Выхожу один я на дорогу. Рассказ

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.
               М. Лермонтов


Рабочий день продавца-консультанта магазина бытовой электроники Максима Федорченко подходил к концу. У Макса было приподнятое настроение. Ему повезло продать три пылесоса, две стиралки, плазму и ноутбук. Но не только это поднимало ему настроение. Сегодня в ответном матче четвертьфинала Лиги Чемпионов любимый футбольный клуб Макса мадридский Реал принимал на своем поле Баварию, приехавшую в Испанию на скоростном поезде из Мюнхена. Макс, его друг Александр, а также энное количество условно молодых, но безусловно веселых и остроумных мужчин соберутся в местном пивном баре смотреть это действо. С Александром, конечно, придет его жена, с которой у Макса были, скажем так, близкие отношения. Ловкач Макс, почти Остап Бендер во мнении всеведущих городских сплетников, открыто крутил интрижку адюльтерного характера с женой своего друга, вызывая у наличных зрителей этого любовного треугольника кантианскую иллюзию, что они имеют неоспоримое право судить, кто является возвышенной целью, а кто презренным средством. Считаете, я лишнего завернул? Нет, если рассказываешь о Максе, это звучит даже слабовато. Возможно, вы встречали этого человека, когда приходили в наш сетевой магазин бытовой электроники. Тот, что раньше назывался «Эльдорадо», а впоследствии сменил эту вывеску мошеннического характера, но не сменил сам характер. Подобно Буратино, вы мечтали похоронить на этом Поле Чудес свои выстраданные четыре сольдо. Возможно, блуждая среди бесконечных инсталляций, в пространстве, наполненном льющимся ниоткуда светом, кондиционированным воздухом и отфильтрованной музыкой, дошедшей до нас от какой-нибудь из многочисленных внеземных цивилизаций, вы терялись, забывались, и бесцельно бродили, отчаявшись найти несчастный блендер, за которым пришли. И вдруг перед вами возникал он, ангел в оранжевом батнике и мягких кроссовках, далекий потомок ливрейных лакеев, перевоплотивший интеллигентную сервильность в высококачественный сервис. Вот, словно Вергилий Данте, он ведет вас туда, где ждет это чудо, уникальное сочетание цены и качества, которое устроит вас на все сто. Затем вы оплачиваете в кассе чек, краснея от мысли, что это стоит намного дороже. А после, распаковывая дома покупку, вы с удовольствием вспоминаете этот светлый образ. Особенно тот момент, когда образ, понизив голос и приблизив губы к вашим ушам, шепчет: «У меня дома именно эта модель». О! Это было не просто доброжелательно, это было интимно. Как можно достичь такой утонченности, такого баланса на грани почтительности и назойливости? Да, это несомненно особый талант. И каждый раз, включая блендер, вы с завистью думаете о тех, кто входит в ближний круг этого существа неземного порядка и может наслаждаться ежедневно и в любых количествах тем, что вам досталось лишь однажды. Или дважды.

Да, Макс был талантлив. Но его талант не ограничивался способностью спихивать ширпотреб легковерным мещанам. Хотя именно это качество было по-настоящему оценено окружающим миром, и именно оно в настоящее время кормило Макса. Хозяева магазина наметанным глазом распознали в нем негранёный бриллиант торговли, а, распознав, не скупились на премии. Никто лучше не мог «вложиться» в клиента. Пожилая, капризная и властная матрона, поговорив с ним, превращалась в кроткую и доверчивую овечку. Непробиваемая психологическая установка «У вас нет того, что мне нужно», с которой она входила в магазин (с которой, она, вероятно, родилась), по движению волшебной палочки сменялась на «Мне нравится здесь все». Или домохозяйка в леопардовых лосинах, та, которая давно махнула на себя рукой, - она в руках Макса снова превращалась в «ангела радости», парящего высоко над морем страданий и житейских проблем.
Но повторяю, это была лишь оболочка, образ. Что скрывается за ней - знали немногие. Ирина, так звали жену Максова друга Сашки, была в числе посвященных. Однажды, когда они с мужем зашли в холостяцкую келью Максима, она увидела на его письменном столе открытую пьесу «As you like it».
- Ты читаешь Шекспира в оригинале? – с придыханиями на месте ударений спросила она.
