Живопись

ЖИВОПИСЬ
В углу ресторанного зала за столиком выпивают и активно беседуют два человека средних лет. Один в свитере, второй в клетчатой рубашке и кожаной куртке.
– Макс, сколько же лет мы не виделись?
– Могу сказать точно, Серега: шесть лет и четыре месяца.
– Многое с тех пор изменилось, да и ты стал совсем заграничным.
– Ты-то как?
– Невесту увел, а теперь спрашиваешь? Работаю, больше делать нечего.
– Чего достиг? Ты у нас был самым обещающим.
– Участвовал в нескольких выставках. Одна в Праге. Творю потихоньку. А ты?
– Все в порядке. Можно сказать, на волне успеха. Заказы есть. Даже дом купил на побережье.
– Что пишешь, в каком стиле?
– Я теперь модернист.
– Ну вот, и ты туда! Тебя же в училище классике обучили, и в портретах, и в натюрмортах успех имел.
– Я и сейчас этим занимаюсь, но в авангардном стиле. Делать приходится то, на что есть спрос.
– Шваброй, что ли, орудуешь. Видел я современный авангард. Бредня. Смотреть тошно.
– Классику у них плохо берут. А я работаю на стыке классики и модерна, как в свое время Малевич.
– Так он все сделал: квадрат, круг и крест сотворил, – смеется Сергей.
– Еще треугольник остался, над ним и работаю, – иронизирует Максим.
– Это круто! – повеселился Сергей.
– Теперь оценку дает рынок.
– Оценка чего? Таланта или спроса?
– Одного без другого не бывает.
– Большинство гениальных художников были нищими.
– Не скажи, даже в России полно обратных примеров.
– Это кто же?
– Тот же Айвазовский, недавно всколыхнувший Москву. Налицо и талант, и деньги. Целый город в Крыму под себя приспособил, даже железку к дому провел.
– Природа его богатства покрыта тайной. Есть разные версии. Он был богат еще до того, как стал придворным живописцем.
– Какая там тайна? Шесть тысяч картин нашлепал. По всему миру продавал. Причем бо;льшая часть – пустяшные.
– Попробуй сам так изобразить море, потом и суди. У меня такое впечатление, что сейчас мировой рынок живописи находится под контролем мафии. Цены искусственно взвинчиваются, на этом делаются целые состояния. За абстракцию без всякой идеи и смысла берут миллионы.
– Для художников это отлично. Трагедия, если бы шли за копейки. К сожалению, с традиционалистами в Штатах дело вообще дрянь. Боюсь, вытеснит современная фотография с компьютерной обработкой.
– Халтуру, конечно, вытеснит. А настоящие работы – никогда. В них душа вложена. Компьютеру это не под силу.
– Не смеши. Куда она вложена? В краску, полотно или, может, в раму?
– Духовное не требует материальной основы. Если ты отрицаешь духовное начало в живописи, то ты вообще ремесленник.
– А ты, значит, творец, богом избранный?!
– Стараюсь быть.
– Давай за тебя и выпьем.
Выпивают.
– Одаренный ты мужик, но, к сожалению, уровень жизни, как я вижу, не отвечает таланту.
– С уровнем нормально, вот только жены нет. Не вовремя я тогда на севера; подался. Иначе бы тебе Светку не видать как своих ушей. Соблазнил своей Калифорнией.
– Так надолго женщину покидать нельзя.
– Ну и как она, счастлива?
– Не жалуется.
– Что же ты ее с собой не привез? Не захотела?
– Захотела, оттого и не привез.
– Чувствуешь, что меня она больше любит. Так, привыкла, а в душе скучает. Уверен. Настоящих мужиков женщины чувствуют.
– Чем же ты настоящий?
– Тем, что все делаю от души, на совесть.
– Поэтому всего пара скромных выставок.
– Мне ни за одну свою работу не стыдно.
– Этого для счастья мало. Важно, чтобы оценили, купили.
– Кто откажется? Но не любой ценой.
– Что ты имеешь в виду?
– Приличная женщина на панель не пойдет!
– Отговорка для нищих. Писать нужно то, что востребовано рынком.
– Искусство – это не обычный товар. Тут духовный продукт.
– Не говори глупости! Все искусство давно стало бизнесом. Возьми кино. Целая индустрия. Деньги крутятся колоссальные. Спрос, рынок изучаются, прогнозируются и формируются.
– Фильмы на потребу дня и моде быстро уходят в небытие. Вон, в новогодние дни по всем каналам только классику советскую крутят.
– Российский кинематограф испустил дух, а в Штатах фильмы делают классные.
– Не доводилось видеть ничего хорошего.
– Дешевку скупаете, дохлятиной питаетесь.
– Я американщину на дух не переношу. Сами наслаждайтесь.
– В Америке лучшие художественные музеи мира.
