Александр медведев с дашенькой на кухне люцифера

С ДАШЕНЬКОЙ НА КУХНЕ ЛЮЦИФЕРА

«Сам чёрт ногу сломит на кухне романиста. А беллетрист, перебравший
церковного вина, бухнет перед визитёром столько архаизмов, корчащихся в родах
неологизмов, что диву даешься, как читательский желудок не выбросил белый
флаг. А иные зачины плодятся как мясные мухи, и история, покачиваясь на
кончике языка/пера, источает зловоние, как освежёванная туша. Собственно, о
таком сюжете и пойдёт речь...»
Юрий Кузин, «Люцифериада», журнал «Москва», № 3, 2022

И то правда, что делать на писательской кухне или «в людской», где в одной – в
корзинах, баулах, вёдрах, кошёлках, банках теснятся разной степени свежести съестные припасы и экзотические специи, а в другой – остатки с барского стола низкокалорийного постмодернизма?
Что делать тому, кто привык ожидать от чтения достойного стилистического
угощения в соответствующей сервировке?
Правда, на кухне Юрия Кузина собраны не абы какие припасы, – о, автор
подлинный гурман, искушённый в науке любви к мудрости! Но, право же, голова может
пойти кругом от смести множества тончайших и пикантных ароматов, собранных в его
тесноватой, – повесть небольшая, – по сути, кухне.
Там и Лейбниц, вводящий в философический обиход термин «теодиция», и
античный Лукиан, «уличающий Зевса», и Псевдо-Дионисий-Ареопагит, «видящий
причину зла в недостаче блага», и Григорий Померанц, с предположением, что «дьявол начинается с пены на губах ангела, вступившего в бой за святое правое дело», тут и, единым блоком выступившие – Ницше, Шпенглер, Нордау, Бердяев, учуявшие на рынке европейских вкусов и идей «дух измельчания и вырождения»…
А что, кухня есть кухня, на ней всяких духов намешано. Но, не о чувстве ли меры
напоминал О. Уайльд, говоря, чтобы узнать вкус вина, незачем выпивать всю бочку?
Автор «Люцифериады», автобиографической повести, признаётся: «Я должен
смириться с ролью неудачника, так и не вписавшего в историю духа слово тринокуляр, как досократики — Fusiz, Аристотель — Energia, схоласты — Actus, Декарт — Perceptum, Кант — Objectum, Бергсон — La dur;e, Хайдеггер — Dasein, Сартр — Libert;, а Соловьёв, Булгаков, Флоренский и Карсавин — Всеединство».
– Как Тебе, «любезный читатель» (я повторяю обращение автора), весь этот
парфюм – купаж имён, терминов, упоминаний теорий, постулатов, м;ксим, прописных и
прикровенных истин? как они тебе в параметрах указанной кухни – небольшой повести?
– Кажется, душновато.
А ведь это малая толика из многочисленных перечислений душистых
«философических припасов», благоухающих на кухне автора. Ему что, он специалист,
«принюхался», знает, когда надо упомянуть Декарта, когда Картезия. А каково
«любезному читателю» не специализированного философско-богословского, а
литературного журнала «Москва», опрометчиво пошедшим на запах кухни Юрия Кузина?
Вот, к примеру, фрагмент повести – на пробу.
«Говоря же о природе порока, не будем забывать, что негация, чистое отрицание,
ещё не сам грех. Аргументы против зла (ущербность отпавшей твари, злоупотребившей
свободой), всего лишь локутивные акты, не поднимающиеся до речевой прагматики, в то время как дискурс о дiaволе нуждается в иллокутивных актах, в перформативах,
призывающих на баррикады брани духовной. Только когезия и когерентность, связность и соподчинённость, производят ясное усмотрение причин зла».
Автор использует слова в качестве «символов» или «гиперссылок», знакомых, как
он правильно полагает, любому культурному человеку, но которые останутся
непонятными и не вызовут должного отклика у не «книжного» человека. Прочтёшь,
скажем, вышеприведённый абзац и поневоле вспомнишь реплику Дашеньки («Свадьба»,
А. Чехов, 1890 г.): «Они хочут свою образованность показать и всегда говорят о
непонятном».
Образованность автора «Люцифериады» несомненна, Юрий Кузин действительно