Макс, который на самом деле до смерти боялся прослыть хвастуном и пускателем пыли в глаза, выглядел так, будто его застали за чем-то постыдным. Он начал поспешно объяснять, что он хотел лишь попробовать, что сейчас он только на первой странице, что ему, видите ли, приходится пользоваться словарем.… Но поднял глаза и заткнулся. Во взгляде Ирины пылал костер восхищения, который невозможно было затушить его жалкой словесной струйкой. Родом из Сибири, она отличалась шокирующей в наших краях непосредственностью. Темперамент Иры был соответствующий.  Так Макс, не желая того, покорил гордую выпускницу ин-яза.
- В университете, когда я училась, не было никого, кто читал бы Шекспира на языке оригинала. Это вообще большая редкость. А что еще ты прочел? А зачем ты его читаешь?  Тебе что, правда интересно? Нам тоже задавали отрывки из Гамлета, но мы делали вид, что прочли, а сами не читали. Я помню, это было ужасно трудно и скучно. Ты что, учился в ин-язе?
- Нет, я учился в техническом вузе и не имею к ин-язу никакого отношения. Наверное, поэтому люблю английский язык и английскую литературу. Но в Шекспире нет ничего заумного, он, скорее, естествен. Шекспир в поэзии для меня - все. Я люблю его больше всех других авторов, даже больше Виргилия. Воистину, Лорд словесности!
Ирина уже стояла возле книжного шкафа и, открыв рот, читала названия книг. Английские, немецкие, французские, а также на латыни и древнегреческом.
- Откуда это у тебя?
Макс не успел ничего ответить.
- Я никогда не встречала таких, как ты. Ты знаешь, что в нашем городе таких людей нет? Что ты здесь делаешь?
- Ты же видишь, читаю книги.
- Ты не боишься, что ты увязнешь в этом болоте? Сопьешься? Как ты общаешься с местными?
- Ты же увидела, я читаю книги, значит, мне не нужны люди.
- Ты это серьезно?
- Почти. Мне не нужны люди, но мне нужно общество. Знаешь, как и все, я наделен набором социальных инстинктов. Приходится им следовать. Но я следую, радостно, отдавая себе в этом отчет. Я привязан к толпе, как пастух к стаду. Это тот случай, когда иго легко, а бремя благо.
- Я много слышала о тебе от мужа. А ты не кажешься отшельником. Тебя знает весь город. Ты весь в друзьях.
- Я же и говорю. Я покорно следую за своими социальными инстинктами, за неимением божьих заповедей.
- А женщина? Женщина у тебя есть? Девушка? Любовница?
- Нет, это место сейчас свободно, и я чувствую от этого легкий сквозняк.
- Хочешь, я буду твоей любовницей?
- Хочу. А что будем делать?
- Что хочешь. Или ничего.
Ирина окончила столичный университет. Каким чудом она оказалась в этом отсталом городке, ведомо было богу. Но не ему одному. Все остальные тоже были в курсе. Александр, ее муж, был из тех добытчиков жен, которые могли бы похитить дочь у царя Миноса. Получилось, что привез он из Москвы образованную барышню на зависть всей своей деревне. Я сказал деревне, хотя на самом деле это был небольшой степной город. Что, по сути, одно и то же. К чести Ирины, она не стала делать долги у местных портных и парикмахеров, как это случилось с Эммой Бовари. Будучи слегка похожа на нее внешне, в остальном она была ее полной противоположностью. Невысокая шатенка с немного монгольским лицом, тонкая в талии и широкая в бедрах, она оказалась отличной матерью. Город глазом не успел моргнуть, как она подарила Александру троих детей. Мальчика и двух девочек-близняшек. Пока Александр, двухметровый атлет с головой князя Мышкина, размышлял о том, нужен ли ему четвертый ребенок, трое малышей бойко пошли в садик, и у Ирины образовалась заметная толика свободного времени, которую совершенно некому было организовать. Сашка то работал на Севере вахтовым методом, то пропадал по шабашкам. С Максом они были друзьями по футбольному полю. Подростками играли в местной команде. Футбола оказалось достаточно, чтобы их дружба выдержала годы. То были годы разнообразных странствий Макса, который, впоследствии проанализировав их отношения, вынужден был сделать вывод, что самым близким человеком и надежным другом для него оказался опорный полузащитник из детства, в коем сам он был левым крайним нападающим. А тот, понимая, что в его семье зреет революция, сам подталкивал Ирину к тесному знакомству с Максом. Он помнил его способность идеально принять пас, и, не пожадничав, вернуть его в нужном месте пространства-времени. Жену с собой он притащил с корыстной целью, а сам тем временем на кухне довольно и нервно потирал руки.