– Да, скупили. Но сам посмотри, где больше всего народу? Именно в классике, импрессионизме. В залах с абстракциями, современной ерундой свободно. Мухи дохнут от скуки.
– Потому что понять сложнее.
– Чего там понимать? Взять те же квадраты!
– Весь мир ценит, интерпретирует, изучает, восхищается!
– Ты про голого короля сказку читал?
– Вот у вас все на сказках держится! Нужно правде в глаза смотреть!
– Это я и делаю. Знаешь, давай выпьем, а то от этих разговоров у меня уже оскомина.
– Это правильно.
Выпили и закусили.
– Серега, а ты все деревней увлекаешься?
– Деревенская тема самая русская. Все от земли идет.
– По моим представлениям, все деревни в центральной полосе уже вымерли. Избы перекосились, заборы попадали.
– Да, зрелище печальное, но одновременно удивительно художественно. Вспомни Васильева, насколько выразительны пейзажи с бедными деревнями, крыши под соломой. В твоей Калифорнии все упорядочено, дороги идеальные, прямые, дома ровные, газоны подстриженные. Красота да и только. Переживаний нет, рисовать нечего.
– Не повезло бедным американцам. Живут красиво!
– Наши деревенские пейзажи за душу берут. Правда, покинутые такую тоску навевают, что писать невозможно.
– Слеза наворачивается?
– Наворачивается. А от ваших, с позволения сказать, современных творений живот подводит. Более примитивные эмоции.
– А по заказу портреты пишешь?
– Бывает. Новые русские любят дворцы своими портретами украшать, как цари – в полный рост. На полгода можно заработать. А если скудные достоинства умело преувеличить, то и на год.
– И кто из нас ремесленник? У Шилова работу отбиваешь?
– Шилова на всех не хватает, олигархи быстро размножаются.
– А он по-прежнему в художественную элиту не вошел? Все в рисовальщиках ходит?
– Лично я его уважаю. По мне, рисовальщик звучит гордо. Портреты у него выдающиеся. На открытии его выставки было полно народу. Это само за себя говорит.
– Пейзажи слабые.
– У тебя лучше?
– Современная живопись до таких дел не опускается.
– Я бы сказал, не поднимается. На мой взгляд, она сродни нетрадиционной ориентации в сексе. Ведет к вымиранию. Те к физическому, а вы к духовному.
– Ага, так про генетику говорили, вспомни: продажная девка капитализма.
– Я не говорил.
– Хрущев незабвенный. Обо всем судил, неуч! Художников топтал.
– Защищать не собираюсь. Тем более что своим воинствующим невежеством вам же рекламу сделал. Все «прогрессивные» силы на Западе сильно озаботились.
– Другие вожди не лучше. Всегда душили все прогрессивное.
– Так душили, что шедевры во всех видах искусств были созданы.
– Портреты Сталина имеешь в виду?
– И они сделаны мастерски. Не хуже царских.
– Сталин с колхозниками! Смотреть противно!
– Не смотри.
– Он же людей уничтожал!
– А твоя живопись все человечество. Душу убивает.
– Ты же материалистом был, безбожником. А теперь все о душе да о душе.
– Я и сейчас материалист. Материальный мир не отрицаю. И в душе сомнений никогда не было. А как ее представлять, это каждый для себя сам выбирает. Кому-то официальная религия необходима, кому-то достаточно собственной веры. Главное – душу беречь.
– Это как?
– Не грешить.
– Грех – это исходно религиозное понятие.
– Пришло из религии, но теперь стало понятием всеобщим.
– Скажи, а пьянство – это грех?
– Пьянство – безусловно. А вот выпивка грехом является только в том случае, когда с недостойными намерениями. Так что давай выпьем за настоящее искусство.
– Помнишь фильм «Подвиг разведчика». За нашу победу!
– Ну, давай! Именно за нашу!
Выпивают.
– Художники в России всегда пили по-черному.
– А у вас ангелы? Как тебе живется среди них?
– Сволочей полно. В одиночку не выживешь. Ловчить и приспосабливаться приходится постоянно. Но зато и заработки другие.
– А не противно?
– Бывает. А тебе – нет?
– Да, тут ты прав. Бывает.
– Я вчера посетил вернисаж на Крымской набережной. Невиданный размах. Даже в Париже такого не встретишь. Откуда столько художников взялось? Тысячи!
– Народ талантлив. Краски, кисти теперь в достатке, вот и взялись за работу. Заметил, твой модернизм практически отсутствует?
– Просто современные вещи сразу разбирают.
– Не смеши! Кому они нужны?
– Понимающих людей в Москве много.
– Давай опыт поставим.
– Какой?
– Напишем по картине и посмотрим, чью купят?
– К сожалению, студию не захватил.
– Я тебе в своей место дам. Недели хватит?
