, ни крыс, ни змей. Змеи вообще красивые и держать их в руках очень приятно. Витька не боялась ни высоты, ни темноты, ни избиений, ни уродств, ни насмешек. Витька не боялась утонуть, быть зарезанной или задушенной. Но сжигание живьем!....

***

После того, как Танька уехала, Витька помаялась пару месяцев, прежде чем попыталась найти ей замену. Фаина давно уже старалась подружиться, явно демонстрируя готовность идти куда угодно и лезть в любые приключения, лишь бы рядом с Витькой. Витька решила попробовать.

Играли во дворе. У Фаины коротенькая юбочка, у Витьки шорты. Разъяснив примерно контекст придуманной сценки, предложила Фаине выбрать роль. Витька надумала разыграть обряд инициации подростков в каком-то африканском племени, о котором прочла недавно. Фаня без вариантов предоставила роль "шамана" Витьке. Найдя подходящий прут, Витька приказала Фаине встать, повернувшись лицом к стене. Та подчинилась, но как-то нерешительно.

– По ногам не бей, пожалуйста.
– Кто это выбирает себе испытания?! Стой и молчи!
– Хорррошо...
Прут свистнул, Фаина взвизгнула, хотя Витька пока взмахнула только в воздухе. Она и не собиралась сразу бить девчонку.
От Фаины полыхнуло таким откровенным страхом, без малейших признаков предвкушения или воодушевления. Ее физически трясло.

– Нет, так не пойдет, – растерянно проговорила Витька. – Давай попробуем наоборот.
Витька оторвала Фаину от стены, вручила в руки розгу и встала на ее место.
– Давай, ну...
Фаня вдруг разрыдалась, уронила прут и убежала.

А Витька почувствовала себя просто мерзко, так отвратительно, словно только что мучила беспомощное существо, как если бы сама по собственной воле и без всяких причин сожгла несчастную гусеницу...

***

Играли в индейцев. В кино шел "Чингачгук – Большой Змей" с Гойко Митичем. Повторяли сцену у столба пыток. Пленник становился около большого дерева, а вражеское племя танцевало вокруг, издавало боевые кличи и метало в дерево камни и ножи. Слава богу, не томагавки. С ножами все-таки все пацаны управлялись неплохо.

– Не сжимай пальцы. Оружие должно лежать в руке крепко, но мягко. Если ты видишь кисть, судорожно сведенную на рукояти, до побелевших костяшек... перед тобой новичок. Который боится, что нож выскользнет из руки. Мастер, пытаясь обмануть, все равно до такой степени сжимать оружие не будет. Слишком сложно вовремя расслабиться. А если уж ТАКОЙ мастер – его не переиграть.
Держишь ли ты клинок прямым или обратным хватом, ты должна быть уверена, что нож – твой напарник и друг. Он не подведет. Не души его.

Конечно, гарантий никаких...
Но ведь Чингачгук не знал, не хочет ли кто-то из врагов прикончить его, не знал, но не шевелился. Друзья не знали, не промахнется ли кто-нибудь случайно. То есть для того, кто стоит у "столба пыток", по сути риск тот же. И требования соответственно те же.
К тому же тут не шелохнуться – не только вопрос престижа, но вообще-то и безопасности. Если не шевелишься, то вероятность, что не заденут, гораздо выше.

А психологически... То ли Витька мыслила иначе, чем другие... То ли все вокруг ошибались... Витька вспоминала всё, что читала о расстрелах. И тех, когда люди стояли у стены, глядя на расстрельную команду, и тех, когда стреляли в спину обреченного, идущего по коридору... Витька была глубоко уверена, что смотреть "в глаза смерти" просто-напросто легче, чем ждать ее за спиной.

***

На телеэкраны вышел сериал "Семнадцать мгновений весны". Книжка, которую Витька читала года за два до того, впечатления не произвела – скучная. Майор "Вихрь" интереснее. Но фильм оказался шедевром. И особенно Витьке нравилось, что немцы в фильме были нормальными живыми людьми. Со своей жуткой моралью, но не идиоты, не пустышки, не монстры какие-нибудь. Мюллер, Шелленберг, Вольф... Да, враги. Но враги умные, интересные, талантливые... С кем иначе мы воевали четыре года? Наверно, Витька была романтиком, но воспитанная на приключенческой литературе, она была уверена, что врага можно и нужно уважать и ценить, а не считать его нечистью. Самое нелепое, что можно придумать, вступая в сражение, это недооценивать врага, считая его глупцом, трусом, неумехой и марионеткой. Если ты не уважаешь врага, то из-за своей самонадеянности проигрываешь там, где мог бы выиграть, отнесись к делу с полной самоотдачей.

Да и к немцам она относилась без предвзятости, изначально составив мнение о них не по советским фильмам, а по рассказам мамы и бабушки Оли. А в их рассказах было всё: и ненависть к врагам, и ожидание "наших", и способность видеть во врагах людей. Ненависть была настолько сильной, что ещё десятилетие после войны бабушка не могла слышать немецкий язык. Она даже запретила маме ходить на уроки немецкого в школе, сказав учительнице: "Прости. Ничего личного. Но я не могу". И та поняла, разрешив не приходить, и ставила тройки-четверки просто так.
В то же время в городе работали пленные немцы, и бабушка всегда обрывала, если кто-то говорил о них плохо: "К военнопленным мы обязаны относиться великодушно". Правда, и жители к ним большей частью относились снисходительно, даже подкармливали и могли презентовать шарф или шапку.

Когда наши оставляли город, в котором до войны жила мама с родителями, то сначала эвакуировали заводы... Мама с бабушкой уйти не успели. И жили в оккупации 683 дня.
Понятно, что бабушка, большевик с 1914 года, работала с подпольем. Но чтобы работать с подпольем, нужно было работать с немцами. Бабуля переводила для немцев, шила и гадала для их женщин. Бывшая дворянка с маленькой дочкой. Легенда – не подкопаешься, потому что – правда.

Бабушка Оля иногда, посмеиваясь, рассказывала про свое дворянское детство. Например, что их, детей, а у нее был брат, три старших сестрицы и одна младшая сестренка, перед походом в гости обязательно купали. Горничные приносили в кухню тазы и кувшины с горячей водой. Всех остальных купали по старшинству, начиная с самых маленьких. Потом вытирали большими простынями и одевали в праздничные костюмчики. Но Оленьку купали последней. Потому что нужно было успеть унести тазы, пока ее одевали. Иначе вымытая, причесанная и наряженная малышка в панталончиках и роскошном платьице с веселым азартом усаживалась в таз. И ей было всё равно: чистая вода, мыльная или грязная.

Довольно часто бабушка рассказывала про гимназию. И про учебу, и про жизнь, и про корсет, в который обязательно затягивали девочек – и некоторые ужасно страдали. А Оленька была настолько худенькой, что даже самый маленький корсет на ней болтался и она могла свободно повернуть его вокруг себя. А еще про то, как начала курить. В Витькиной семье не курил никто, кроме бабушки Оли. Всё Витькино детство на столе обитала пачка Беломора и бабушка "смолила папиросы". А началось это в той же гимназии. Была у них классная дама, которую девочки прямо-таки ненавидели. И была у нее тайная привычка – дама курила. Не в гимназии, конечно. Начальство знало, но на то, что происходит не на территории гимназии, закрывало глаза. И вот девочки где-то доставали всеми правдами и неправдами папироски, раскуривали их и подбрасывали окурки в уголках после ее прохода по гимназии. Уволили классную даму со скандалом. А гимназистка Оля тогда пристрастилась. Ну, а революционерку Ольгу и представить без папиросы было трудно.


Так вот, в оккупации иногда жили в комнатушке в каком-нибудь доме, где поселились немецкие чины. Иногда ходили со швейной машинкой – единственным их достоянием – по поселкам и деревням, работая за еду. Ну и, естественно, передавая сведения и получая задания. Витькина мама вспоминала, что немцы были разные: противные и нормальные, грозные и веселые, угрюмые и радостные, экзальтированные и выдержанные, безразличные и снисходительные... Играли на губной гармошке... Угощали гороховым супом с ветчиной...

А иногда случались совершенно невероятные события. Об этом случае Витьке и мама рассказывала, и бабушка Оля, независимо друг от друга и словно бы даже по секрету друг от друга. Ну, что чужим об этом рассказывать нельзя – это само собой.

Витька хорошо умела чувствовать, о чем пересказывать можно, а о чем – нет. Про всеобщую радость Победы, как папа делился, когда все, даже не ладящие между собой соседи, обнимались, плакали, смеялись и стреляли в воздух – это в принципе можно, а про оккупацию не надо. Хотя Витька ни про что никому не говорила, она чувствовала, что мамин рассказ о том, как они с бабушкой прятались от артобстрела, когда красная армия освобождала город, и плакали от счастья: "ЭТО НАШИ!!!" – это такое личное, такое интимное, такое сокровенное...

***

Так вот про тот случай... Пришли в комнату, которую снимали бабуля с дочуркой, с обыском немецкий офицер и полицаи. Кто-то, может, донес на них, заподозрив что-то, а может, просто какая-нибудь "мадам" оказалась недовольна... Бабушка красавица была, хоть и в годах уже, стройная, с длинной черной косой, с дворянской статью, с безупречной осанкой, она такой оставалась и в семидесятых...

После того случая бабушка партбилет закопала. Как рассказывала она Витьке – решила, что лучше получить выговор по партийной линии потом, после победы, чем еще раз попасться. Ведь, вряд ли дважды повезет. "Я, – говорит, – тогда, наверно, седеть начала".

Вооот… обыскивают комнату... Бабуля стоит у двери, дочку к себе прижала, мама за подол держится... А немец добрался до бумаг, где среди документов лежал партбилет (по принципу: лист надо прятать в лесу). Просматривает все бумаги, одну за другой... Дошел до партбилета. Бабушка обмерла: всё, конец! Ладно ей конец, ребенок маленький – не пощадят, ведь. Руку на шею малышке положила, решила, что успеет задушить. Мама чувствует, как ее мать напряглась, понимает, что что-то страшное случилось...

А немец с тем же бесстрастным выражением лица дальше бумаги просматривает. Просмотрел до конца. Стоит, в руке держит. Полицаи обыск продолжают. Закончили, доложили ему, что ничего – чисто. Он кивнул так же бесстрастно, сказал на немецком: "Простите. Ошибка вышла". Кивнул полицаям на выход, положил пачку бумаг на стол и ушел.

В тот день из дома бабушка выйти не решилась, вдруг кто-то следит. А на следующий день попросила хозяйку приглядеть за дочкой полчасика, за грибами, мол, сходит, а сама пошла и закопала партбилет. И еще несколько дней была ни жива ни мертва, от каждого шороха вздрагивала... Обошлось. Что за немец был? Неизвестно.


4 ЧАСТЬ. ОПАСНЫЕ ИГРЫ

Между двумя старыми пятиэтажками был общий двор, где играли все дети из обоих домов. Играли и в футбол, и в ловитки, и в прятки, и в казаков-разбойников, и в "картошку", и в "бояре". В "бояре" Витька не играла, не нравился ей текст: "бояре, она у нас дурочка" или "бояре, а мы ее плеточкой". Хоть представь себя на месте "невесты", хоть спой это о ком-то, особенно, если в "невесты" запрашивали мальчишек.

Играли в "картошку". Кто последний дотронулся до мяча перед тем, как мяч упал на землю, садился в центр круга, в "котел", на корточки. И так до тех пор, пока в "котле" не собирались практически все, то есть перебрасывающихся мячом не оставалось всего двое. Из "котла" можно было снова встать в круг тому, кто поймал мяч, когда "засаживали". Хотя это было трудно. Главное в этой игре было то, что "засаживали" рьяно, лупя мячом со всей дури: кулаком по мячу, мячом по спинам... Мяч баскетбольный, тяжелый...

Эту игру Витька любила. У них была компания, в которой существовала негласная договоренность: если летит мяч от одного из "своих" и понимаешь, что мяч никому не отбить, он упадет без вариантов, то дотянуться, дотронуться хотя бы кончиками пальцев. Ну и сесть в центр, естественно. А в "котле" оберегать младших, закрывая собой. Их команду старшие парни за это лупили с особым остервенением. Очень уж хотелось им посмотреть, будет ли человек, только что получивший удар, снова подставляться?

В казаки-разбойники играли или только мальчишки, или только девчонки. В общем, по отдельности. Витька играла с пацанами. С девчонками было скучно. Играли, вероятно, так же, как везде в Союзе, только у мальчишек было принято, чтобы победившая ватага "расстреливала" противников. Проигравшие выстраивались вдоль стены. А победители стреляли из рогаток и самострелов металлическими "пульками", пока не заканчивались боеприпасы. Синяки проходили нескоро. Под выстрелами стоять нужно было не вздрагивая и держа лицо. Некоторые изначально поворачивались спиной, так терпеть было легче. Но Витька себе этого не позволяла, она и без того, как девчонка, была постоянно под подозрением в слабости.