- Саш, ты не против, если я буду ходить к Максу во время твоих командировок, - обратилась к нему Ирина, когда он показал свою настороженную физиономию в дверном проеме. Физиономия изобразила раздумье.
- Ну я не знаю… А что скажут… А что скажет Макс?
- Он будет рад приглашать меня на чай. Мы будем говорить о западноевропейской литературе. С тех пор, как ты затащил меня в эту глушь…
- Хорошо, хорошо!
- Она придет на чай, а досужие люди будут язвить! Ты их послушаешь и скажешь, что я увел у тебя жену – попытался возразить Макс.
- А чем тебе не нравится Ирина? У тебя не возникает желания ее увести? – шутливо парировал Александр и смерил обсуждаемый объект критическим взглядом.
Здоровый юмор, здоровые отношения. Бывает и в жизни такое. Но не все верят, что такое бывает. Как шутили мы, будучи студентами: «Жене сказал, что пошел к любовнице, любовницу обманул, что не смог отвязаться от жены, а сам пошел в читальный зал учить мат анализ...»

Макс умел покорять аудиторию. Это был особый талант. В пивном баре, в котором намечался сегодняшний просмотр исторического четвертьфинала, вокруг него возникло что-то вроде высшего общества. Так сказать, футбольного бомонда, с интеллектуальным душком. Главное, разумеется, было не в перипетиях схватки на сверхъестественно ровном футбольном поле, которое через тысячи километров и миллионы небесных каналов растекалось яркими зелеными лужицами по тусклым квартиркам и затрапезным барам, разгоняя непросветную скуку жизни. В данном случае онт были лишь поводом и декорацией. Главное и интересное заключалось в диалогах с участием Макса. И его монологах, которые все кафе слушало, открыв рот. Поймав прохладную и быструю волну мысли, он, словно отчаянный серфингист, несся с ее вершины в брызгах пивной пены. Сведенборг, Псевдоареопагит, Мигель де Молинос, Иоахим Аббас. Идеи сшибались и расшибались. Народ никогда не слыхивал таких имен, но слушал, раскрыв рот, как самый увлекательный рассказ о драке соседей.  Макс мог начать со средневековой эсхатологии, пробраться сквозь дебри послевоенной политики, разобрать по косточкам Карибский кризис, и закончить Бреттон-Вудским консенсусом. Кто же он такой, этот провинциальный гений?
 
Невзошедшая звезда науки Максим Максимович Федорченко был отчислен с третьего курса университета за прогулы, пьянки и дебоши. Увы, отлично сданные сессии, и с блеском выполненные курсовые работы перемежались недельными пивными «сейшенами», во время которых было все. Троллейбус, который укатили за город и бросили утром под окнами общежития со следами чудовищного пикника внутри. Неведомо где украденная лошадь, которую затащили на пятый этаж, чтобы она всю ночь громыхала по узкому коридору из конца в конец, вызывая своим инфернальным ржанием раскаты еще более инфернального хохота вундеркиндов, спятивших от решения дифференциальных уравнений. Дебаты без правил ночи напролет о смысле жизни и о судьбах вселенной, с последующим мордобоем и проламыванием черепов.
После отчисления он, вооруженный фундаментальными парадигмами, загремел туда, где пользы от них не было никакой, - в армию. Отслужив срочную в войсках ПВО, по ее окончании подписал контракт. Делать в тылу ему было пока что нечего. Так он приобщился к укреплению рубежей империи, на данный момент откровенно рушащейся. Условия ратного подвига напоминали горный курорт. РЛС Макса поставили на одном из величественных отрогов Кавказского хребта, в каких-то пяти-шести часах езды от его родного города. На боевые дежурства он ходил пешком вверх по извилистой горной дороге, расчищенной от обломков скал бульдозером. Постоянно мокрые от плотного утреннего тумана валуны и скалы. Когда этот туман, который на самом деле был облаками, рассеивался, проступали исполинские белые крыши. Горы, сверкающие в лучах восходящего из-за Каспия солнца. Чай, сигареты и монотонное гудение аппаратуры. Напарник, который как запрограммированный режется в компьютерные шахматы. Под этот аккомпанемент Максим проглотил уйму нетривиальных книг. Шопенгауэр и Ницше, Шпенглер и Тойнби, Платон и Аристотель. Кто-то, как будто специально для него, оставил эти сокровища в библиотеке горного поселка, в который он спускался с дежурств и где постоянно толклись геологи и астрофизики.  