Глава 19 - Весной на Путорана

Изба натоплена до одури, за столом меряют орвохромочками содержимое жбана и горланят под гитару. Про лыжные путешествия песен не много, куда меньше, чем про сплав или горы. А на далёком северном озере всем почему-то хочется петь именно про снега. Норильский бард по кличке Заяц (виртуозно, говорят, выпрыгивает из-под любой лавины) уже который раз заводит одни и те же куплеты:

Мне говорят: какой резон
В твоих палатках на снегу?
Мне говорят: не тот сезон.
А я иначе не могу!

А я люблю гонять чаи
С пахучим привкусом дымка
И всё глядеть в глаза твои,
Зеленоватые слегка…

Далась Зайцу эта зелень!
Вслед за ним и остальные разомлевшие от жара и спирта парни окунаются в манкую русалочью прелесть. Пьяненько вглядываются в девичьи лица. Ай нет, не про таких журчит гитара! Распахнутые глаза Елены отсвечивают молодым серебром, а Ильза перед свежими «мальчиками» призывно поводит бездонными угольями.
Но в такие дурашливые игры играют не все. Не охочий до спиртного ремонтёр не ведётся на виртуальное притяжение чьих-то там глаз. У Ленки, конечно, глядели ничего себе, но на них можно и после Таймыра попялиться – если Танк, конечно, дозволит. А сейчас Жеке не даёт покоя куда более важный вопрос. Куркуль Шмельков ещё накануне до последнего сугроба обшарил весь рыбачий стан и обнаружил в северной стене избы почти занесённую низенькую дверцу. Банька! Теперь он соображает, как бы воспользоваться этой находкой. После жестоких холодов и пронизывающего ветра - пожариться на закопчённых полкАх.
Шмель намекает о баньке Дёмкину. Мишка, как-никак, друг Таличей, его слово перед ними не последнее. Майкл тут же оценивает открывшиеся возможности. Ради чёрной парной даже бросает недопитую порцию спирта, шепчется с Серёгой, и, как ошалелый, скачет на сбор дров. Следом за Мишкой возбуждаются и остальные: «банная» новость приводит группу в лихорадочное движение.
Елена относится к общему ажиотажу неодобрительно. Ей известно, как коварна парная расслабуха, если впереди, считай, ещё половина пути. Эффект от неё может оказаться обратным. Организм откажется слушаться, будет неохотно втягиваться в привычный тяжёлый ритм. После парилки люди станут не воздушно упругими, а полусонными размазнями, наделают ошибок, потеряют темп. Каких пинков будет стоить руководу приведение в «вертикальное» состояние выбитую из колеи толпу!
Но её доводы участников не убеждают. Группа предвкушает жар курной избушки, как райское удовольствие. Ильза даже о братце вспоминает. Заявляет, что для Марика, не говоря о ней самой, банное тепло – первое лекарство.
Разве поспоришь со знатным лекарем?
Танк, и тот поддаётся соблазну:
- После моей болячки парок не помешает!
В ожидании блаженства до всех особенно ясно доходит, как они вымотались. Череда морозных дней, полных каторжной работы. Светлые ночи на льду, когда невозможно заснуть и согреться до самого утра, даром что спальники пуховые. И ветер, подлый неотступный низовой ветерок, денно и ношно выдувающий из людей последнее тепло…
Куда там Елене остановить группу!
Зато команда Альштейна, бывалого местного руковода, в сторону парилки даже не смотрит - она прекрасно осведомлена о «банных» последствиях. На заходе маршрута силы попусту тратить нельзя. Елена тоже всё понимает, но поднимать скандал, да ещё при чужих, не в её правилах. Если уговоры на группу не действуют, пусть хотя бы моральный климат останется в порядке.