***

А вот, скажем, вроде бы и обычные забавы: в карты, в лото, в морской бой, в ножички, в "виселицу", в "замри"... Забавы обычные, но проигравший клал руку на стол тыльной стороной кисти вверх, а остальные игроки щипали с вывертом до гематом и ранок от ногтей, хлестали по руке прутьями, линейками, чем придется... а тот, кто расплачивался, должен был не только не отдергивать руку и не издавать звуков, но и улыбаться всю экзекуцию.

Однажды новенький в классе смотрел в шоке, как сначала лежала на парте рука Кольки, потом его сменил Робка... А когда столь же бестрепетно на парту легла кисть Витьки, подошел ближе и спросил: "А то, что это девочка, не значит, что с ней нужно обращаться деликатней?" Витька хотела возмутиться, но не успела.

– Не значит, – отрезал Мишка. – Если бы Витька хотела, чтобы с ней обращались, как с "девочкой", не играла бы в чисто пацанской компании.
И со всего маха стегнул куском провода.

Хотя Мишка мог вести себя по-рыцарски. Мишка часто приходил к Витьке домой, они вместе делали уроки, болтали и играли во что-нибудь.
Мишка одалживал у Витьки книги почитать. В библиотеке взять популярную книжку было сложно, очередь была на годы, а Мишка был книгочей покруче Витьки. В школе Мишка считался хулиганом и учился неровно. Пятерки и двойки в его дневнике великолепно уживались. Но начитан он был на диво. Случалось, занятый чем-то своим на уроке истории он вдруг слышал: "Михаил, к доске" и, повернувшись к Витьке, спрашивал: "О чем?"
– Пятый арест Кампанеллы.
И Мишка выходил и отвечал на отлично.

Закончив делать уроки, пообсуждав корпускулярно-волновой дуализм и стоит ли орбитальные полеты космонавтов считать уже космическими, Мишка с Витькой как-то незаметно для себя разыгрались и дошли до футбола. Не очень умно играть мячом в квартире, но опомнились они, когда со звоном разлетелась вазочка, стоявшая на серванте. Мишка, запустивший мяч, резко остановился, испугавшись и побледнев.
– Вот и отлично, – сказала Витька, – она мне никогда не нравилась, её маме одна дама подарила. Не грузись.

Но настроение испортилось. Они еще посидели, почитали, и Витька стала выпроваживать Мишку. Он всегда уходил в одно и то же время, потому что должен был быть дома к шести, когда с работы возвращался его отец.

– Не пойду, – вдруг заявил Мишка.
– С ума сошел? Чё с тобой отец сделает, если опоздаешь?!
– Пускай.
– Да чего ты вдруг?
– Твоих предков подожду, потом пойду.
– Зачем тебе мои предки?
– Сказать, что это я вазочку разбил.
– Дурак ты. Тебя отец выдерет. А меня даже ругать не будут. Разницу улавливаешь?
– Подумаешь, выдерет. Первый раз что ли?
– Ты меня слышишь? Меня никто и ругать не будет. Даже спасибо скажут, что раскокала эту "красоту неземную".
– Точно не будут ругать?
– Точно. Точно. Что это ты вдруг решил меня защищать?
– Потому что я виноват. Значит, мне и отвечать, – угрюмо буркнул Мишка.
– Слушай, давай, ты мне веришь. Если бы ты стекло разбил на серванте, другое дело. А это убожество... Иди отсюдова.

Витька, конечно, точно не знала, будут ли ее ругать, но Мишке оставаться заведомо не стоило. И вообще, то что они могли просто говорить о том, что Мишку наказывают дома, было таким уровнем доверия между ними... Вот так, спокойно, без бравады или смущения, Мишка об этом только с Витькой и Робкой говорить мог. А Витька о себе – и вовсе только с Мишкой.

***

Вот такой друг был Мишка. Поэтому, когда с Мишки снимали галстук, считала себя предательницей, но... Но смелости не хватило.

По мнению Витьки, ничего криминального не произошло вовсе. Ну, покатались пацаны на машине. Не угоняли же они ее. Увидели, что кое-кто оставил приоткрытое окно и ключи в замке зажигания. Сели, покатались по двору, вышли. Ушли. Если бы на них не донесли, никто бы и не узнал. Нет, устроили разбирательство...

Собрали в фойе всю школу. Выстроили все классы квадратами. На "лобном месте" Мишка с Борькой и всё начальство: директор, завучи, учителя, комсорг школы, председатель совета дружины...

Старшая пионервожатая выступила с речью, перечислила множественные проступки "хулиганов", сказала, что они совершили беспрецедентный поступок, вскрыли чужую машину, влезли в нее, ездили на ней, могли кого-нибудь покалечить или разбить собственность, принадлежащую гостю школы, пока он был у директора, поставив того в неудобное положение, подвели всю школу... Пионерская организация с поддержкой комсомола и педсовета школы постановила объявить...

В общем, Борьке вкатали выговор, а Мишке выговор и исключение из пионеров сроком на месяц: "Кто "за"?.. кто "против"?.. кто воздержался?.. Единогласно..." Старшая пионервожатая подошла к Мишке, развязала галстук и вложила его в папку: "Через месяц зайдешь ко мне в кабинет и получишь обратно". Витька видела, как у Мишки блестели глаза, но он поморгал и удержался.

Кто его знает, кто поднимал руку, кто нет? Но на вопрос, кто "за", взлетел лес рук, поднятых над головой. А на два других – ни одной руки. Витька хотела... хотела проголосовать "против", или хотя бы "воздержался", но не смогла. Смелости не хватило. Если бы хоть кто-то еще... Хоть один... Она чувствовала себя отвратительно. Она ругала себя "трусом". Она пыталась заставить руку подняться. Она не смогла. Рука не слушалась.
Только представить себе, как её вызовут туда, перед всей школой и заставят отвечать, почему она "против"... Накатывала паника, и она не сумела с ней справиться.

Ну, руку "за" она тоже не поднимала, но ведь это не в счет, раз это официально не учтено. Не поднять руку "за"... На это ее смелости хватило среди взметнувшихся рук всего класса, и упрямства хватило бы выступить, если бы к ней обратились лично с вопросом "почему?" Но никто на нее пальцем не указывал, слава богу. Страшно было.

Но как муторно было Витьке после этого собрания!.. Как стыдно перед Мишкой! Как противно осознавать себя струсившим предателем!
На следующий день Мишка пришел в класс как ни в чем не бывало, хоть и без галстука.
– Прости, – сказала Витька. – Я струсила. Не смогла поднять руку "против".
– Вот это да! – ответил Мишка. – Что, я не понимаю? Нужно быть дураком, чтобы лезть против системы. Зачем? Я не ждал, что кто-то вмешается. Хватит, что я там позорился. Все всё сделали, как положено, и всё закончилось. О чем тут говорить?
– Мне все равно стыдно, – сказала Витька. – Это не по-дружески.
– Ага! Что-то я не заметил, что Колька или Робка голосовали "против". Все были "за".
– А Витька руку "за" не поднимала, – сдал ее Робик.
И Мишка покрутил пальцем у виска. Так что Мишка обиды не держал, но Витька все равно сохранила в памяти свое предательство и липкий страх.

Позже Витька научилась справляться с этим страхом. Вероятно, в какой-то степени, благодаря и тому случаю. Научилась не думать о тех, кто на нее смотрит, с кем она спорит, а вспоминать в этот момент... книги. "Слепящая тьма" Кёстлера и "Грач, птица весенняя" Мстиславского, "Добровольцы" Долматовского и "Всадники со станции Роса" Крапивина, стихотворение Некрасова "Не рыдай так безумно над ним" и Румянцевой "Баллада об отрезанной косе"...

Мысленно проговаривала: "Повторить ли когда-нибудь мне твою высоту?", представляя бабушку Олю, мамину маму, и шла воевать. Выступала на заседаниях комсомольского бюро (как редактор стенгазеты "Комсомольский прожектор") и доказывала, что с пионеров нельзя временно снимать галстук, а право выгонять их имеет только пионерский отряд, а не учителя и пионервожатые. Ни разу не допустила до такого, как с Мишкой.
Писала статьи и рисовала карикатуры. Ученикам тоже от нее попадало. Но больше доставалось пионерскому и комсомольскому активу, учителям и директору. Хотя, конечно, эти выступления были наивны и романтичны, и по сути это было глупо. И, наверно, учителя сами прикрывали "борца за правду", посмеиваясь за её спиной.
 
***

А некоторые игры сами по себе представляли из себя попытки "изувечить" друг друга. Собирались в подъезде, точнее на лестничной клетке в подвале. Это была очень веселая игра, по мнению Витьки. Замирали, если кто-то входил в подъезд или спускался по лестнице. Слышали чье-то ворчание: "Ох, и накурили бандиты!" Зажимали рукой рот, чтобы не заржать вслух. Обмирали от веселого страха, что кто-нибудь спустится проверить...

Витька считала себя непобедимым чемпионом. Протягивала руку среди рук нескольких пацанов, готовых рискнуть. Ведущий зажигал спички и тушил их о предплечья – кто больше выдержит, не дрогнув. Рука в воздухе, поэтому удержать её неподвижно не так просто. Витька делала вдох, когда спичка приближалась к телу, и замирала. Слабаки отсеивались быстро. Но между претендентами на победу бой мог продолжаться...

Когда становилось понятно, что непонятно, кто победит, спички менялись на сигареты, потому что спички, погружаясь в плоть, гасли значительно быстрее. Сигареты раскуривал кто-нибудь из курящих пацанов. Витька знала секрет: нужно рукой немного надавливать навстречу горящему предмету, тогда рука не вздрагивает. А победитель подтверждал свой статус, прижимая к коже сигарету собственноручно.
У Витьки все руки в шрамах:
– А, ерунда. Комары покусали. Не могу сдержаться – расчесываю.

***

Или Витька иногда могла подразнить девчонок. Например, заспорили с подружкой, что легче, вытерпеть самому или нанести рану другому. Витька утверждала, что подружка просто не знает, о чем говорит, потому что не пробовала кого-то поранить. Решили провести эксперимент. Собрались зрители. Притащили лезвие "Нева", продезинфицировали. Подружка на попятный: "Мне нужно, чтобы человек не заорал и не дернулся". Витька усмехнулась: "Я не заору и не дернусь". Дергаться в таких ситуациях противопоказано категорически. И протянула подружке руку. Та, конечно, не рассчитала, что лезвие настолько острое, и пропорола тенар на ладони до кости.

Заорала и бросилась бежать. Витька отправила друзей ловить и успокаивать подружку. Кто-то нашел платок, кто-то карандаш, перетянули запястье, кровь остановили. Витька смоталась в травмпункт, сказала, что нечаянно порезалась, пытаясь лезвием разрезать ластик. Удачно, что оказалась левая рука, иначе придумать объяснение было бы сложнее. Ну, да Витька намерено протягивала подружке левую ладонь, порез на правой мог бы создать проблему.

– Обезболивающее тратить не будем. Не возражаешь? Что обезболивание делать, что шов – и так, и так тыкать в руку иглу.

– Хорошо. Не возражаю.

Рану зашили – три стежка, не стоило и разговоров, всё заняло несколько минут. Правда, врач поглядывала на Витьку странно. Витьке даже показалось, что она сначала выглядела так, словно решила Витьку наказать за что-то, но, сделав первый стежок, передумала и быстро закончила работу. Игла такая интересная была – изогнутая, как серп. Витька всегда любила наблюдать, что с ней делают, но врачи и медсестры не всегда адекватно реагировали.

Когда Витька вернулась, подружка все еще рыдала.
– Ну, вот видишь, – упрекнула ее Витька. – Ты просто не знала, что говорила – а я знала. Могла бы ты сейчас повторить наш опыт?
Подружку затрясло и, кажется, замутило.

– А я запросто, что окончательно доказывает, что я была права, – Витька протянула вперед руку. – Может, хочет еще кто-нибудь? Нет проблем. Я готова.

Так что, когда однажды малявка над Витькой посмеялась, доказав, что не все девчонки трусихи, Витька сочла, что всё справедливо. С одной стороны. С другой – Витька опять смогла похвастаться выдержкой, и была малявке даже благодарна. Ритка держала в руке палочку с бенгальским огнем. Хотела пошутить, сделала движение в Витькину сторону, мол, сейчас дотронусь. Ясно, Витька не отпрыгнула, как делали другие.

– Я, правда, дотронусь...

Витька протянула руку. Вообще-то, думала, что Ритуля не решится. Ага, как же! Горящий прутик вжался в кожу. Риточке показалось мало. Прутик повернулся в одну сторону... потом в другую... На память остались три продолговатых шрамика...
После девчонки даже почти подружились. Несмотря на разницу в возрасте и интересах.