Если чего ему не хватало, в смысле книг, то местный торговец-челнок, под заказ мог привести из столицы что угодно.  Чистый горный воздух, впечатляющий ландшафт, покоряемые ежедневно вершины человеческой мысли способствовали тому, чтобы у Максима прошли приступы бесплодных метаний, и он осознал, что у него есть путь, своя заветная вершина. Он стал оттачивать свой полемический талант в беседах со своими новыми друзьями, в перерывах спаивая их разведенным один к одному дагестанским спиртом. Ими были трое молодых сотрудников близлежащей астрофизической лаборатории. Как и он, вчерашние студенты, нашедшие свой временный приют в этом малолюдном поселке. Молодые и не обремененные машинами, квартирами, заслугами и званиями они в первом, завязавшемся между ними и Максимом мимолетном разговоре, заявили, что философия — это высшее, что изобрело человечество. Макс охотно принял эту догму и вступил в горную секту звездочетов-философов. По вечерам по мере того, как в пучине неба одна за другой загорались звезды, а под ними одна за другой гасли окрестные вершины и поселок погружался во мрак, в спартанской комнате горного общежития разгорались философские споры. От досократиков, неоплатоников и христианских богословов они дошли до философов новейшего времени, затем воздали должное интеллектуальной моде. Йога, буддизм, эзотерика. Прочий интеллектуальный шлак. Он постепенно застилал поверхность молодых умов, как пластиковые бутылки покрывают поверхность заброшенного городского фонтана. Макс в этих беседах впервые проявил демоническую природу своего ума. Она заключалась в том, что он мог задавить любого оппонента, если его идея ему не нравилась, используя при этом минимум аргументов. Это происходило почти непроизвольно и очень не нравилось товарищам. Участились обиды. Пришлось вернуться к одиноким штудиям. Но уже на новом уровне. Дефицит общения он начал компенсировать записями в тетради. Это были разрозненные мысли, впечатления, к которым он сам не знал, как относиться, и никому не показывал. Да и показывать было некому. Астрофизики осваивали позу Лотос, а сослуживцы играли в компьютерные игры.
Когда разразилась война на Кавказе, РЛС Максима была перебазирована в район боевых действий. Война в горном воздухе долго не продлилась. Хватило пары недель на то, чтобы уничтожить весь авиапарк бывшего друга, переформатированного в злейшего врага. Большую часть самолетиков подбили на аэродроме. Те, что смогли взлететь, встретили свою судьбу в виде ракет земля-воздух. Через месяц станция вернулась на свою прежнюю точку. Начальство Макса обмывало медали, а он подал на расторжение контракта. Красота местности, несложность обязанностей, хорошая зарплата, возможность неограниченно читать, все эти плюсы не смогли перевесить один, для большинства не существенный минус: то, что ты принадлежишь не себе. Осознавать себя частью, деталью огромной ржавой скрипучей машины, где от твоего ума, твоей воли ничего не зависит, для Макса оказалось невыносимо.  И потом: просто сидеть перед приборами и нажимать различные кнопки — это на самом деле означало вызывать где-то вдалеке от тебя, за пределами видимости и слышимости пробуждение и неистовство могучих сил, которые безжалостно и неотвратимо крушат металл и людскую плоть. Он уничтожал людей, которых никогда не видел, и сущность которых была для него пуста. Попытки думать о них, как о врагах базировались на фантазии и дичайшем произволе. То, что сослуживцам Макса облегчало уничтожение себе подобных, Максу создавало огромные внутренние трудности. Нажал на кнопку – человека нет. Это был девиз современной войны. Понимая, что это логичный итог развития военной техники, Макс предпочел бежать подальше от управления современными джинами. Деньги за пять лет он почти не тратил, и у него скопилась круглая сумма. Максим вернулся в свой родной степной город, из которого в ясную погоду были видны те величественные горы, среди которых проходила его служба. Город сильно истрепался за девяностые. Почти как в «Двенадцати стульях» здесь нормально функционировали в основном парикмахерские и погребальные конторы.
Денег было много, и он не спешил с тем, чтобы влиться в общественно полезную деятельность. Было много начатых книг, которые были не дочитаны из-за войны. Еще два года он вел отшельнический образ жизни.