***

Почерневшая от времени рубленая баня топится по белому. Но она такая крохотная, что внутри разом могут поместиться только два человека. Да и чан, в котором греется озёрная вода, невелик. Поэтому мыться придётся парами.
Первыми под закопчённые своды ныряют Марик с Дёмкиным. Вообще-то Майкл собирался снять пробу с пара вместе с Таличем, дома они частенько вместе захаживали «на помытьё». Но друг Серый отказывается, подталкивает вперёд Макуху. Пространство в четыре квадратных метра накалилось так, что даже любителю попариться Мишке скоро становится невмоготу. Крикнув, чтобы «убрали баб», Майкл, а следом и Макуха, нагишом выпрыгивают из парилки прямо в снег. Потом босые, кое-как занавесившись штормовками, пьяно ковыляют в избу, там только одеваются.
Вторым заходом идут Жека с Белым. Жека в своём подобострастии тоже предпочёл бы Сергея Владимировича, но тот опять пропускает очередь.
Наконец, можно идти третьей паре. Елена делает приглашающий жест Пановской, но та не торопится. Улучив минуту, бесстыдная Ильза подмигивает Танку: может?..
Не отвечая на Ильзины намёки, дОбро подпитый Сергей по-хозяйски обнимает Елену: пойдём-ка, жёнушка. Ленка выворачивается из-под его тяжёлой руки и возмущённо вскидывается – неудобно, ребята же здесь! Тогда Талич, не обращая внимания на множество удивлённых глаз, грубо подхватывает её за талию, выталкивает наружу, почти силой волочит ко входу в баньку. Лена едва успевает прихватить полотенца и мыльно-рыльное.
Танку сейчас не до мыла; другое ему блазнится. Кое-как притворив обмёрзшую наружную дверь, в малюсеньком предбаннике Серый рывков освобождается от одежды, сдёргивает бельё и с жены. Так он ещё никогда с ней не обращался. Но на то она и баба, чтобы принимать мужа любым и всяким. Вталкивает Елену в парилку. Сейчас, наконец-то сейчас…
После двух предыдущих заходов бешеный жар спал, дыхание не перехватывает. На Елену падает куцый свет керосинки, коптящей под потолком. В размытом мареве перед Танком стоит женщина, знакомая до малейшей родинки. Плечи гордо откинуты назад, правильно округлая тяжеловатая грудь поднята и каплями сосков нацелена вверх. Спорт подобрал талию и живот, полные накачанные бёдра развёрнуты. В треугольнике между ними просвечивает мягкий рыженький пух, так податливо ложащийся в мужнину руку.
И всё же это не его прежняя Лена. Куда делась её мягкая женственность, куда исчезла до одури заводящая жажда секса? В недвижной фигуре – холод и отчуждение. Она перестала хотеть его? Столько дней без интима – и ни намёка на то горячее желание, с которым Ленка Соловкина прежде готова была принять своего Серёжу в любое время дня и ночи?
Значит, сучонок Майкл не чесал! Значит...
Но Серёга пока сдерживается, подходит к Елене вплотную и пытается завести с ней обнимашки. Она чувствует, что муж в возбуждении, но отстраняется, не желает отвечать на его призывы. В холодном взгляде - презрение:
- Сергей, рядом люди, через стенку всё слышно. Давай обойдёмся без нежностей – говорит негромко и наклоняется над полком, начиная помывку. Спина округляется, груди тяжело свешиваются, распаляя его почти до боли…
Талич закипает от ярости. Значит, обойдёшься? Без нежностей, стало быть? Собственная жена – и от ворот поворот? А с другим, наверное, и толпа за стенкой не помешала бы? И на площади, поди, не постеснялась бы?
Злоба, ревность и неутолённое желание приводят Танка в неистовство. Замычав, как животное, он хватает Елену за волосы на затылке, - за тяжёлые пшеничные пряди, которые так любит перебирать - гнёт к полку и железными коленями грубо раздвигает её сопротивляющиеся бёдра. Елена притиснута к осклизлым деревяшкам, голова больно задирается назад. Чтобы не упасть вниз, она вынуждена упираться в полок руками. Зажата так, что нет никакой возможности вывернуться.
Теперь, дорогуша, хочешь не хочешь, а мужик от своего не отступится! Серёга не отпускает и, как бешеный, вонзается и вонзается в её беспомощное тело. Но чем дольше продолжается этот постыдный коитус, тем острее чувствует Талич, что не достичь ему радостного блаженства, каким прежде сопровождалась их близость. Ленкино противление превратило этот акт в какое-то нудное механическое действо. Она ни единым движением не участвует в устроенной Серёгой случке, не издаёт ни звука. Зато он, не отпуская жениных локонов, трудится громко и надрывно. Взвизгивает на высокой ноте, а то низко, по-звериному рычит. Распалённого самца не волнует, что звуки, исходящие из баньки, слышны за стеной. Но так как женщина молчит, товарищи принимают Серёгины вскрики за радость от хорошо поданного Алёной кипяточка.
Наконец, Талич долгим воем оповещает о завершении насилия. Он отпускает Елену, а когда та поворачивается к нему лицом, размашисто бьёт в грудь. Не в лицо - туда, где синяк будет незаметен. Она охает, хочет вцепиться ногтями в глаза обидчика. Но рассудок сдерживает: только драки между руководами теперь и не хватает!
- Запомни сучка, ты моя, и всегда будешь моей. Ничьей больше – одышливо бросает ей в лицо Талич. Елена с презрением тихо говорит:
- А ты у нас, оказывается, фашист! Как вернёмся, подам на развод.
- Да ты, курица, ещё вернись! – издёвка долетает уже из предбанника. Серёга рычит громко, теперь каждое слово отчётливо слышно за столом. Дверь хлопает, впуская в парную морозное облако.
Елена принимается остервенело намыливаться, желая физически смыть с себя мерзость недавних минут. Хочется биться головой об осклизлую стену, рыдать на весь белый свет. Но она внушает себе: как бы ни дурил этот пьяный насильник, боль и оскорбление нужно затаить до времени.
К вопросительным взглядам Алёна возвращается с привычной маской невозмутимости. Держись, вожачок, ты в ответе за группу!