***

Город... Хороший... Вся центральная часть – частные дома и дворы с трех-четырех этажными домами, окнами и дверями выходящими во двор. Точнее на металлические подобия балконов, идущих вдоль каждого этажа и соединяющихся металлическими же лестницами с одного края. Повсюду натянуты веревки, как такелаж, и сушится белье, как флаги расцвечивания... Частные дома с плоскими крышами, на которых собирается вся шумная семья... Нескончаемый запах кофе по-турецки и морского бриза...

Гадание на кофейной гуще... Мальчишки барабанят на чем придется, чаще всего на сидениях венских стульев, положенных на бок... Суровые молчаливые старики, сидящие на улице и играющие в нарды или шахматы... Малыши обоих полов, бегающие босиком в одних трусиках...

Все дворы и все улицы в цветущих деревьях, кустах и лианах. Глициния, акация, мимоза, сирень, камелия, магнолия, тута, инжир, мандарины, пальмы, бананы...

А еще был жилой дом. Самый обычный четырехэтажный многоквартирный жилой дом. Прямо внутри Ботанического Сада. Вещи сушились на веревках. Дети катались на велосипедах около дома. Соседки перекрикивались. Дом внутри Ботанического Сада. Это завораживало.

Летние ливни, после которых город, словно умытый, блестит листвой, окнами, стенами, мостовыми, портиками, колоннадами, балкончиками, лестницами... Арыки вдоль улиц с весело бегущими потоками и перекинутыми через них мостиками на каждом перекрестке...

Осенние дожди. Холодные, самодостаточные... одинокие. Витька любила их и знала, что дождь ей благодарен, когда она сидит на лавочке или бродит под дождем и ловит струи дождя в ладони или подставляет под них лицо. Просто осенние дожди гордые. Они знают, что люди их не любят, и не хотят навязываться. Но для таких, как Витька – они надежные друзья...

Собаки, кошки, коровы... на старых окраинах еще и свиньи, козы, овцы, петухи, утки, индюки, гуси... Во дворах цветут ирисы, гладиолусы, тюльпаны, нарциссы, розы, пионы, мальвы, ярко-голубые гортензии... и неистребимые каллы, которые ведут себя как сорняк...

Несколько старинных особняков... Старый костёл с витражами... Магазинчики с чеканками, этническими сувенирами и украшениями со сканью и зернью...

Горы... Витька любила гулять по горам. Одновременно чарующая красота и напряжение, когда надо лазать, прыгать, пробираться по узким карнизам... Речушки, озерки, овраги, скалы, небольшие водопады, кипарисы, криптомерии, каштаны, ежевика, цикламены... Птицы поют...

Как-то Витька поспорила с младшей подружкой, которая в случае Витькиного проигрыша обещала дать той по шее, что найдет ей эдельвейс в горах. Спор был, конечно, пустым. Они обе знали, что в их горах эдельвейс не растет. Витька принесла подружке цикламены.
– Я попрошу Гошку подержать тебя, и дам тебе по шее чем-нибудь тяжелым.
– Что ты, котенок? Чтобы расплатиться по счетам, мне не нужна помощь.
И Витька покорно склоняет голову:
– Бей. Что там у тебя есть потяжелее? "Моя шея готова принять твой удар".
Это Витька шутливо цитирует Арсена из Марабды.

***

Море... Море было Витькиной слабостью. Если море было тихим, она любила заплывать далеко за буйки, когда голоса на берегу сливались в ровный гул и вплетались в рокот моря. И можно было вообразить, что кроме тебя, моря и неба ничего на свете не существует. Витька чувствовала себя в воде, как будто в ней родилась.

Витька ложилась на спину, раскинув руки и ноги, смотрела в голубую небесную бездну и ощущала бескрайнюю свободу. Море слегка покачивало Витьку, мелкие волнышки перекатывались через нее, освежая лицо и тело, обжигаемое солнцем, иногда к руке или ноге прикасался гладкий купол медузы или легко пощипывала мелкая рыбешка, любопытствующая, что это тут появилось... Витька прикрывала веки и лежала так долго-долго... могла даже задремать. В таком случае за ней приплывал папа.

А как весело было прыгать на волнах! А еще, если сразу от берега нырнуть и держаться почти у дна, то вода не выталкивает вверх, а наоборот прижимает вниз, и тогда можно проплыть под водой очень далеко, разглядывая камни, ракушки, актиний, крабов и рыб. Без всякой маски.

Или еще здорово нырять под волну. Нет, в настоящие высокие волны Витька не лезла. Да и никто не лез. К морю, конечно, бежали посмотреть на Большую Волну. Но связываться с ней дураков нет. Когда над головой поднимается гривастое чудовище высотой с пятиэтажный дом, рычит и бросается на берег...
У них парень молодой приезжий погиб: маленького ребенка, утащенного волной, спас, а сам не выплыл. Нырять в такое волнение с берега бессмысленно. Он с пирса прыгнул. Пацаненка подхватил и выбросил...

А вот в двух-трехметровые волны подростки ныряли. Это не сложно, если смелости хватает, выдержки и задержки дыхания. Витькин уровень был чуть ниже среднего. Витьку папа сам учил. Он всегда говорил, что если что-то опасное, то только в его присутствии. Всех кто-нибудь учил. Отцы... старшие братья... друзья... Нырять нужно в корень волны и плыть насквозь через всю ее толщину в море, выныривая только далеко от берега, где волн уже нет.
Тогда, после того случая, когда Витька сиганула с пирса, отец ее и на вышку загнал, чтобы при нем училась правильно прыгать с высоты.

В секцию плаванья Витька ходила мимо судоремонтной базы и на обратном пути обязательно останавливалась полюбоваться катерами и яхтами и глубоко вдохнуть запах креозота.

А еще Витька любила приходить на морвокзал и смотреть, смотреть на теплоходы. А дважды за Витькину жизнь у причала стоял настоящий парусник. "Товарищ". Увести Витьку от мечты не представлялось возможным. Она таращилась на мощный бушприт, мачты, реи, убранные паруса, кружева такелажа... на курсантов на борту, которые казались Витьке самыми счастливыми людьми на свете, ведь они ходили на живом паруснике... Трехмачтовый белый барк был самым красивым существом из всех, кого Витьке когда-либо приходилось видеть.

Первый раз Витька познакомилась с морем в четыре года, когда они с бабушкой Марией приезжали сюда в гости. Ехали они на поезде, и утром Витька не отлипала от окна, спеша увидеть, наконец, море. А когда оно появилось... Слово "шок" не передает уникальности создавшегося впечатления. Поезд повернул... И перед Витькой встала длинная сине-зеленая стена. Она возвышалась за домиками и кипарисами, такая монументальная, такая таинственная в своей непререкаемой вечности... Витька смотрела во все глаза, не понимая, КАК она стоит... А потом вдруг взгляд каким-то образом перестроился, и стена улеглась, превратившись в морскую гладь. Но с Витькой навсегда осталось чудо. И никто не мог бы переубедить её в том, что море – это чудо, умеющее творить волшебство.


5 ЧАСТЬ. ВОЕННО-ПАТРИОТИЧЕСКАЯ ИГРА "ЗАРНИЦА"

"Зарница" – это было интересно. Витька часто приходила на занятия групп, но редко имела возможность участвовать в игре, только в коротеньких сражениях по захвату крепости. Здесь были другие ребята и девчата, не из её школы и не со двора. Особых друзей у Витьки среди зарничников не появлялось, но отношения со всеми были дружелюбно приятельские.

На занятиях учили пользоваться противогазом, изучали воинские звания и знаки различия – общевойсковые и морские, флажковую азбуку и азбуку Морзе, устройство гранат Ф-1 и Рг-42, винтовки Мосина и автомата Калашникова. Тренировались в метании учебно-тренировочных гранат и даже стреляли из автомата, правда, редко и по одной очереди.

В тот раз Витьке очень повезло. Папа уехал в командировку и взял маму с собой. Бабулю Олю пригласила ее подруга в гости на неделю. А Витька осталась жить с бабушкой Марией, папиной мамой. Так что образовалось несколько дней свободы. Как раз на один из этих дней пришлась очередная игра в "Зарницу". Бабушка, конечно, отпустила с утра до вечера, и у Витьки появилась возможность сыграть полноценно.

Сначала, как принято, выступили шефы из военной части. Рассказали, как это здорово, что дети учатся военному делу, и как помогает игра в патриотическом воспитании молодежи.
Выдали одежду: камуфляжной расцветки штаны и гимнастерки. Переоделись, многие натянули форму поверх своей одежды. Играли в лесу на склоне горы.

Обрисовали задачу: сначала команды разойдутся одна на север, другая на юг – примерно на час пути. Там следует найти блиндаж, где разместить штаб и госпиталь. Назначить младших командиров, составить план кампании. Установить флаг в шаговой доступности и замаскировать около него пост для его охраны.

Цель игры: либо захватить флаг противника, либо собрать больше вражеских погон. Захват флага сразу приносит победу, поэтому при захвате флага немедленно явиться к шефам с докладом. Игра на этом заканчивается. В ином случае игра идет до шести вечера, победитель определяется после подсчета погон. Погоны командиров считаются один за два.

Лишившийся одного погона признается раненым и не может пользоваться одной рукой или хромает на одну ногу, что обозначается зеленой повязкой. Лишившийся обоих погон считается тяжелораненым, из активных действий выбывает и возвращается в госпиталь.

Об окончании игры просигнализирует звук ревуна.

Разбились на две команды: синие и оранжевые. Двое взрослых парней подбросили монетку: где чей отряд. Пожали друг другу руки, пожелав удачи. Получили пакеты с погонами, мотки веревки, по две карты местности с обозначением своего блиндажа, канцелярские принадлежности, коробки с маркерами соответствующего цвета, кучу свистков, по десятку компасов…

***

Командир Витькиной команды собрал вокруг себя синих, представился Антоном, маркеры и свистки раздал всем, компасы отдал желающим и велел идти за ним следом. Артур предложил ему свою помощь с канцтоварами. Антон не отказался, так что часть выданного перекочевала в рюкзак к Артуру.

Отправились на север. Антон шел впереди по карте, остальные старались не разбредаться... Идти было уже интересно. Двигались по пересеченной местности, через овраги, холмы, заросли ежевики и неопознанных кустов, форсировали две речушки... Первую преодолели, перепрыгивая по торчащим из-под воды камням. Вторая протекала на дне относительно неглубокой расщелины. Пришлось искать бревно и перекидывать на ту сторону. Обувь у всех оказалась подходящая, так что переправились без потерь. Разумеется, нашлась пара клоунов. Но остальные не повелись – народ опытный – клоунам надавали по шее. Попался овраг с довольно крутым противоположным берегом. Собрали первое вече: перебираться или обходить. Решили, что справятся. Некоторые полезли сами, прочих страховали с помощью веревок.

К точке назначения вышли за час с четвертью. Вход в блиндаж представлял собой бревенчатую стену с открытым проемом, ведущим под землю, где располагалось просторное помещение, вполне пригодное для размещения штаба. Стол, скамьи, полки, сундуки... Здесь же нашлось автономное освещение, еда и большая палатка. А также шесть складных стульев, два складных стола и четыре раскладушки. Стало ясно, что блиндаж специально оснастили к игре. Палатку установили на поляне позади блиндажа, постановив, что там будет госпиталь. Отнесли туда раскладушки, один стол и два стула.

Около входа в блиндаж обнаружилась вкопанная лавка. Вытащили сюда второй стол и четыре стула. Поляну перед входом в блиндаж решили считать вечевой площадью. Там все и расположились прямо на земле, чтобы передохнуть и перекусить перед собранием. Повытаскивали из рюкзаков кто что принес и устроили складчину.

После отдыха начали делиться на группы и выбирать командиров.

В госпиталь никто не захотел, кроме Мананы, которая всерьез занималась на курсах медсестер. Поэтому Антон назначил ее начальником госпиталя и издал приказ, что пострадавшие, не условно раненые, а реально повредившие себе что-нибудь, переводятся в санитары и поступают в ее распоряжение. Манана тут же бросилась проверять, не натер ли себе кто-то ноги.

Антон сказал, что он предлагает начальником штаба Артура, если никто не возражает. Никто не возражал. Заниматься бумажной работой и общей координацией действий других любителей не нашлось. Артура все бывалые зарничники знали как склонного заниматься именно этим, недаром он постоянно крутился около начальства. Артур действительно мечтал о штабной работе… и дойти до генерала.

В охрану выбрали десять человек, которые должны были по очереди сидеть в замаскированном пикете, охраняющем флаг, и ходить дозором вокруг лагеря, а также устраивать засады. Их задача – незаметно выявить подбирающегося противника и обезоружить его, то есть сорвать с него погоны. Но главное – сохранить флаг. Командиром они выбрали Сёмку.

Пятерка разведчиков во главе с Резо должна была пробраться как можно ближе к штабу противника и отыскать подходы к флагу.