Потом попытался устроиться на службу. Но в госучреждения его не брали. Не нравились такие факты его биографии, как отчисление из вуза и односторонне расторгнутый контракт. Но он с легкой душой пошел работать на частника.  Снова окунулся в людское море. Как-то по студенчеству на севере в стройотряде местные научили после парилки принимать контрастный душ. Содрогаясь поначалу под холодным, затем ошпариваясь под горячим, он переходил из одной душевой кабинки в другую до тех пор, пока переставал ощущать разницу. Теперь он перестал ощущать разницу между одиночеством и многолюдьем. Даже при полном растворении во внешнем общении он не мог перестать прокручивать в голове свои пока еще призрачные прозрения в сущность миропорядка. И сегодняшний поход в вертеп  он ожидал вполне спокойно, не досадуя на то, что пожертвует десятком страниц «Мира как воли и представления» в пользу десятка бокалов пива.
Он покинул торговый центр, когда туда вошли уборщицы и принялись устранять несуществующую пыль с полов и стеллажей.  Город был невелик, сорок минут из конца в конец. Лада, купленная на боевые выплаты, стояла в гараже, а он все свои концы совершал пешим порядком. На выходе из ТЦ его окликнули. Вот те раз. Леха Шестаков. Бывший одноклассник.


            Алексей Шестаков

Как-то раз, в середине зимы, где-то в начале нулевых я приехал в свой родной южный городок. Грустный это был визит. Во-первых, мама моя сильно приболела, пришлось срочно заняться ее здоровьем. К тому времени я лет десять с лишним прожил в столице. Все складывалось у меня путем. Обзавелся семьей, купил квартиру на юго-западе. Бизнес мой, строительный, мало-помалу шел в гору. Обычно на родину я езжу раз в год, весной или осенью, только чтобы маму проведать. Зимой  у нас, у москвичей, принято проводить отпуска где-нибудь в Альпах, на горнолыжном курорте, или в южном полушарии. Мальдивы, Бали, Гоа, к примеру. Короче, на островах. Летом разъезжать мне некогда, у нас, у строителей, горячий сезон. Куем бабло на всю катушку. А путешествия по югу России, вообще ничем меня не привлекают. Красоты местные лет сто назад надоели. Этот Кавказ, засранный коровами... В общем, если бы не мама, ноги бы моей в этой дыре не было. Не то что ездить, думать перестал бы.  Отряхнул прах и забыл. Но она всячески старается меня сюда выдернуть. Упорно. Все разговоры по телефону заканчиваются фразой: «Когда ты собираешься приехать?». То то ей надо сделать, то это. То сарай потек, то черешня осыпается. Я ей говорю, хай осыпается. Мне, например, проще пойти на рынок и купить. А она: та покупная, а это своя. Уговариваю ее продать здесь все и переезжать ко мне. По медицине возможностей будет больше. Но она говорит, а как я огород брошу. Ладно, ее не переделаешь. Пусть она проводит оставшуюся жизнь в том русле, в котором ей привычно. Дом, огород, соседи, внуки на каникулах. Правда, дети каждый следующий раз едут с боем. Говорят, там скучно. И мне эти поездки, как вилы в бок. Здорово приземляют все эти визиты на родное болото. Здесь у меня контракты на миллионы, а там «почисть курник!» Не почистишь, все: сын совсем не помогает. А то, что я ей хорошие деньги присылаю, это не считается. Столько, сколько я ей присылаю, хватит нанять человека, что бы он каждый день этот курник чистил. И не только курник. Она их все спускает на корм для кур и кроликов.
Но все это мелочь. Главная грусть в другом. Безжизненно здесь как-то, пообщаться не с кем. Половина знакомых детства разлетелась по городам и странам. Другая половина спилась и опустилась. Собственно говоря, делать здесь при всем желании нечего. Только пить. Я стараюсь поменьше выходить за калитку, чтобы не расстраиваться. А когда выйду, то чувствую себя словно инкогнито из столицы. Ловлю на себе плохие взгляды. Очень раздражает эта провинциальная манера глазеть, задавать вопросы. Отвык от этого. Приходится заставлять себя отвечать взглядом на взгляд. Навык то есть, когда-то сам был таким же быдлом. Есть, правда, несколько человек, которые что-то пытаются тут делать. Но масштаб явно не тот. Разговоры у них о том, кто какую машину купил, кто какой дом построил. Одним словом, тупость и серость. Дни считаешь, когда ехать обратно. Глупо с моей стороны, конечно: ну, расслабься, отдохни от столичной круговерти, но я словно боюсь, что меня засосет и не выпустит. Боюсь остаться здесь навсегда. Знаете, есть люди, у которых страх быть заживо погребенными. Фобия такая. Вот и у меня своего рода фобия.
