Арман Комаров Что мне судить о вечности?

 «Что мне судить о вечности? Я человек земной» (журнал «Знамя»
№7, 2023 г.)
Григорий Князев. Живые буквы. — М.: АСПИ, 2022.
В эти дни, когда людей культуры разделила пропасть разногласий из-за
закономерных исторических событий, выпросталось небольшое количество людей,
которое предпочло заниматься своим делом, не обращая внимания на внешние
катаклизмы. Люди, которые, несмотря ни на что, кропотливо оберегают русскую культуру и вносят свой посильный вклад в ее развитие.
Теперь, когда в информационном поле многократно увеличилось количество
ангажированных творений, все яснее становится одна из важнейших функций поэзии,
которая за много лет деструктуризации, актуализации и бог знает чего еще — стерлась, потерялась из виду. Конечно же, речь идет о поиске и созерцании гармонии в таком мире, каким он является на самом деле. Где поводом для высказывания могут быть и вполне обыденные вещи.
Именно на такие вещи преимущественно настроена поэтическая оптика Григория
Князева, лирический герой которого постоянно находится в глубоких размышлениях, но при этом глядит на все по-детски, одушевляя мир вокруг себя. Но самое главное его качество — умение сберегать, гармонизировать мир внутренний и внешний.
Осенью ушедшего года благодаря деятельности Ассоциации писателей и издателей
России у Григория вышла книга. Удивительно ли, что у такого широко печатаемого
автора (стихи публиковались в журналах «Знамя», «Новый мир», «Звезда» и многих
других) книга-не-самиздат выходит только сейчас? На мой взгляд: и да, и нет. С одной стороны, такого поэта наши фонды и издательства вполне могли бы заметить раньше и создать точку сборки для автора: по моему убеждению, книга — начало так называемой легитимизации (в нулевых им была публикация в «толстяках»). А с другой — книга вышла именно в тот момент, когда такие стихи более прочих необходимы.
Корпус текстов насчитывает 90 стихотворений (!), что весьма много для
прижизненной книги молодого автора, стихи условно разделены на 2 крупных раздела:
стихи для взрослых, и стихи для детей.
Сами стихи в ней образуют однородный рельеф (не однообразный!), дополняют
друг друга и складываются в одно большое произведение — о жизни во всех ее
проявлениях, о ее превосходстве над смертью. Да, тема смерти возникает в текстах
Князева часто, но каждый раз проигрывает жизни по полноте повествования о ней, над посмертием лирический герой задумывается вскользь, а значит и смерть лишь
неизбежный факт, но не предмет мучительной рефлексии.
Хотелось бы рассмотреть несколько стихотворений отдельно, первое из которых
вполне могло бы стать заглавным для творчества автора, ведь в нём содержится
художественное кредо Князева:

Туманности и млечности
Пусть кружат надо мной!
Что мне судить о вечности? –
Я человек земной.

Далее в этом же тексте планомерно развивается образ настенных часов, как наглядная и более понятная человеку модель космоса, кроме того, часы здесь служат атрибутом времени как такового:

В ковше Большой Медведицы –
Весь мировой уклад.
Во мгле на стенке светится
Небесный циферблат.
 
Стучат ритмично ходики –
То с музыкой, то без.
В их медленной мелодике –
Механика небес.

Но даже при подобном упрощении и объективизации лирический герой не может (или не
хочет) думать над столь масштабными понятиями:

Глаза мои вращаются,
Но время, бытиё
И вечность не вмещаются
В сознание мое!

Оканчивается стихотворение строками, которые дополняют его начало. Здесь содержится
ответ на вполне логичный вопрос, возникающий после первой строфы -- «Если не о
вечности, то о чём?», таким образом можно определить направленность авторского
взгляда:

Сражаться с бездной – мужество.
В пределах лет и дней
Дерев и птиц содружество
Мне – ближе и родней…

Но что это за «дерев и птиц содружество»? Почему для аллегории жизни в первую
очередь выбираются именно птицы и деревья? На мой взгляд, дерево здесь – плод
мифологического сознания. Если подумать, то оно – живая связь нижнего (корни) и
верхнего (крона) уровней земного, по сути, связующая функция Иггдрасиля в меньших
масштабах. А в образе птицы проглядывается продолжение этой связи -- верхнего уровня земного с небом (птичий полёт), а также внутренняя свобода, которую автор и внимательный читатель обретают, принимая эту живую и гармоничную связь.

Другой весьма показательный текст – «Радоница». В нём можно определить место
смерти, отведенное ей автором в его поэтическом мире, и увидеть погруженность в
глубину народной культуры. Стихотворение начинается с дождя, что соответствует
народной традиции его окликания на Радоницу, но в данном случае традиция
преломляется в сознании современного человека, и лирический герой воспринимает
дождь, как предсказанную данность:

Прогнозы воплотились в дождь –
И ты под мостиками радуг
К родным на кладбище идёшь
Могилы привести в порядок.

Более того, такое отношение к дождю (некогда сакральному) гармонирует с принятием
естественности и необратимости смерти. Кладбище здесь определяется как граница двух миров, где у человека есть возможность бороться с забвением своими трудами, потом и кровью, и лирическому герою от этого отрадно:

Здесь, на границе двух миров,
Работать трудно, но отрадно –
Полоть, стирая пальцы в кровь,
Траву забвенья рвать нещадно.

Но далее по тексту этот луч деятельной радости уступает место созерцанию, герой
идёт вдоль протяженной межмирной границы:

А после, от жары в поту,
Где за квадратами – квадраты,
Шагать до выхода версту,
Читая имена и даты.

Как переводы на санскрит –
Связь с запредельным и нездешним…

И, наконец, стихотворение завершается остановкой взгляда на легком, живом и
трепещущем тельце бабочки, парящей между домов в весеннем свете. Смерть
побеждается жизнью:

Лишь бабочка легко парит
От дома к дому в свете вешнем.
 
Вообще такая поэзия, несмотря на кажущуюся простоту, которая при первом
знакомстве мешает отнестись к этим стихам серьезно, при более глубоком погружении в мир автора — обескураживает. Понимаешь, что за каждым стихотворением стоит
реальная жизнь, вместе с лирическим героем проживаешь эту самую жизнь —
торжественную и настоящую, пахнущую лесом, сиренью и утренним воздухом, забытую
где-то в далеком детстве. И не нужно тебе больше ничего: ни сложной литературной игры в мастера изящной словесности, ни философских концепций, растворенных в тексте, ни экспериментов со словесным материалом. Ведь ничто из этого не способно сравниться с жизнью.