Всех оставшихся поделили на три отряда. Задача – проникновение на территорию оранжевых и добыча погон. Те, кто не первый раз участвует в играх, выбрали командирами Юрку и Надьку.

Шестерых оставшихся новичков приютила Витька. А что было делать, если они совсем новички, а она хоть какой-то опыт имеет. Кто-то должен ими заняться, раз Антон не приказал распределять опытных и неопытных игроков в отряды пропорционально? Он решил наоборот: весь балласт собрать вместе, чтобы не мешал остальным. У Витьки часто так по жизни получалось. Где-то всегда находятся люди, которые хотят покомандовать. А где-то остается лакуна... и приходится брать командование на себя.

***

Артур раздал всем синие погоны. Командирские погоны отличались наличием на них звезды. Обговорили несколько сигналов свистка: если человек потерялся и не знает, что делать, если получил серьезную травму, если требуется срочная помощь кому-то, если определяет ситуацию как опасную... Потренировались свистеть...

Антон выступил с речью, сказав, что задачи всем ясны, теперь всех ждет интересная работа, к которой они готовы. Но так, для дополнительного стимула, он обещает всем им всыпать по первое число, если они его подведут. Говорил Антон с веселым воодушевлением. И речь его все встретили с бурным энтузиазмом.

Закончили собрание общим голосованием, единогласно подтверждающим все принятые решения.

Командиры столпились в блиндаже. Антон расстелил карту. Разработали маршруты движения. Примерные. Карт-то было всего две. Так что каждому пришлось делать кроки, отображая важные моменты по своему маршруту. Получили  компасы. Одна карта со всеми пометками осталась в штабе. Другую отдали Резо.

Еще раз собрались всем отрядом, поели, получили пайки и средства первой помощи, выслушали напутствия командира и начштаба, и разошлись по своим отрядам, обсудить маршруты и детали действий.

Витька посмотрела на свою команду. Дима – долговязый пацан, на класс старше Витьки, слегка нескладный, больше напоминает зубрилку, чем спортсмена. Отправили родители. Две смешливые сестренки-близняшки, одиннадцати лет, Вера и Вероника. Просто новенькие. Оригинальное везение: прийти первый раз и на тебе... Ну, игра покажет. Если понравится, будут ходить на встречи. Вовка – восторженный малыш лет восьми, счастливый, что попал сюда, заранее готовый на что угодно. Привел кто-то из старших, а сплавил Витьке. И два друга. Сержик давно приятеля агитировал, наконец поймал на чем-то и привел. Каро согласился без энтузиазма, но человек серьезный, на него точно можно положиться.

– Пока мы шли сюда – могли убедиться, что по горам все ходить умеют. Это хорошо, – сказала Витька. – Кроки кто-нибудь читать умеет?
– Я умею, – ответил Дима.
– И я, – вздохнул Каро.
– Девчонки? – уточнила Витька.
– Ну, так себе, в общем... – поморщилась то ли Вера, то ли Вероника.
– Значит, так, – решила Витька. – Сейчас делаете себе копии с моего экземпляра, на всякий случай. По одному на пару. Пока будете срисовывать, объясню, если там что непонятно. Держимся все вместе. Но внутри пары вообще друг от друга не отходим. Хоть за руку держитесь. Дима и Вовка, вы вместе. Остальные и так ясно, кто с кем. Идти будем друг за другом, чередуемся каждые четверть часа. Первые смотрят, куда идем, последние – нет ли преследователей, остальные наблюдают по сторонам. Начинаю я. За мной Дима с Вовкой, потом девчата, потом Серж и Каро. Через пятнадцать минут я пропускаю всех вперед и ухожу в арьергард, возглавляют группу, соответственно, Дима и Вовка. Вовка, смотри внимательно, чтобы не выйти прямо на оранжевых. Между парами расстояние метра два-три, но впереди идущих из вида не терять.
Сигналы свистка все помнят? Повторить не надо? Не геройствуйте поодиночке. Мы – отряд, если что, лучше свистнуть попусту, чем отбиться от товарищей. Привал через час.

Договорились еще и о том, что если нужно будет подать голосовой сигнал, то будут квакать. Одно "ква" – будьте внимательны, два "ква" – на помощь.

Шли довольно бодро. Маршрут Витька сразу выбирала в обход того злополучного оврага. Вовка пытался скакать козликом, но Витька велела ему не демаскировать отряд.
– Постарайтесь идти медленно и бесшумно. В идеале было бы перемещаться так, чтобы птицы не вспархивали и не устраивали перекличку вдоль нашего пути.

Привал устроили в маленькой пещерке, где и планировалось, правда, вместо часа шли до нее почти полтора, но на это все согласились. После привала идти надо было в два раза аккуратнее, так как отряд уже находился на территории противника.

На первого "врага" наткнулись минут через двадцать после привала. Точнее, он подобрался сзади и успел сорвать погон с Вероники. Но ее сестренка не растерялась, бросившись на него и повалив на землю. Четыре "ква" вернули к девчонкам весь отряд. С пленного сняли оба погона: два – один в пользу синих.
Решили идти компактно, не растягиваясь. Еще трижды сталкивались с одиночками с переменным успехом. А потом оранжевые напали на отряд большой компанией, попрыгав с деревьев. Свалка получилась добротная, так что с обеих сторон в обмен на потерянные погоны обзавелись синяками и шишками. Вовку прикрывали как могли. Разошлись полюбовно, но дальше потрепанный отряд ждали… и до цели синие не дошли, потеряв "смертельно ранеными" всех. С общим счетом 14:9, что Витька сочла для новичков вполне успешным результатом.
Финальную сирену дожидаться на территории противника не стали и поплелись к центру.

***

После сигнала ревуна и сбора всех бойцов шефы подсчитали военные трофеи. С перевесом в шестнадцать очков победили оранжевые.

Начальство поздравило всех игроков, подчеркнув, что главное – не победа, а участие. Тем не менее, оранжевые получили вымпел и кубок. В принципе, конечно, получили чисто символически, поскольку стоять и висеть награды будут в городском штабе "Зарницы". Особенно отметили как всеобщую победу отсутствие потерявшихся, а также серьезных травм.

Шефы разобрали действия команд, похвалили общую подготовку и вручили именную грамоту командиру оранжевых: "Хотя флаг ни та, ни другая команда не добыла, но победа по очкам – тоже победа. Оранжевые применили тактику выжидания, которая оказалась успешной. В сторону синих отправилась всего одна группа в четыре человека, а все остальные рассредоточились в несколько цепей на подступах к своему командному пункту. Противник сам вышел в зону поражения. Командование части поздравляет Игоря Воскойникова с грамотным планированием кампании".

***

Наблюдатели, начальство и шефы разъехались, победители собрались у себя праздновать победу. Синие подавлено сидели на траве, переживая поражение. Командир разобрал ошибки, отчитал провинившихся... И смотрел на всех волком, что не добавляло оптимизма.

Расходиться? Не расходиться? Кто-то не выдержал сумрачного настроения, поднявшись и подхватив рюкзак.
– Ну, ладно, ребята. Бывайте. Я пошел.

– Стоять! –прорычал командир. – Приказа расходиться не было.

– Чего уж там. Какие приказы? Закончилась игра. Ты уже не командир.

– Да? – в голосе прозвучало ехидство. – Вспоминаем, о чем договаривались.

Все растерянно переглянулись. Постепенно в глазах всплывало понимание, ЧТО командир имеет в виду.
– Ты чего?! – протянул кто-то. – Ты серьезно?!

– Возражений, кажется, не поступало. Я припоминаю веселый энтузиазм. И единогласное голосование. Было?

Было – то было, но тогда, нацеленные на победу, они вообще восприняли слова Антона как оригинальную шутку. Не может же он на самом деле выпороть их? Где это слышно, чтобы командир свой отряд порол?!

Но, глядя на командира, вытаскивающего ремень, и его оскорбленную физиономию, все застыли, словно кролики перед удавом. Растерянные, неверящие, испуганные, насмешливые, веселящиеся, ехидные...

– Разумеется, я не собираюсь драть сорок человек. Мне моя рука еще понадобится. За подчиненных отвечают командиры. И пусть сами с подчиненными разбираются. А командирам предлагаю пересесть поближе.
Антон махнул в сторону лавочки.

Витька замерла от робкой надежды: не спугнуть бы удачу. Она не очень понимала, что именно собирается делать Антон, но Танька уехала так давно... Ничего более похожего в жизни не подворачивалось... Конечно, если он их раздеваться заставит при всех... Немного стремно. Ну, да Витька отчего-то думала, что не заставит. Может, будет в штаб заводить по очереди...

– Тебя это не касается, – выдернул Витьку из фантазий голос Антона, велевшего Манане возвращаться. – Госпиталь за результат военных действий не отвечает.

***

Четыре пацана и две девчонки присели на лавочке.
– Начнем по старшинству. Начштаба, прошу сюда.

Артур двинулся к стене старого блиндажа, вопросительно взглянув на Антона, что, мол, именно делать.

– Встань на расстоянии полшага от стены. Руки согни в локтях, обопри на стену. Нет, не так, сложи вместе. Лбом уткнись в скрещенные руки. Да, правильно. Десять ударов. Можно сказать, символически.

Ремень свистнул и наискосок опустился на спину парня. Начальник штаба резко выдохнул. Витька пожирала сцену наказания глазами... холодный узел сворачивался внизу живота, а к щекам, напротив, приливала кровь. Артур слегка прогибался в спине в ответ на каждый удар, но стоял достаточно уверенно.

Витька перевела взгляд на остальных "командиров". Надька смотрела перед собой насупившись, но выглядела так, словно ей это не впервой. Резо весь напрягся, сжал зубы, на смуглом лице ходили желваки и проступал малиновый румянец. Юрка казался одновременно перепуганным и злым. Сёмка сидел безмятежный, будто ему всё до лампочки.
Судя по поведению и каким-то мелким деталям, и Артур, и Надька, и Сёмка не первый раз проходили подобную процедуру.

– Надежда! – позвал Антон. Надька, вздохнув, угрюмо потопала вперед. Антон бил точно так же, с той же силой, те же десять ударов. Надька передергивала плечами на удары и переминалась с ноги на ногу между ними.

– Резо!
Бешеный взгляд, яростно раздувающиеся крылья носа, порывистые движения... У стены Резо стоял не шелохнувшись, а вернулся с еще более бешеным взглядом...


– Юра!

– Не хочу! Не буду я в этом участвовать!

– И так позоримся. Не позорься еще сильнее! – одернул Юрку Резо.

– Не хочу! Не имеете права!

– Юра! – прикрикнул Антон. – Больше никто не спорит. Все согласны, что командиры в ответе за проигрыш. Все молча выходят и получают свое.

– Да?! Командиры отвечают?! Тогда почему бы тебя не выпороть?! Ты тут самый главный командир был! Если командиров наказывать, то тебя в первую очередь!

– Значит, ты считаешь, что меня пороть надо?! – со злостью рявкнул Антон. – Держи!

Он сунул Юрке ремень в руку и рванул к стене. Юрка сначала растерялся, заоглядывался, а потом окончательно обозлился.

– Ну, и ладно! Кушай сам, что другим готовишь!
Юрка вошел в раж. Широкий замах, и ремень со всей силы опускается на спину Антона. – На тебе! На! На!

Юрка лупил, не останавливаясь и не думая, куда попадает, так что, когда ребята опомнились и бросились его оттаскивать, он успел нанести больше тридцати ударов.
Юрка вырывался и тяжело дышал.

Антон постоял еще немного и повернулся, сделав бесстрастное выражение лица.
– Теперь мне можно тебя наказать? – невозмутимо спросил он.

Юрка отчаянно бросил ремень на землю и пошел к стене, думая, что Антон сейчас отплатит по полной. Но Антон себе этого не позволил, разумеется, стараясь бить ровно так же, как остальных.
Юрка зло рычал на удары, но все-таки стоял.

– Семён!
Сёмка прошел к стене вразвалочку, оперся лениво, будто собравшись отдохнуть, и перенес порку как ни в чем не бывало. Хотя Сёмка-то виноват меньше всех. Из его подразделения никто погоны не потерял, а одного лазутчика они поймали.

Витька просто купалась в эмоциях. Такого шикарного подарка от игры она не ожидала.
– Виктория!
Витька шла вдумчиво, смакуя предвкушение. Оперлась лбом о ладони, выгнулась. Замерла.

Витька гадала: отчего подчиняться приказам Антона такое удовольствие, а подчиняться приказам отца – немыслимо тяжко? Не только порка как таковая, сам факт исполнения приказа командира доставлял Витьке тайное наслаждение. Она шла, представляя себе, что могла бы вот так же, не слабеющими шагами подниматься на эшафот.

А отец? Витька вспоминала, что любой из ее приятелей стеснялся признать, что его наказывают дома. Витька подозревала, что дети интуитивно воспринимают это все одинаково... Какая к черту гордость, если их "опускают", как "петуха" в тюрьме?! И еще... в порке слишком много интима... а между детьми и родителями... – это извращение...