И вдруг, как раз за день до отъезда, сталкиваюсь на выходе из торгового центра с Максом.  Это мой бывший школьный товарищ. Уж кого-кого, а этого я меньше всего ожидал здесь увидеть. Такое чувство, будто в тайге встретил крокодила. Почему? Да потому что если для меня весь этот быт, словно хлеб с плесенью, то, что говорить о нем. Потому, что все учителя его в гении прочили. Потому что он должен был стать академиком. Или хотя бы профессором. Надо признать, голова у него была что надо. Там, где я тер лоб над задачей, он прочитает и тут же говорит: это легко. Одну формулу напишет, другую и вот ответ. А ты половину страницы испишешь, - учительница посмотрит, все перечеркнет, говорит два. За что два? Я вам столько написал. И так не только на математике. По всем предметам. По литературе, что у него не спроси, он это уже когда-то давно читал. Химию, говорит, не понимает, однако на контрольных у него весь класс уравнения реакций списывает. Я бы так что-то не понимал.
Мама моя его сильно не любила. Говорила, он тебе не товарищ. Тебе нужен кто-нибудь попроще. Эх, Лешка, вот если бы у тебя такая, как у него, голова была…. Не тому эта голова досталась! Согласен. Если бы мне такую голову, то я точно книжечки бы не читал. Я бы на своем самолете уже летал. И яхта океанская у меня бы была. Да много чего у меня бы было, если бы у меня были его мозги.
Я вдруг почувствовал в себе два разных человека. Один хотел немедленно заорать: привет, Макс! Где ты пропадал все это время? Это был прежний восторженный пацан, беззаветный друг Макса, готовый день и ночь слушать его с открытым ртом и идти за ним на край света. На этого мальчишку немедленно прикрикнул второй мой внутренний персонаж. Остепенившийся, знающий цену жизни. Знающий иерархию. Тормози. Я уже преодолел приличное число ступенек общественной лестницы. Самых высоких и самых трудных. Теперь у меня есть Статус. И я знаю свой дальнейший путь. Он ведет наверх. На этом пути Макс – не очень приятное воспоминание. Хорошо, что жизнь сама распорядилась так, чтобы он остался в прошлом. Стоит ли сейчас воскрешать этот призрак? А вдруг он потом не отцепится? И будет ходить повсюду со мной. Вернее, я снова буду виться вокруг него. Говорить и думать с оглядкой на то, как посмотрит Макс.
Да, я становлюсь расчетливым и лицемерным. Это, конечно, ужасно, но это логично, надо признать. Нужно быть сильным, чтобы это признать. Возможно, когда-то при встрече я не посмотрю в его сторону. Или он не посмотрит на меня. Хотя он как раз вряд ли. Он словно из другого мира. Он может меня просто не узнать, через какое-то время. И это будет еще более унизительно. Но сейчас еще не время. Что ж, вернёмся на минуту в детство
- Макс!
- Леха!
Да, он искренне рад. Я хорошо помню его мимику. Помню настолько, что она снится мне по ночам. Помню, как он мне однажды объяснял, что я для него значу. Я — это не я. Я – часть его. Его мира, его прошлого. Любимая игрушка, машинка. Хорошо, сказал я, тогда что такое ты для меня? Он тут же ответил. Он, видите ли – свидетель моего бытия.  Без него я, если и существую, то все равно словно не существую. Только благодаря ему я существую по-настоящему. Он тот, кто посвящает мне мысли, использует меня, как некую освоенную и прирученную им часть вселенной, послушную и безопасную, для того чтобы воспитать и объяснить мной всю вселенную. И я должен быть счастлив этим. Когда-нибудь он напишет обо мне в своей книге. Я стану частью литературы. Литература бессмертна, значит, я буду бессмертным.
- Ты откуда? –  он меня спрашивает.
- Из Москвы.
- Что ты там делаешь?
- Живу.
- Прижился, значит, в Москве. А я вот не смог.
- Почему?
— Это долго объяснять. Я не понимаю, как там можно жить.
- По-моему жить можно только там. А ты что, здесь живешь?
- Ага. Ну что мы стоим, пойдем, где-нибудь посидим, поговорим. Мы в центре, тут есть пара приличных кафешек.
- Извини, сейчас просто нет времени. Я приехал по делам и завтра улетаю.
- А ты куда сейчас?
- На Степную.
- И мне в тот район. Пошли вместе, хоть по дороге поговорим.
- С радостью.
Мы пошли в вечернем тумане. Зажигались уцелевшие от камней местной шпаны фонари.