специалист, искушённый в вопросах философии, культуры и искусства. Вопрос в том, для чего он немилосердно «грузит» образованностью «любезного читателя»? Помимо отсылок в философию, на страницах повести обильно цитируется Евангелие, нечто из
произведений отечественной, а также зарубежной литературной классики и
современности, вспоминаются знаковые театральные и кино-шедевры и их авторы…
Не для того ли он привлекает всевозможные «учёности плоды», чтобы показать,
какими сложными путями автор повести пришёл к мысли о создании фильма «Левша»
(Der Linksander), – «короткометражке, снятой на бойком австрийском диалекте о детстве Гитлера», – которым он на Каннском фестивале (1999) конкурировал с «Молохом» Александра Сокурова?
Повесть «Люцифериада» – рискну дать определение, робко приблизившись, ну, как
бы к лексикону автора, – это попытка интуссусцепции (в медицине – врастание одной
ткани в другую). Что пытается сращивать автор?
«До того, как набить шванк на клавиатуре, не зная, отнести ли compendium плевков
и подзатыльников к заре, которую пропел петух, или посчитать роман родом примера
(exemplum) того, как самонадеянность платит по счетам, — так вот, теряясь в догадках о жанре, я саморазоблачился в социальных сетях».
Чтобы нам с чеховской Дашенькой понять, о чём, собственно, здесь говорит автор,
– не нам, конечно, говорит, а образованному, «книжному» человеку, – пришлось
отвлекаться на поиски значений следующих слов:
Шванк – жанр немецкой городской средневековой литературы, часто
сатирического и назидательного характера.
Compendium – от латинского «сокращение, сбережение, прямой путь». В
киносъёмке – устройство к съёмочному аппарату, состоящее из светозащитной бленды и держателя светофильтров.
Exemplum – от латинского «пример» – анекдот с моралью, реальный или
вымышленный, используемый для иллюстрации какой-либо точки зрения. Это слово
также используется для выражения действия, выполняемого другим человеком, и
используется в качестве примера или модели.
Воистину, учение – свет! «Люцифериада» – это, оказывается, «анекдот»,
рассказанный режиссёром и сценаристом в специфике артхаусного кино, не
рассчитанного на широкую публику, то есть не для нас с Дашенькой, а для посвящённых интеллектуалов. Повествование о мытарствах «жертвы бездушного ВГИКа», о трудностях, с которыми столкнулась съёмочная группа фильма «Левша», удостоенного приза за лучшую режиссуру игрового фильма, автор соединяет с философско-богословским и культурологическим обоснованием этого повествования. На деле же, «автокомментарии» Юрия Кузина, предназначенные для интеллектуального,
мировоззренческого и религиозного «светофильтров», не позволяют возникнуть общему
стилистическому колориту повести. Ей при обилии, так сказать, акциденций (в данном случае – украшений), которыми полнятся слишком частые «автокомментарии», не хватает субстанции. А именно, не хватает внятного рассказа о том, что существовало само по себе, чем жил и вдохновлялся, отчего страдал и за что боролся автор в период, о котором он хотел поведать читателю, но сделал это в изощрённой форме. Обильные, если не сказать, навязчивые «автокомментарии» выглядят в повести явным излишеством, любопытная история теряет цельность восприятия. К тому же эти вставки в итоге не могут создать у читателя впечатление о сугубо фестивальном фильме «Левша». Его просмотр, возможно, быстрее, полнее и ярче высветил бы детали, в которых кроется… Да уж, лучше один раз увидеть.
В своеобразном кинематографическом монтаже, положенном в основу композиции
повести «Люцифериада», нетрудно усмотреть поиски к расширению жанра повести. Их
можно только приветствовать, ибо нередко на границе жанров открываются новые
горизонты творческих возможностей. В тоже время, резкий отказ от традиции, присущей повести как таковой, снимает вопрос о мастерстве, устраняет критерии. А что такое искусство без мастерства? Кухня без повара?
Впрочем, автор предупреждал…