Свистнул ремень. Обжигающий удар пересек спину. Витька втянула в себя боль, как редкое лакомство. Как соскучилась она по этим ощущениям!.. сначала резким, режущим, горячим, а потом саднящим, зудящим...

"Какого черта он бьет по спине? – думала Витька. – Лучше бы по заднице жарил. И впечатление посильнее, и спалиться меньше шансов. Надеюсь, до приезда родителей следы не сохранятся".

Откуда Витьке было знать, что это Антон на всякий случай подстраховался. Он ведь был достаточно взрослым, чтобы понимать, что могут подумать. И если кто-то все-таки пожалуется… Однако порку по спине, в одежде, у всех на глазах – к домогательствам отнести не получится.


6 ЧАСТЬ. ВОСПИТАТЕЛИ

Витька сидела во дворе с книжкой. Робик подошел с гордым видом победителя в петушиных боях.
– А я сегодня с пирса нырнул!
– Рыбкой?
– С ума сошла? Солдатиком. Там знаешь, какая высота?!
– Не. Если прыгать, то рыбкой.
– Вот я посмотрю, как ты с пирса рыбкой прыгать будешь!
– Заметано.

Витька вообще-то была уверена, что обещание выполнять не придется, так что дала его не задумываясь. Старый полуразрушенный пирс был не просто в дикой части пляжа, а напротив промзоны, и Витька туда никогда не ходила.

Прошло, наверное, около месяца. Подружка зашла за ней и отпросила Витьку прогуляться на пляж и позагорать. Витьку отпустили с условием, что в воду она не полезет. Обычно Витьку на море одну не пускали, да и вообще особо никуда одну не пускали. Только в кружки, в парк, в кино и к бабушке.

***

Витька часто ходила к бабушке Марии в гости. С бабушкой было здорово. Она никогда не сердилась на Витьку. Бабушка Оля, конечно, тоже безумно любила внучку и баловала ее. Но они жили вместе, и иногда бабуля могла и прикрикнуть, и поругать. А бабушка Мария снимала комнату в частном доме. Витьке нравилась атмосфера полудеревенского быта, старый телевизор на тумбочке, торжественно лежащий альбом с семейными фотографиями, салфеточки на столе и на подушке, слоники на полочке... Бабушка Мария всегда недовольно поджимала губы, если видела, что родители строжатся на Витьку. Она никогда не ругалась, не воспитывала Витьку, не требовала соблюдать режим дня и не делала замечаний.

Никогда. Кроме одного-единственного раза. Витьке тогда на глаза попался соседский малыш, что-то там копающий под кустом сирени. И Витьке вдруг втемяшилось его повоспитывать: "А ну, подойди сюда!" – проговорила она веско и грозно. Пацанчик поднял оторопелый взгляд, а бабушка протянула осуждающе: "Никогда не думала, что ты можешь быть похожа на своих родителей!" Витька смутилась, растерялась, заполошно заметалась в душЕ. Пацанчик был забыт. За всю жизнь бабушка сделала Витьке одно-единственное замечание, оказавшееся из-за этого потрясением, но и урок был усвоен на всю жизнь: никогда не повторять самому того, что ты осуждаешь в других.

Позже Витька вынуждена была признать перед самой собой, что, да, в ее характере наличествовало это пакостное качество. И, если бы не встряска от бабушки, может, Витька и не убереглась бы от издевательств над младшими.
Витька вспомнила, как однажды, лет в шесть, наверно, пришла с родителями к дальней родственнице, работавшей заведующей домом малютки. Пока взрослые беседовали о делах, Витька осматривалась в приемной. Несколько деревьев в кадках, аквариумы с рыбками и ящерицами... Интересно было. А еще там была скульптура. Двое малышей, примерно двухлеток... Девочка сидит, как русалочка, а мальчик стоит рядом и обнимает ее за плечико. Голенькие. Очень они Витьке понравились.

А Витька, когда была маленькой, здорово умела придумывать всякие фантазии. У нее в коробочке из-под букарбана поселился выдуманный воробей, который умел говорить и которого Витька подкармливала крошками со стола и выпускала полетать. А еще была пушинка от большого одуванчика. Принято в те времена было говорить, если поймаешь зонтик одуванчика, что это тебе письмо. Так вот у Витьки был такой зонтик, но не одноразовый, а знакомый, который жил у Витьки, всегда готовый отнести кому-нибудь письмо и принести ответ. И Витька была уверена, что наговоренный текст ее подружки получают, и что она сама спокойно слышит их слова, когда держит "письмо" в руке.

И Витьке вдруг захотелось, чтобы эти малыши со скульптуры были ее. Не ее детьми, или братишкой-сестренкой, а ее собственностью, живыми куклами. Чувствующими и понимающими, но абсолютно послушными, как марионетки. И Витька себе это представила. И малявки пошли за нею. Их, конечно, никто не видел. Когда Витька оставалась без надзора, она общалась с ними, играла как хотела, одевала во что хотела и переодевала, кормила... и наказывала... А они были "вещью", которая не смела спорить. Ей нравилось ВЛАДЕТЬ...

Схожие эмоции испытывала она, став постарше, когда читала "Историю крепостного мальчика" Алексеева, "Хижину дяди Тома" Бичер-Стоу, смотрела на картину "Продажа крепостных с аукциона" Клавдия Лебедева или рисунок "Процесс продажи чернокожих рабов на аукционе в штате Калифорния (1840-е годы)".

До Витьки дошло, что бабушка спасла ее тогда. Вовремя одернув, пока подросшая Витька не успела вместо выдуманных завести себе живых игрушек.

***

Так вот, Витьку к морю не пускали, поэтому она бегала на берег без спроса. Так же как лазила по чердакам, подвалам, ходила на речку, в горы и играла в "Зарницу". На чердаки все выносили ненужное барахло, которое тем не менее жалко выбросить. Поэтому там можно было отыскать много интересных штук. На чердаках устраивали штабы, космические рубки и корабельные палубы. А в подвалах играли в прятки и лабиринты. Между трубопроводами и вентилями.
Главное выбрать время, когда ее не хватятся. Вышла погулять во двор, минут через 15-20 мама выглянет, а потом пара часов у Витьки точно есть. Или если мама ушла на базар и по магазинам, а Витьку оставила дома.

Подружка потащила ее как раз в сторону пирса. Если честно, Витька совсем про разговор с Робиком забыла. Но место было не уютное, и идти туда не хотелось. Однако подружка уговорила, мол, там тихо и нет этих толп на пляже... Пошли. Разложили полотенца, разделись, легли загорать... Лениво болтали о чем-то вполголоса, Витька прикрыла глаза... Не дремала, но...

Явление пацанов – как снег на голову. С тем же результатом. И Робка с ними.
– Айда на пирс. Ты обещала прыгнуть.

– Я не могу. Я ОБЕЩАЛА родителям, что не полезу в воду. Давай в следующий раз. Я выйду во двор, и сходим на пирс.

– Э, нет. Мне ты обещала раньше, чем родителям. Значит, это обещание в приоритете.

– Ну, правда, не могу.

– Я уже месяц жду. Скажи, что струсила, и валяйся дальше!

Этого Витька перенести не могла. Понятно, что ее ловят на слабо, но... Она встала и пошла с мальчишками на пирс. Подружка поплелась следом.

Море на этом участке отступило вглубину, обнажив берег, отчего старый пирс оказался очень высоко над водой. Подружка выглянула за край, потом посмотрела на Витьку и покрутила пальцем у виска. Витька была с ней согласна.

– Там хоть свай внизу нету?

– Нету, – ответили пацаны, кто-то из них сиганул в воду, поплавал под пирсом и заявил, – нет здесь свай, чисто. Или прыгай, или признайся, что боишься и не будешь.

Витька наклонилась, свела руки над головой, оттолкнулась и полетела. Действительно, полетела. Ясно, что это мгновения. Но Витьке так не показалось. Она летела и думала: "И скоро уже эта вода, наконец?" Приводнилась, конечно, не очень удачно: никогда раньше не прыгала в воду с высоты. Но и ничего страшного. Парней и немного испугала – не ожидали они такого внезапного прыжка, и повеселила.

А домой плелась в ожидании разборки. Непременно начнутся выяснения и чтение морали. А куда деваться? Витька разбора полетов не любила. А кто из детей их любит? Но у Витьки был еще и свой личный резон. Она никогда не знала, как именно отнесутся родители к тому или иному происшествию: поругают, похвалят или равнодушно пожмут плечами. Поэтому Витька предпочитала вообще ничего и ни о чем не рассказывать. Меньше знают – меньше причин для волнения. И им, и ей.

Конечно, мокрый купальник – он мокрый. А поскольку плавать Витька не собиралась, то белья, чтобы переодеться, с собой не брала. И верхняя одежда тоже стала мокрой.
Сначала Витька угрюмо отмалчивалась.

Но выбора не было и пришлось объясняться, что выбора не было, что она обещала – пришлось прыгать. Но родители не вняли. Во-первых, им она тоже обещала. Во-вторых, нужно быть идиоткой, чтобы прыгать с пирса, где внизу десятки ржавых полуразрушенных свай! А в-третьих, нечего давать необдуманные обещания.

***

С отцом у Витьки отношения были противоречивые.

С одной стороны, она любила его, он был затейник и товарищ. Они могли играть в разные игры, баловаться, подкалывать друг друга... Он учил ее драться и плавать и не запрещал лазать по деревьям и заборам. Он подначивал ее перейти овраг по бревнышку, ломать камни ребром ладони и продергивать рукой сквозь огонь. Он разрешал проводить время в котельной, слушая рассказы кочегара и помогая тому забрасывать топливо в топку.

Витька уважала отца. Она видела, как он работает и как его ценят. С его одобрения папины подчиненные не гоняли её, добродушно всё показывая и объясняя. И водитель, разбирая на запчасти ГАЗ-51, и сварщик, разрешая подержать электрододержатель и померить маску, и каменщики, давая в руки кирпичи и кельму.
При его поддержке Витька научилась пользоваться отверткой, ножовкой и рубанком. И прочим инструментарием.

Папа очень много знал и умел. С его подачи Витька увлеклась физикой и биологией задолго до школьных уроков.
Он мог помочь разобраться в школьной премудрости, если Витька тупила, чего-то не догоняя. Кстати, единственный из всех. Когда Витька пыталась объяснить, например, учителю, что ей непонятно, то в ответ слышала: "Все бы так не понимали, я был бы счастлив". А папа умел косвенными вопросами добиться того, что Витька добиралась до сути своего затыка. Витьку никто не принуждал получать хорошие оценки. Школьные отметки были ее личным делом, она могла учиться или не учиться... Случались и двойки... Родители лишь посмеивались. В любом конфликте с любым учителем и мама, и папа по-любому были на Витькиной стороне.

Как бы ни отбрыкивалась Витька от заботы, как бы ни отстаивала свое право на свободу принятия решений, она всегда знала, что папа за спиной и в случае чего поможет и выручит.

***

А с другой стороны, временами отец включал ВОСПИТАТЕЛЯ, и Витька ощетинивалась сразу. Эту сторону отца она не принимала и в душе своей держала отдельно, словно этот кусок ЕГО не был естественной частью отцовского характера, а был каким-то мороком.

Витька не умела просить прощения.
Решив, что Витька заслуживает наказания, отец говорил холодно и безэмоционально: "Подойди сюда. Повернись. Наклонись".
Она переставляла ноги, которые шли неловко, словно одеревенев, и в то же время шли сами по себе, без Витькиного желания. Возможно, отцу казалось, что Витька боится.

Это был не страх.
Это был парализующий ужас. Оттого, что она слушается против своей воли, что она не принадлежит самой себе.

Витька так за всю жизнь и не сумела простить отцу эти минуты, когда ей приходилось подчиняться родительской ВЛАСТИ, теряя себя.

Витька не ощущала стыда или унижения от того, что он шлепал ее по попе. Витька не ощущала страха перед ударами или возможностью более сурового наказания. Было ли больно? Витька не замечала.

Для нее все сосредотачивалось в недобровольном смирении, которого она не чувствовала, необходимости переступить через свою гордыню, подчиниться приказу, которому не подчиниться невозможно... Витька не знала, почему невозможно. Словно под гипнозом. Словно птенца вампирского клана.
На нее давила непререкаемая ВЛАСТЬ. Витька не умела подчиняться приказам и не могла не подчиниться ПРИКАЗУ. И именно эта безвыходная потребность ломать свою воющую гордость там внутри, пока тело выполняет приказ и получает наказание... Витька не понимала, что заставляет ее.

Так же, как в случаях, когда он добивался от Витьки признания, что она сама виновата... Витька не была согласна, но у нее не хватало сил отстаивать свое мнение. И против воли соглашалась, что была недостаточно аккуратна, недостаточно внимательна, недостаточно сосредоточена... И да, куртка... чашка... игрушка из-за этого упали... разбились... сломались... И если он считает, что это называется "виновата" – Витька признает, что виновата. Но она себя виновной не считала, потому что, по ее твердому убеждению, человек виноват в содеянном, только когда совершил его намеренно.