- Рассказывай, - сказал Максим.
- Что рассказывать?
- Что делаешь в Москве?
Я в общем считал, что мне есть чем хвастаться. Мой бизнес развивался хорошими темпами. Конечно, моя фирма не самая крупная в России. Но лет через десять обо мне будут знать очень серьезные люди. Однако хвастаться этим перед Максом — это все равно, что дразнить волка бананами.
- У меня все хорошо, - сказал я банановую (я хотел сказать банальную) фразу, чтобы уйти от ответа, и он это, конечно, почувствовал. С ним надо быть начистоту. То есть быть готовым ходить по битому стеклу босиком. Зачем я окликнул его у дверей магазина?
- А подробней можно? Ну, давай, колись!
- Подробней, я занимаюсь строительством.
- Архитектор, прораб?
- У меня своя фирма.
- Здорово. Значит, сам себе хозяин. А я вот работаю на частника.
- Я удивлен, не скрою, что… застал тебя здесь, - сказал я и прикусил себе язык.
Он остановился и посмотрел на меня своим обычным сканирующим взглядом. Знаете, когда смотрят не на лицо, а на что-то за тобой. Я не любил, когда он так на меня смотрел и втайне злорадствовал, когда он при мне на кого-то смотрел. Я знал, что при этом чувствовал собеседник Максима. И я, сам не веря в то, что говорю, продолжал:
- У тебя должно было быть все совсем по-другому. Не так, как у нас, всех остальных.
- Что ты имеешь в виду?
— Это трудно объяснить. В тебе всегда было что-то… Ты выделялся… Я думал, что когда-нибудь я прочитаю о тебе в газете или увижу тебя по телевизору. Ты должен был принести плод. Не то, что все мы. Пустоцветы!
- Хорошо, что сейчас темно и не видно, как я краснею. Только не от смущения, а от злости. Черт, мы не виделись тысячу лет, для того чтобы при встрече я слышал от тебя жалкую лесть. Извини, я так и не научился правильно реагировать на такие вещи.
— Разочаровываешь, - сказал я, чувствуя, как подскочил градус диалога — Это вовсе не лесть. Например, про себя я все всегда понимал четко. Я буду пробиваться наверх. Найду себе бабу, куплю квартиру, машину. Об этом мечтают практически все. А ты был чужд всему этому. Ты должен был уйти в тот мир, откуда сюда пришел. В мир науки, поэзии. Я не знаю.
- Слушай, а пошли ко мне. Я живу один. Посидим, поговорим. О той же поэзии.
- Макс, ты не представляешь, насколько я теперь от этого далек. И в стихах, скажу тебе честно, никогда не разбирался. Помню только один, наизусть. Лермонтов. Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит… В небесах торжественно и чудно спит Земля в сияньи голубом…
- Ужасное стихотворение.
- Я же говорю, что я в этом не разбираюсь. Знаешь,  когда приходишь в большой магазин, где есть выбор, а тебе все едино, и ты не знаешь, что тебе нужно, то берешь какой-нибудь брэнд. А Лермонтов в поэзии брэнд.
- Можно, пожалуй, так сказать. Только это не лучшая модель брэнда. Скажи, ты испытываешь усталость от жизни? Судя по твоему внешнему виду, нет: ты побрит, подстрижен, хорошо одет, у тебя на лице написаны планы лет на пять минимум.
- Ты прав. Так и есть.
- Тогда зачем тебе поэзия, посвященная тэдиум витэ?
- Я же говорю, я совсем не понимаю смысла стихов.
- Пойдем ко мне! Не бойся, ненадолго. У меня есть от силы часа три.
- У меня и того нет. Я завтра рано утром на самолет. Нужно кое-что доделать. А давай ты ко мне приедешь. Я купил себе квартиру. Тебе будет где бросить якорь. Тогда и будут как раньше у нас с тобой несколько ночей напролет. С сигаретами, кофе, разговорами о поэзии, мировой политике и философии.
- Звучит заманчиво. Но я уже был в Москве. И снова туда не хочу.
- Почему?
- Долго рассказывать.
- А если в двух словах. В чем главная причина?
- В двух словах. Видишь ли, я кое-что понял, прожив в Москве три года и проучившись три курса. Я сделал так, чтобы меня отчислили. Завалил сессию. Никто ничего не понял. До этого я шел на отлично. Все думали, что это случайность и я буду пересдавать. А я собрал вещи и уехал домой. Потом армия, служба по контракту.
- Я тоже ничего не понимаю. Что послужило причиной, Макс?