– Сюжет надо обдумать.
– Не морочь мне голову, мыслитель. Идет или нет?
– На что спорим?
– На жену. Проспоришь – вернешь!
– Это как, сдурел что ли?
– Хорошо – привезешь.
– Давай лучше как обычно, на бутылку.
– Сразу труханул? Знаешь, что твой шедевр даром не возьмут.
– А ладно, давай! А проиграешь – Светку забудешь.
– Когда начнем?
– С утра. Чего тянуть?
– Тогда давай еще по рюмке и завершим.
Выпивают и зовут официанта.
– Посчитайте нам. Вы карточки принимаете?
– Конечно.
– Долларовые?
– Это нет.
– Ладно, российские нищие художники за ужин могут рассчитаться.
Сергей рассчитывается, и уходят.
Студия Сергея невелика, и работать вдвоем тесновато. Решили распределить время, чтобы не мешать друг другу. Работали оба увлеченно. Неделя пролетела мигом. Настал день демонстрации. Первым выставил работу Сергей.
На холсте небольшого размера 60 на 50 изображен женский портрет. У Максима перехватило дыхание. Это Светлана. Лицо выписано столь мастерски, что передает не только характер и чувства, но даже тактильное ощущение кожи. Глаза с затаенной грустью, губы слегка приоткрыты, готовы к сдержанной улыбке. Весь облик говорит о чарующей душевной красоте. От портрета невозможно оторвать взгляд. Его хочется лицезреть и почти осязаемо наслаждаться женской притягательностью.
– Я потрясен, у меня нет слов. Серега, ты гений! Эту работу я беру у тебя за любые деньги.
– Нет, Макс, я не смогу с ней расстаться. У тебя и так есть оригинал, а у меня будет эта копия.
– Света должна это видеть!
– Я надеюсь, приедет. Я готов поменять картину только на нее.
– Ты хочешь лишить меня творческой опоры. Без нее я не смогу ничего создать. Она моя муза.
– Я думаю, ты преувеличиваешь. Но давай посмотрим, что ты сотворил.
Максим выставил на мольберт свою работу. Она оказалась в точно таком же размере.
Теперь настал черед поразиться Сергею. На полотне тоже была Светлана. Картина сделана в стиле Модильяни. Шея сильно удлинена, голова наклонена, все черты лица прописаны резко. Большие глаза, увеличенные в ширину, полны задумчивости и доброты. Губы изящно сомкнуты, уголки чуть приподняты с намеком на улыбку, то ли грустную, то ли сочувствующую. Волосы подчеркивают высокий лоб, одна едва заметная морщинка выдает глубокую задумчивость.
– Черт! Ты меня просто потряс! Как сумел?
– Постарался вложить душу, как ты советовал.
– Да ты не просто вложил, ты ее запечатлел. Я поражен!
– Я польщен столь высокой оценкой.
– Отдай мне ее. Я просто не могу оторваться.
– Это же нереалистично, как тебе может нравиться!
– К черту все принципы. Ты достиг совершенства в своих искажениях, в точности передал загадочное очарование этой сказочной женщины.
– Знаешь, давай сделаем копии, и это решит проблему. Я тоже не могу освободиться от волшебства твоего портрета.
– Боюсь, теперь я не смогу. Ты просто изменил мое мироощущение.
– Честно говоря, и у меня аналогичное чувство.
– Знаешь что, давай сделаем копии перекрестно.
– Это как?
– Я – твою, а ты – мою.
– Ну не знаю, смогу ли я подняться до таких высот.
– У меня сомнений не меньше, но желание просто воспламеняет все внутри.
– Давай попробуем.
Прошла еще неделя. Теперь на мольбертах стояли попарно четыре картины. Копии были сделаны так искусно и точно, что не всякий профессионал мог бы их различить. Но только не Сергей с Максимом. Сергея охватило сильное волнение от увиденного. Перед ним была та же Светлана, что на его картине. Внешнее сходство было полным, но одновременно это была иная, не менее желанная, но незнакомая. Чувство это было столь необычным, что он не мог оторваться от картины.
Не менее был потрясен увиденным и Максим. Внешнее сходство картин было несомненным, но характер женщины изменился кардинально. Он почувствовал совершенно отчетливо, что теперь она ему не принадлежала. Его охватило если не чувство ужаса, то, по крайней мере, страх от потери, как будто перед ним был не женский портрет, а картина Брюллова «Последний день Помпеи».
– Ты украл ее у меня! Мерзавец!
– Это ты уничтожил наши чувства.
Они вцепились друг в друга в бессильной злобе, не зная, как погасить в себе отчаяние. Через минуту руки разжали и сели обессиленными перед своими работами.
Сергей достал из шкафа бутылку водки и два граненых стакана. Они выпили, не глядя друг на друга.
Потом обнялись и заплакали.