Вот и при наказаниях, она не сопротивлялась, идя на поводу у отца. Откуда бы взяться боли?! Откуда бы взяться стыду?! Им было не прорваться. Витька испытывала глухую темную бессильную ненависть, затопляющую все остальные эмоции и ощущения. Бессилие, ломка и ненависть. За то, что ОН был уверен, что имеет ПРАВО. Не давала ему Витька такого права. А то, что он был отцом, для Витьки ситуацию наоборот усугубляло, служило отягчающим обстоятельством.

Человек, способный ломать другого, пользуясь безграничной властью над ним, издеваясь, упиваясь этим всевластием, наслаждающийся тем, что может поступить как угодно... не заслуживал звания человека. Именно власть, абсолютная реальная власть родителя порождала в глазах Витьки недопустимость использовать наказания с его стороны. Власть не условная, не договорная, не делегированная...

Витька не знала, почему, но была уверена, что любой человек, обладающий ТАКОЙ властью над другим, если он уважает сам себя, не должен пользоваться ею для унижения человеческого достоинства в другом человеке. Тот, у кого в руках возможность сломать – обязан быть безмерно аккуратен. Он не может, не должен, не имеет права "наказывать". Никогда. Никак.

А может, отец думал, что он таким образом подчеркивает важность и серьезность сделанного Витьке внушения, что Витька проникнется... Он ошибался. Витька в этих случаях вообще не задумывалась, ЗА ЧТО... Ей было все равно. Она только ненавидела. Его и себя.

Вопрос был совсем не в том, что отец хлопал её. Если бы он обставлял это с шутливой иронией или рвал и метал в ярости, Витька прощала бы ему даже настоящие побои, а не эти несчастные шлепки...

Случалось же изредка, что на Витьку находило плаксивое настроение, и она могла разрыдаться неизвестно от чего, от каких-то непоняток, от раздрая в душе... Тогда папа мог дать по попе со всей силы: "Чтобы у тебя была серьезная причина реветь!" Вот тогда Витька на него не сердилась, потому что он шлепнул в сердцах, раздраженный ее слезами и "нежеланием" объяснить, что случилось. И как раз таки переставала плакать. Из вредности, наверно.

Нет, при "наказаниях" отец был убийственно серьезен и хладнокровен. Он даже говорил, что наказывать можно только в состоянии душевного равновесия. И это было самое отвратительное. То есть он, в полном сознании, командуя Витькой, демонстрировал ей, что она НИКТО и во всем зависит от его доброй воли. Это был откровенный садизм. ТАКОЙ отец воспринимался монстром. Он-то знал, что с болью Витька способна справиться. Значит, его стороны осознанно применялось невыносимое для нее — нравственная пытка.

***

От мамы Витьке влетало куда как чаще и куда как серьезнее. Но Витька никогда не испытывала никаких негативных эмоций по этому поводу. Витька бывало поморщится, если чувствует, что сама виновата – довела, или усмехнется, если ей кажется, что мама завелась не по делу... Мама могла стукнуть тем, что под руку подвернется, и куда придется... Но... мама не наказывала, не командовала, не издевалась... Она срывалась. И сыпавшиеся на Витьку удары были от души, от сердца. Это были эмоциональные взрывы... Мама потом расстраивалась, и Витька ее утешала. А если маме казалось, что она вспылила неправильно, она потом так же бурно и эмоционально извинялась, а Витька ее успокаивала, ничего, мол, страшного, подумаешь... Когда Витька стала старше, она могла смеясь ловить мамину руку и целовать ее: "Прости! Прости!", глядя на маму с безграничной лаской и нежностью. И мама могла воскликнуть: "Да ну тебя", расплакавшись и рассмеявшись одновременно. Маму Витька любила самозабвенно. Правда, пока была ребенком и подростком, отчего-то смущалась этого и испытывала неловкость от объятий и поцелуев.

***

Робка притащил в школу цепочку. Витая цепь, в полпальца толщиной, длинная, стальная, блестящая, серебристого оттенка... Робка крутил ее в руках, сматывал, разматывал, пересыпал из одной руки в другую. Додо Васильевна один раз велела убрать, другой раз. Робка уберет, а через несколько минут опять вытащит...
Додо Васильевна подошла к нему, протянула руку:
– Дай сюда!
– Додо Васильевна! Я больше не буду! Всё! Спрятал!
– Роберт! Дай сюда, я сказала!
Робке не хочется отдавать – ходи потом, выклянчивай, чтобы вернули. Глянул на Додо Васильевну, увидел сурово поджатые губы, вздохнул, протянул ей цепочку.

А она сложила цепочку и давай Робку хлестать по спине. Робка руки на парту положил, нагнулся, голову на руки... Витька прямо за Робкой сидит. Багровые полосы вспухают – сквозь рубашку видно. Робка – ни звука, ни движения... "Додошка" отстегала Робку, цепочку на свой стол положила: "На перемене подойдешь, извинишься, получишь обратно", и продолжила урок.

Вообще-то Додо Васильевна – учитель русского языка – русский язык знала не очень хорошо. Писали однажды изложение. Когда Витька увидела проверенной свою работу, у нее чуть глаза на лоб не полезли. В предложении: "Охотник выстрелил в медведя" учительница исправила союз "в" на союз "на".
– Додо Васильевна! Стрелять в медведя – это правильно!
– Как же это может быть правильно? Если бы охотник засунул ружье вовнутрь медведя – было бы "стрелять в медведя". А раз он стрелял с расстояния, направив ружье на медведя, значит, он "стрелял на медведя".

***

Витьке случалось порой спорить с учителями. Когда постоянного математика их класса Марата Моисеевича, уехавшего на научную конференцию, временно замещала Любовь Казимировна, произошел небольшой казус. Любовь Казимировна объяснила доказательство теоремы по геометрии. То ли дети еще были не готовы, то ли объяснение было не достаточно понятным, но на следующем уроке двойки просто посыпались. После опроса пяти человек, запутавшихся в доказательстве, Любовь Казимировна пригрозила, что если еще трое ей ответят неправильно, она поставит двойки всем подряд: "Поднимите руку, кто может ответить, если такие в классе вообще есть".

Витька доказательств никогда не учила, считая это нелепостью: любая теорема – это задача, любую задачу можно решить. Пока первые пятеро мучались, решение задачи уже созрело, и Витька была в принципе готова отвечать. Но так как больше никто руку не поднял, а Любовь Казимировна заявила, что они, конечно, послушают попытку Виктории, но в любом случае, раз других рук нет, весь остальной класс получает двойки… то Витька вместо ответа сообщила, что, если после вчерашнего объяснения учителя ни один ученик не способен это объяснение повторить, то двойки следует ставить не ученикам, а учителю.

Оскорбленная в лучших чувствах, преподавательница математики выбежала, хлопнув дверью. Через пять минут Витьку вызвали к директору. Директор требовала, чтобы Витька извинилась перед учителем, которого она оскорбила. Витька настаивала, что оскорбления не было. Она пыталась доказать, что двойки у всего класса – это нонсенс и требовала их аннулировать, объясняя ситуацию. Черта с два директор была готова признать, что виновата учительница. Директор грозила вызвать родителей, записать выговор в личное дело, отстранить Витьку от учебы и даже перевести в "другую" школу. Ни готовность передать записку родителям, ни попытки потребовать независимую экспертизу с участием других учителей не действовали.

Витьке часто приходилось слышать в пятиэтажке, где она жила, как за дверями кто-нибудь из соседских детей орал, когда его наказывали родители. Нет, если малыши, то их было жаль до сжатых кулаков. Но когда орали дети постарше, Витька всегда недоумевала: "Неужели может быть настолько больно, чтобы нормальный подросток не мог терпеть?"

Стоя сейчас перед директором и учителем, Витька чувствовала, как подкатывают бессильные злые слезы. И думала, что, может, ребята орут не от боли, а от беспомощности, оттого, что нет выхода и они вынуждены подчиниться, от бессильной злости, когда ты не виноват, но не можешь ничего противопоставить власти "взрослых", и можешь сколько угодно яриться, но ничего не можешь сделать, потому что твое мнение никого не интересует.

А еще, может быть, ломало то, что это свои. Может быть. Герой в "Слепящей тьме" Кестлера спрашивал: "Почему мы держались в царских застенках? Почему сдаемся в НКВД?"

Может, Витьке просто повезло, что она как-то изначально отделила РОДИТЕЛЯ-ВОСПИТАТЕЛЯ от папы-друга и не смешивала их в своем сознании. Тот, кто издевательски относился к ней, не был своим. Он был враг. Если враг сильнее тебя, остается только молчать, куда бы тебя ни окунали.
И у директора Витька тоже просто замолчала, глядя в окно.

Витька не умела просить прощения. То, что она умела, просьбой о прощении не являлось.

Она умела покаянно склонять голову перед пытающимися поссориться с нею подружками: "Ууу... Прости, малыш! Ну, хочешь, стукни покрепче..." И не имеет значения, кто виноват. Витька руководствовалась правилом: прощения просит тот, кто считает себя старше, сильнее, умнее.

Витька серьезно извинялась, если считала себя серьезно виноватой: "Прости, пожалуйста!" И взгляд, в котором ни малейшей просьбы простить, а только признание своей вины и уважение к тому решению, что примет оппонент: сочтет это извинение достаточным, потребует сатисфакции или не простит. И не важно кто это: учитель, лучший друг, нечаянно обиженный ребенок.

Витька умела произносить формальное: "Прошу прощения". Ритуальное, равнодушное, ничего не значащее. Всего лишь долг вежливости.

Но просить прощения, то есть считать, что кто-то просто из-за своего статуса имеет право решать, виновата ли Витька и заслуживает ли прощения... и молить его...

Витька молчала в два года... Витька молчала в десять... Витька молчала и в двадцать пять, и в сорок... Витька молчала на ковре у начальства, Витька молчала на собраниях.
Так же, как молчала сейчас в кабинете директора.

***

Став взрослой, Витька задумывалась о подростковых приключениях. Когда она представляла себе некоторые из их развлечений, ей становилось страшно. Сердце уходило в пятки, и слабели ноги. Например, как развлекались они на балконе пятого этажа. Представляла себе, что случилось бы, если бы так РАЗВЛЕКЛИСЬ ее собственные дети.

И не представляла себе, что делать.

Объяснять ребенку, что это смертельно опасно, причем рискует он не только своей жизнью, но и жизнью друзей – бесполезно. Именно привкус возможной смерти в опасных играх и манит подростков. В отрочестве и юности, наверно, процентов семьдесят подвержены адреналиновой зависимости. Если в приключении нет риска – какое это приключение?

Наказать? Витька воображала себе картинку, что было бы, если бы ее всерьез выдрали бы, узнав об их баловстве. Остановило бы это подобные развлечения?
И понимала, что ни в малейшей степени. Она не прониклась бы ни на йоту родительским страхом. Испытала бы привычную глухую ненависть и презрение. И просто перенесла бы игру куда-то подальше.

Единственное, что приходило в голову взрослой Витьке – что таких подростков надо до предела загрузить каким-то рискованным видом спорта, чтобы весь адреналин успевал выгореть дотла на занятиях.


7 ЧАСТЬ. ПУБЕРТАТ

Витьке снился сон. Демон нанял ее на работу смотреть за его детьми. Куда только не умудрились влезть двое демонят: заморозили котел, взорвали склад топлива, перепугали чертей, загнали грешников в трюм Летучего Голландца... Вернувшись, демон остался весьма недоволен: "Девушка, вы отвратительно выполняете свои обязанности. Я вынужден вас наказать". Он укладывает Витьку на топчан лицом вниз, велев обнажить попу. Взлетает гибкий, длинный, кожаный хвост, покрытый узором из серебристых и изумрудных бронированных чешуек. Оно и понятно: зачем демону иное орудие, если свой хвост способен заменить любой кнут.
Витьку затопляет темная мутная истома и, не просыпаясь, она молит неизвестно кого: "Только бы он успел, пока меня не выкинуло из этого сна". И если он успевает, Витьку захлестывает восторг, от которого содрогается всё тело.

Сны становятся заполненными неясным томлением и мучительным вожделением. Это и похоже, и не похоже на то, что чувствовала Витька, когда ее пороли Танька или Антон. В состоянии бодрствования она мается невнятной жаждой. Витька то заголяет ягодицы, укладываясь на кровать афедроном кверху и пытаясь воссоздать ощущения из сна силой воображения, то пробует сама себя стегать резиновой прыгалкой... Не то... К тому же она невольно придерживает руку, и ударить себя с достаточной силой не получается. Нет, если бы было нужно, Витька смогла бы, но это уже не ради удовольствия. А для удовольствия нужно, чтобы это делал кто-то, причем кто-то, не безразличный тебе. Ага. Демон во сне Витьке нравился.