***

…Поутру, как и следовало ожидать, встают поздно, вялые и злые. Соседи давно позавтракали, упаковали рюкзаки и приладили саночки. Талич со Шмелём выйти с ними не успевают – норильчане уже стартуют, махнув на прощанье:
- Удачи, Танки! Догоняйте!
После вчерашней помывки Серёга остыл, не подаёт виду, что между ним и женой что-то произошло. Привычно подгоняет товарищей со сборами, покрикивает на дежурных. Елена молчалива больше обыкновенного, но кто бы перед выходом на высоту стал на её месте балагурить?
После мужичков Ильи на столе царит идеальный порядок, в местной чеплашке дразнят аппетит остатки масляной гречки, на дощечке лежит колбаса и кусок сваренной вечером оленины. Видя потянувшиеся к живой еде взгляды, Лена говорит Дёмкину:
- Мясо подели так, чтобы осталось для радиалок. Своё кашло заправь пеммиканом.
Мишка кривится и ворчит:
- А как же! Всё лучшее – себе, любимой…
Дежурит Ильза. Болячка и походные напряги слизнули с неё блеск первой красотки, даже баня не слишком помогла. У печки еле шевелится всклокоченная бабёшка в заляпанном супом свитере. Глядя на это чучело, мужики дивятся: и чего находит в ней Серёга? Печка разгорается неважно, завтрак поспевает медленно. Мишка злится:
- Львовна, этак наши и завтра не выйдут! Давай шеруди на улице костёр!
Видя, что и с костром она управляется не лучше, завхоз велит:
- Пока твой рис доходит, выдай радиальщикам норильской каши с колбасой. Остальные потом пожрут!
Двойки едят быстро, и Жека начинает делить снаряж. Карта Ильи показала, что подъем в верхнем цирке Ыт хотя и короткий, но противный. Перед седлом резкий взлёт, скорее всего, не обойдётся без ступеней. Поэтому Белому с Алёной достаётся ледоруб и основная верёвка. Зато на Акырма – сплошь лыжная техника. Вспомогалка и любезные сердцу Шмеля кошки (зачем они?) складываются так, для общей уверенности. По спальнику со всеми прибамбасами берёт каждая двойка. Можно и без них, но не лучше, Север есть Север. Ильза начинает канючить:
- А нам на чём спать? Раз больные – так совсем не люди?
На что Танк рявкает:
- Хочешь на перину? Вперёд, в радиалку! Ленка у печки и под куртяшкой перекантуется!
Он суёт в свой рюкзак палатку. Наверное, правильно, им пилить долго, может, и заночевать придётся. Но Шмельков с этим не согласен:
- Мы что – неделю будем гулять? Смотри, какая дорога за норильскими! По такой протопаем мигом, к вечеру в избе будем! Отдай лучше «Зиму» Белому!
Жека - спасибо! - играет в пользу идущих на Ыт.
Отдать палатку этим двум, чтобы им удобнее было того-сего?.. Ну уж дудки! Танк вытряхивает капроновый домик только когда вторая двойка уже идёт на марше.
Вода на костре так и не вскипает, какао приходится пить недоваренным. В этих широтах вообще готовить сложно, а уж в ОЧумелых ручках Ильзы…
Худо-бедно, с завтраком покончено. Теперь тупит Майкл – никак не может скидать для разведчиков продуктовые пайки. Талич ворчит:
- Дёмкин, откуда вы с Ильзой набрались мастерства в организации суматохи?!.
Заминки и запинки приводят к тому, что утро пропадает почём зря. Двойки стартуют почти в обед. Первыми выскакивают Беляев с Еленой. Через несколько минут выдвигаются «танки» (с лёгкой руки Альштейна эта кличка теперь крепко прилипает к группе). Погода по-прежнему шепчет. Кажется, это и не Путораны вовсе, а ласковый предвесенний денёк где-нибудь на Алтае или в Тункинских альпах. Мир вокруг пушист и нежен, как маленький котёнок...
Дурачки, они напрочь забывают, что здесь, на Севере, если и водятся котята, то только котята тигра!