***

Первый полноценный оргазм наяву настиг ее внезапно, и, не имея опыта, она не поняла, что это было. Ее тряхануло, как при землетрясении. Взрыв – эмоциональный, интеллектуальный и физический одновременно снес все барьеры. Бенгальский огонь, бегущий по венам... Тело, вдруг лишившееся земного притяжения... Мышцы, скрученные единой судорогой... И всё это в книжном магазине, около прилавка, с книгой в руке, раскрытой на случайной странице.

Абрахам Меррит, "Корабль Иштар":
"Тело Сигурда, сына Тригга, содрогалось под ударами. Он затравленно посмотрел на Кентона; на губах у него выступила кровавая пена.
Внезапно Кентон понял, что не удары были тому причиной, а стыд и бессильная ярость; под ударами кнута кровоточило сердце викинга, оно могло разорваться.

Рванувшись вперед, Кентон подставил под плеть свою голую спину, принимая удары на себя.

- Ха! - заорал Закель. - Ты тоже хочешь? Ты хочешь поцелуев моего кнута? Ну так возьми, возьми сколько можешь!

Раздался свист, последовал безжалостный удар, и опять свист и удар. Кентон стойко терпел, ни на секунду не открывая для ударов спину северянина, думая о том, как он расплатится за все, когда пробьет его час…"


Почему? Отчего? Но Витька запомнила это мгновение навсегда.
И припомнила, что что-то похожее, хоть и не столь сильное, испытывала в детстве. И бросилась перечитывать. Снова и снова...
"Господа ташкентцы" Щедрина, "Детство" Горького, "Очерки бурсы" Помяловского, "Педагогическая поэма" Макаренко, "Хижина дяди Тома" Бичер-Стоу, "Овод" Войнич, "Корсар" Байрона, "Талисман" Вальтера Скотта, "Отверженные" Гюго, "Детство Темы" Гарина-Михайловского... И пытки, пытки, пытки в книге "Степан Разин" Злобина.
Фильмы, конечно, по желанию не пересмотришь. Но ведь можно вспомнить. Того же Чингачгука. Порку Даньки из "Неуловимых мстителей". Или: "Какое стальное сердце должно быть у этого человека!" И – зрачки Камо в фильме "Лично известен".
Вспышка... вспышка... вспышка...

***

А потом пришло первое чувство к мужчине. ЕМУ было лет двадцать, навскидку. Может, меньше, а может, больше – Витька не умела угадывать возраст. Витькина семья поехала в гости к родственникам. До этого раза Витька была знакома с ними только заочно. Отпуск был прекрасен. Река, лес, шашлыки... грибы, ягоды, васильки... белки... Витька нашла летучую мышь, днем уснувшую на дереве, вовсе не на ветке вверх ногами, а распластавшись на стволе. Витька гладила ее по шерстке и крылышкам, было так интересно видеть летучую мышь вблизи, а вечером провожать ее в полет...

ОН был Витькиным троюродным братом. В тот момент вся родня вместе лениво и благостно отдыхала на берегу речки. И каким-то странным образом разговор, крутившийся вокруг работы и дачи, свернул на спорт, различные виды борьбы и прочих единоборств и скользнул к болевым приемам, которые вынуждают спортсмена сдаться. Витькин папа заспорил с НИМ по поводу терпения, папа настаивал, что возможности человека не безграничны, а ОН утверждал, что человек, если захочет, способен вытерпеть любую боль, и болевой прием сам по себе не может быть причиной признать поражение.

Говорили, говорили, вспоминали разные ситуации, приводили примеры... Вдруг Витькин папа сказал: "Ложись! На живот ложись". ОН лег. Папа положил свою руку ЕМУ в подколенную впадину и стал перегибать ЕГО ногу через свою руку. Сначала ОН лежал спокойно, хотя, наверно, было неприятно, но потом, очевидно, боль нарастала и в какой-то момент стала действительно сильной. Руки сжались в кулаки, ОН опустил голову, костяшки пальцев побелели. Но ОН не дергался, не издавал ни единого звука, предоставляя папе возможность делать с его ногой всё что угодно.

– Ладно. Сдаюсь. Если я надавлю еще чуть, то сломаю тебе ногу, – сказал папа, не отпуская пока что подопытного.
А ОН повернулся к Витькиному отцу, улыбнулся и слегка пожал плечами. Витька долго-долго была влюблена в НЕГО, может быть, даже лет десять.

***

Как только стали проявляться женские округлости, Витька на себе испытала кавказскую любвеобильность и горячий темперамент местных джигитов... Это... неприятно. Когда каждый самец полагает любую увиденную на улице одинокую самку своей законной добычей... Они даже не то, чтобы не понимают слово "нет". Они вообще приравнивают речь женщин к болтовне попугаев: тот факт, что попугай произносит человеческие слова, не обозначает, что он способен на человеческую речь, а значит, его болтовню можно попросту игнорировать. И Витька стала отчаянно маскироваться.

Спасибо, с одеждой проблем не было. Бабушка Оля шила очень хорошо, профессионально. Всю семью обшивала. Покупали только ткани и фурнитуру. Поэтому Витька могла себе позволить любую фантазию – воплощение сидело идеально. Мальчишеская одежда, скрывающая начинающие округляться формы, мальчиковая обувь, мужская походка, короткий ежик черных волос... Благодаря плаванью и борьбе у Витьки не было узеньких плечиков и тоненькой шейки. Витька еще сильнее, чем в детстве, стала походить на парнишку – невысокого коренастого пацанчика.

Как-то, будучи уже взрослой, Витька вспомнила фильм про кого-то из "великих" любовников. То ли Дон Жуана, то ли Казанову, а может, еще кого... В конце фильма герой перед смертью пытается получить отпущение грехов. Один из отцов церкви долго выслушивает перечисление его преступлений, но, когда герой заканчивает свою исповедь, отказывает ему в причастии, требуя исповедаться в прелюбодеянии, на что донжуан отвечает, что в прелюбодеянии не грешен.

Это становится камнем преткновения, пока один из церковников не говорит, что он знает, как получить признание. Войдя к умирающему, святой отец намекает, что догадался, в чем дело. Рассказывая скептически настроенному герою, как тот ухаживал за женщинами, как соблазнял их, как домогался...

– И вот она сдается... Вершина вашего триумфа и глубина вашего фиаско. Потому что вы ничего с этим поделать не можете и бежите в панике... сеньорита...

Витька подумала, что первый-то священник и не мог дать отпущение грехов герою. Предсмертная исповедь требует полного раскаяния во всем. И хотя в прелюбодеянии герой и не был грешен, но он признался не во всех грехах. В те времена женщине одеваться в мужскую одежду было серьезным преступлением. А героиня не только надевала ее, она изображала мужчину по жизни, то есть покушалась на "богоданное естество".

И Витька была благодарна судьбе, что родилась в благословенные времена, когда даже те, кто осуждают и клеймят подобное поведение, все же не призывают отправить еретиков на костер.

Припомним, что в предъявленном Жанне д'Арк обвинении в ереси было сказано, что она нарушает божественный закон, нося мужскую одежду. И это даже несмотря на то, что она получила специальное разрешение комиссии богословов из Пуатье на ношение мужского платья и доспехов. Так что это было очень серьезное преступление против светских и церковных законов, и герой фильма смог получить предсмертное отпущение грехов и причастие только после покаяния.

А вот Витька без всяких проблем во времена своего детства, отрочества и юности могла притворяться мальчишкой.

***

Годам к двенадцати у Витьки уже сложился вполне определенный набор интересов. Для личного удовольствия осталось увлечение физикой и парусами. Она могла часами обсуждать крюйсели, стеньги, штаги и брасы, так же, как коллапсары, элементарные частицы, теорию относительности и расширение Вселенной. Абсолютно для внутреннего употребления был УК, который совершенно случайно повезло купить, и Витьке нравилось его читать и обдумывать. Витька ходила на плавание и на самбо, а еще папа занимался с ней боксом – в секции бокса девушек вообще не принимали.

Профессиональное будущее ей рисовалось в области биологии, точнее Витьку интересовала систематика и этология. Ей ужасно глупым казался вопрос: "Что было раньше – курица или яйцо?" Само собой, что курица могла вылупиться только из яйца. А яйцо, естественно, снес динозавр. Не за один раз это произошло, но последовательность событий очевидна. Она давно не называла паука насекомым, а грибы – растениями и знала, что гомо сапиенс входит в надсемейство человекоподобных обезьян, как тогда считалось.

В том, что человек есть обезьяна, Витька была уверена еще во времена, когда слыхом не слыхивала ни о систематике, ни о Дарвине. Достаточно было побывать в Сухумском питомнике и посмотреть на поведение обезьян. Ничем не отличается от человеческого.

Ну, а потом появились книги. Даррелл, Шаллер, Гудолл...
Витька читала книги Конрада Лоренца об этологии и пришла к убеждению, что поведение человека и других животных всегда определяется инстинктами. Она собиралась доказать теорию о последовательном появлении новых инстинктов по мере эволюционного развития царств живой природы, их взаимодействии с уже имеющимися, и формировании единой все усложняющейся системы поведения. Кружок биологии в Доме Пионеров вел великолепный специалист и горячий энтузиаст своего дела.

Так что приход собственного физического сексуального интереса к противоположному и своему полу Витька интерпретировала в русле биологии. То есть к противоположному полу толкал инстинкт продления рода, а к своему – инстинкт "нас слишком много". Природа ведь не знает других способов воздействия: если что-то должно поощряться – оно приносит удовольствие. Например, если животному нужно по состоянию здоровья пожевать какую-то травку, то эта травка воспринимается вкусной. Поэтому плотские удовольствия должны быть приятны априори. Бывают, конечно, отклонения, но природа никогда не заботится о счастье каждого отдельного существа, природу интересует только тенденция и статистически значимые величины.

***

Можно подумать, что Витька была циником. Но это не так. Витька была искренним романтиком, и любовь в ее представлении была бескорыстна и самоотверженна, была чудом самоотречения, как в пьесе "Любовь дона Перлимплина" Гарсиа Лорки. Витька мечтала о такой любви, чтобы ее любимому человеку, будь то мужчина или женщина, понадобилось, чтобы Витька пожертвовала своей жизнью, честью, надеждой... не задавая вопросов... не ища вознаграждения...

Она еще многого не понимала, она была глупенькая – маленькая! Откуда ей было знать, что, не задавая вопросов, вслепую... страшно до умопомрачения... Это такой непереносимый ужас: не знать, в какую опасную авантюру собирается сунуть свой нос твой любимый человек!

А приходится. Потому что ты не имеешь права сомневаться в его силах, в его знании ситуации, в том, что он справится. И если он говорит, что в этот раз ему твоя помощь нужна не здесь, а вон там – значит, действительно, так надо.

Витька стопроцентно была уверена, что никогда не станет ревновать. И в этом она, как ни странно, не ошиблась. Откуда ревность, если единственное твое желание – дать ему счастье? Причем счастье в его понимании, а не в твоем.

Человек не вещь, он не может никому принадлежать. Каждый человек – Вселенная. А когда соприкасаются две Вселенные – какая требуется осторожность, какое тонкое чувство равновесия! Но как сложно оказалось найти другого в этом мире, кто смотрел бы на мир так же!

Каждому хочется видеть рядом с собой собратьев. И кажется, что вы должны думать одинаково, раз "нужные книги ты в детстве читал!", как потом скажет Высоцкий. Выясняется, что этого мало. Даже если мы читали одни и те же книги и играли в одни и те же игры. Мы смотрим на жизнь по разному. И разное ценим в людях.

Вот, Ритка говорит, что самое главное это честность, что хуже всего – ложь. А Витьке на ложь чихать. Витька считает, что люди все время врут. То фантазируют, то из вежливости, то чтоб не волновать попусту... А главное, врут самим себе, чтобы в собственных глазах выглядеть получше. А даже если ты такой отважный, что способен принимать каждый свой поступок, не пытаясь оправдаться... Все равно придется себе врать. Вина... потеря... боль... И ты вынужден убеждать себя, что с этим можно жить. Отодвинуть с первой линии, притвориться, что тебя что-то занимает иное... Потому что если не сумеешь уговорить, то истаешь от боли. Если ты, конечно, человек, а не бревно бесчувственное. Так что врём и будем врать. Иначе не выжить.

А для Витьки в человеке главное толерантность в убеждениях и выдержка в характере. И неприемлем шовинизм и фанатизм. И она сама в этом путается. Потому что ежели толерантность, то нужно терпимо относиться к чужому фанатизму? Ведь так? Или нет?
Для Мишки главное мужество и стойкость, для Надьки – верность... А так, чтобы понять друг друга во всем и разделить всё...

Витька точно была романтиком. Просто Витька как-то без всяких сомнений не соединяла в своем восприятии биологическое влечение, социальные институты брака и Любовь – явление души и духа. Она разграничила эти понятия, даже не задумавшись и на минуту, совершенно автоматически.
Проблему Витька обнаружила совсем не скоро. Оказалось, среди людей мало тех, кто готов делить своих возлюбленных с их увлечениями.

***

Итак, мальчики. Мальчики, подростки, мужчины... Витьке хотелось, чтобы они дотронулись, погладили, обняли... При этом Витька, наверно, не умела вести себя правильно.
Мальчишки как раз тоже входили в соответствующий возраст. Они начинали неловко ухаживать за девочками. Витька уже знала этот резко глупевший взгляд. Мальчик вдруг начинал говорить о том, какая она красивая, пытаться забрать у нее сумку, краснел, бледнел и смотрел растерянно при любой попытке разговаривать на нормальные темы, а не о том, как девочка ему нравится, словно не понимал, о чем она. Витька не выдерживала долго. Всё перепуталось у нее в голове. Да, хотелось объятий, но хотелось и продолжать нормально общаться, играть, беситься... как раньше. "Ты уже сказал, что я тебе нравлюсь, зачем повторяться. Скажи что-нибудь интересное".

Слава богу, на Мишку это поветрие не распространилось, и они продолжали дружить как нормальные люди. В том числе обсуждая и возникающие желания, и подуревших сверстников. Попробовали пообниматься друг с другом, посмеялись... Нет, ни малейшей неловкости не испытали, но и никаких возбуждающих ощущений – примерно, как сам себя трогаешь. То есть, если очень надо, то можно поассистировать приятелю, который пока что-нибудь повоображает, закрыв глаза... Усмехнулись. Друг друга они точно не хотят.

Дружба – она про что? Можно молчать об одном и том же, глядя на шторм. Можно рядом заниматься каждый своим делом. Можно месяцами не общаться, а потом попросить подержать пассатижи. Можно спорить до хрипоты. Можно подойти и дать по морде, зная, что друг, прежде чем дать сдачи, сначала выяснит, за что – может, заслужил. А главное, звенит в душе: "Мы – спина к спине – у мачты, против тысячи вдвоем!" Джорджа Стерлинга.

Витька пригляделась к другим девчонкам. У них, вроде, получалось. Они кокетничали и капризничали. Попробовала повторить так с очередным мальчиком. И поняла, что, очевидно, очень сильно промахнулась, услышав: "Ты такая же, как все!" Витьке стало безумно стыдно. Она скомкано извинилась и больше никогда, никогда, никогда не притворялась другим человеком.

Смешно, но Витьке этот случай показался похожим на попытки списать контрольную. У Витьки было глубокое предубеждение перед такими попытками. Это был не принцип. Может, гордыня? Витька не задумывалась. Сама она давала списывать всем желающим и контрольные, и домашки. Если успевала, решала на самостоятельных и контрольных варианты для соседей. Несмотря на санкции. Но, уверенная, что она одна из лучших учеников, Витька, даже если запутывалась в материале контрольной полностью, никогда не списывала у других. Если запуталась, значит, проконтролировать не сможет. А она предпочитала наделать свои ошибки, а не скопировать чужие.

Что тут поделаешь? Психологически Витька так и не научилась чувствовать свою половую принадлежность и вести себя по-женски инстинктивно. Флиртовать, кокетничать, получать удовольствие от хождения по магазинам, радоваться украшениям, делать сразу два дела, интуитивно находить решения… Она могла только играть роль девочки... Но сделала вывод, что и в игре использовать все равно нужно только свое, то, что можно отыскать внутри, что было все-таки хоть немножечко частью Витьки...

***

Подходящие мальчики попались, конечно. Те, кто облюбовал для себя способ развлекаться молча. Конечно, все они: и Витька, и мальчишки – были дурные и неопытные. Сумбурные движения рук, пытавшихся дотянуться до тела и путающихся в одежде... Неясно куда попадающие губы... То прохладная, то горячая кожа... Витька определила, что поцелуи с языком точно не для нее – противно. А петтинг (возбуждение партнера прикосновением к сексуально-чувствительным зонам) – угу. Только нужно крутить в голове в этот момент что-нибудь из книжек. Но догадаться вытащить книжные сценки в реальность не хватало опыта.

С одним из мальчишек, с которым как раз зашло подальше, чем с остальными, Витька порвала. Ну, как порвала? Так, как это Витька понимала.

Витька по жизни ни с кем не ссорилась. Не скандалила, не выясняла отношений, не ругалась. Витька вообще не считала, что люди кому-то что-то должны. Люди разные. И моральные принципы у всех разные. И самая большая нелепость – требовать от другого, чтобы он вписывался в твои нормы.

Либо человек допускается в ближний круг – и тогда ты миришься со всеми его недостатками: хочешь общаться – принимай человека таким, какой он есть. Суверенность личности была для Витьки непререкаемым законом.

Либо, если некое качество человека для тебя неприемлемо, отступай. Это не значит, что этот человек чем-то хуже тебя. Просто его моральные принципы не совпали с твоими, а значит, вы не можете существовать в ближнем круге друг друга. И всё.

Виталик позволил себе поступок, не вписывающийся в нравственный кодекс Витьки. Ребята сидели у Витьки дома. О чем-то болтали, играли в карты... Виталик попросил у Витьки стакан воды. Витька положила карты рубашками вверх, встала и пошла на кухню. В стеклянной двери отразился жест Виталика в Витькину сторону, кичливо продемонстрированный другим мальчишкам.

Жест, оскорбительный сам по себе, а тем более по отношению к другу. Жест, который в их пацанской среде означал, что человек, про которого он показан – "хозяйская подстилка". Не в том смысле, что Виталик сообщал, что между ними существуют интимные отношения, этого никто и не скрывал, нет, он обозначал свое хозяйское право на партнера, бесправие того и готовность бежать выполнять любой приказ по первому намеку. Строго говоря, к интиму этот жест отношение имел очень опосредованное и именно на интим намекал в последнюю очередь.

Конечно, Витька понимала, что Виталик просто хотел похвастаться, покрасоваться перед пацанами. Витька даже легко простила бы этот жест, если бы он был продемонстрирован открыто, Витьке в лицо... Оценила бы как грубую шутку. Ну, и сама, усмехнувшись, ответила бы одним из пацанских жестов.
Но трусливо... за спиной... Однако это его право быть таким.

Витька принесла воды. Витька ничем не показала, что что-то не так. Витька вернулась к картам. Витька тихонько спускала отношения с Виталиком на тормозах. То у нее кружок – сам понимаешь... то завтра контрольная... то родители припахали... то у бабушки давно не была... то стенгазету рисовать надо. И не то, чтобы сразу она вдруг стала занята для Виталика. Осторожно, медленно... Сначала изредка... потом чаще... Через полгода они перестали общаться как друзья. Виталик так ничего и не понял. Просто, ну... бывает... люди иногда сближаются, иногда отдаляются... Жизнь так складывается.

Витька не считала, что Виталик обязан был смотреть на жизнь, как она. Но в её системе ценностей он преступил две грани. Во-первых, они были на равных, она не была его шестеркой, он никогда в открытую не предлагал решить, кто выше в их компании. Во-вторых, в их паре он играл роль парня. А мужчина обязан быть джентльменом по отношению к своей девушке.

***

Вела же себя Витька по отношению к девочкам по-рыцарски. И никогда бы не позволила себе и намека на то, что происходит между ними, даже если что и происходило. А тем более инсинуаций. Даже если девочка готова рассказывать свои тайны направо и налево. Ей можно. А в руках джентльмена честь его дамы в безопасности.

Ага. Девушки вызывали и физическое желание их потрогать, и душевное – им поклоняться.

С физическим Витька продвигалась осторожно. А там – как пойдет. Девочки были разными. Так что важно было понимать, где только рыцарствовать, где можно подержать за ручку, приобнять за плечики, будто случайно мимоходом прикоснуться к талии... А где и петтинг...

С душевным... За девчонками Витька ухаживала. И тут ее успехи были гораздо заметнее, чем с парнями. Вообще-то Витька думала, что все мужчины отлично знают, как себя вести, чтобы нравиться девушкам. Галантность, уважение, ненавязчивая опека, нежность, услужливость, красивые слова, маленькие подарки... А главное – бескорыстная и бесстрашная готовность мгновенно бросаться на помощь и на защиту...

При этом, хоть Витька и выглядела мальчишкой, все знакомые знали, что она девочка. Кажется, никого это не смущало, и девчонки благосклонно принимали ее ухаживания. Одна из них однажды сказала: "Если бы ты была настоящим парнем, у тебя было бы уже полгорода детей". Правда, иногда Витьке казалось, что у нее есть преимущество перед всеми иными претендентами на девичье внимание. Получая от Витьки всё то, что хотели бы получить от своего поклонника, девушки всерьез ничем не рисковали. То бишь как раз не рисковали расстаться с девственностью. Возможность заработать не ту репутацию – проблема для мужчин. А когда обнимаются две девушки, никому не придет в голову, что это что-то крамольное.

Ничего серьезного Витька не имела в виду. Это было приятно, это горячило кровь, все девчонки казались красавицами и принцессами, достойными поклонения, ей хотелось совершать подвиги в их честь... Это возбуждало, а риск приносил почти такое же удовольствие, что и сценки из книг. Рыцарство давалось Витьке легко, оно шло из глубины души. Не удивительно, ведь самую-самую первую этакую эмоцию Витьке довелось испытать в раннем детстве, когда она смотрела фильм-сказку по телевизору. Товарищ принца, давая возможность другу двигаться дальше, добровольно и осознанно жертвовал своей жизнью. Витька тогда представила себя на его месте, почувствовала упоение и восторг, и страстное желание сделать так же. Как и чуть позже, когда мама читала ей "Горящее сердце Данко".

А девочки... Витьке казалось, что каждая мечтает оказаться Золушкой. Что появится принц и уведет ее в сказочно-красивую жизнь из простецкой будничной серости.
Единственно Витька не понимала, отчего все считают Золушку безродной? В первоисточниках, возможно. Но судили-то по фильму с Жеймо в главной роли. Безродная? Это дочка-то Королевского Лесничего, к которому король захаживает в гости?! Королевский Лесничий – совсем не та должность, на которую мог бы претендовать простолюдин. Это едва ли не герцог. Нелюдимый? Потому и Лесничий, а не Постельничий. Но точно из приближенной ко двору знати. Да, мачеха третирует Золушку. Но, простите, мачеха, которую играет Раневская, сама не из простонародья. И она бы вышла замуж за лесника? Ясно же, что этот вдовец был весьма лакомой партией. Так что союз принца с Золушкой отнюдь не мезальянс.

И зря девчонки надеются на встречу с настоящим "принцем".
А сыграть для девушки роль рыцаря без страха и упрека и Витьке по плечу.

***

Единственно, Витька никогда не стала бы так себя вести с Надькой. Они подружились после той игры в "Зарницу". Но Надька и не приняла бы такого отношения не только от Витьки, но и от любого мужчины. Надька была самодостаточным человеком, обладающим не только чувством собственного достоинства и гордости, но и некими принципами и взглядами феминистки. Витька не просто уважала ее чувства. Она понимала, что Надьке нужен рядом только равный. Никогда та не согласилась бы, чтобы мужчина, или не мужчина покровительственно опекал бы ее. И Витька с радостью и гордостью дарила ей свою дружбу, дружбу на паритетных началах. А вот всякие садо-мазо… Надьку не интересовали.

Витька могла сыграть девушку или юношу и когда была с девочкой, и когда с парнем... И достаточно убедительно сыграть, так что партнер мог и забыться... Но Витька то знала, что она "изображает" их... Витька внутри совершенно не чувствовала наличия гендерных качеств. И опять не испытывала разницы в своих впечатлениях: мальчики, девочки... Пожалуй, Витьке больше нравилось то, что между. Кружевные рубашки и длинные волосы у мужчин, брюки и короткие стрижки у женщин, внешность — так чтоб не сразу понять, парень или девушка. И имена тоже: Пашка, Женька, Сашка, Антошка, Владька, Славка... Хорошо, что ее Витькой зовут.

Наверно, для себя Витька даже не была гомо сапиенсом. Человеческое тело могло доставить удовольствие, но было просто временно принадлежащей Витьке вещью… Да и с удовольствием как-то не до конца складывалось…

Ох, до чего же не хватало Таньки. Витька подспудно чувствовала, что это было бы именно то, что нужно. Да, она обращалась бы с Танькой как с девчонкой. Но в то же время и не так. Они бы точно ощущали, что это – демонстративная игра, и ждали бы момента, когда барышня не просто будет флиртуя помыкать кавалером... Бить и ласкать... попеременно и одновременно... Они бы точно подошли друг другу. Витька знала, что спровоцировала бы Таньку взять в руки розгу. Ох, как Витьке хотелось попробовать розги...
Где ты, Танька?!