- О причинах я никому не говорил. Никому. Даже маме, царство ей небесное. Я был ее главным оправданием в жизни. Она воочию видела меня в сонме ученых мужей…
- Более чем странно. У тебя были такие перспективы. Ты мог был стать большим ученым. Они в любой стране... короли.
- А я, наоборот, понял, что зашел в тупик. Вернее, меня заманили в ловушку. Ловушку для умников.
- Все равно не понимаю, ты о чем?
- Да не жми так. Я попробую объяснить, так и быть. Но предупреждаю, скорее всего ты подумаешь, что я спятил. Наберись на пару минут терпения.
Мы стояли уже перед моим домом. Макс должен был идти дальше. На этой улице не горели фонари, и я не видел выражения его лица. Слышал только голос. Голос медленно продолжал свои странные речи.
- Нас вообще всех обманули, не только меня. Тебя тоже. Наших предков. Наших учителей и преподов. Понимаешь, все выглядит так, будто мы что-то делаем или на благо общества, или, на худой конец, для себя. Я, например, любил физику, опыты, открытия, трудные задачи. Меня гладили по головке и говорили умный мальчик, талант, светлая голова. Это мне нравилось. Сознавать себя не таким, как другие, избранным… Соблазн. Помню, как один профессор на лекции, поднял вопрос, зачем люди идут в науку. Затем, обнародовал свой девиз. Удовлетворение собственного любопытства за государственный счет. То есть, он, пожилой неглупый человек, с ученой степенью, даже лауреат какой-то премии за вклад в науку, убедил себя и пытался убедить нас, что он использует на благо себе некую огромную внешнюю силу.  Словно джина, который для его развлечения готов предоставить любые реквизиты. А именно, он использует государство. Я стал об этом размышлять. Понемногу. И я не помню, когда и как, но у меня вдруг открылись глаза. Я понял, что спонсор всех этих развлечений ученых, играющихся в своих лабораториях, как дети играют в песочнице, это ничто иное, как государственный военно-промышленный комплекс. Дядя, который отечески склонился над нашей песочницей, как оказалось, носил погоны. И наши безобидные игрушки со временем должны стать мощным оружием, какого еще не было в мире.
- Макс, но есть же мирное применение научных открытий.
- Нет, Леха, оборонка рулит всем. Все остальное маскировка. Большинство выпускников моего института получали направления на работу в секретные конторы. Ящики, как у нас говорили. Это как раз и есть оборонка.
- Даже если так. Если все в этом участвуют и нет другого выбора, то тебе какая разница. Лишь бы деньги платили! Не так?
- Конечно так. Нам предоставили возможность заработать. Но зарабатывать мы можем только на заочных убийствах. Есть люди, которые даже не осознают данного факта. Того, что они работают на убийство кого-то, где-то далеко, в будущем. Может, даже в настоящем, но далеко. Есть такие, что примиряют себя с этим, строят систему оправданий. Есть даже такие, что видят в этом повод для гордости. Они считают, что укрепляют безопасность страны и мира.
- Почему тебе не думать, как они.
- Потому, что так думать не верно. Если учесть все имеющиеся сведения, то вырисовывается вывод: рано или поздно мир будет взорван.
У меня нарастало ощущение безумия происходящего. Мы стояли в уже ночном мраке, еще более беспросветном благодаря туману, на безлюдной улице. Где-то неподалеку лаяла собака, и мычали вечные, как мироздание, коровы. Этот мирок создан для того, чтобы задушить ум. Чтобы такие, как Макс, потеряли в этой мгле острие своего разума и вопреки очевидности говорили о хрупкости мира. Тем самым оправдывая свое бездействие. Мне стало жалко его. Я думал, что он красавчик, что он придет к финишу первым. А он сошел с дистанции после первого круга. И теперь из кожи лезет вон, чтобы убедить меня в том, что белое — это черное. Да, наверное, это удел многих умников. Они сходят с ума, не научившись им толком пользоваться.
- И что теперь? - спросил я, стараясь не выдать голосом чувство жалости.
- Теперь? Получается, что я не хочу собой, своим телом, своими мыслями и делами подкреплять логику настоящего. Она должна быть преодолена или сломана, или она уничтожит все. А пока я лишний человек в этом мире.
- Так что теперь, вешаться?
- Зачем? Нужно искать. Жизнь продолжается, мы живем в интересное время. Я думаю, что я должен его вобрать в себя и осмыслить. Может быть, затем я напишу книгу, которая кому-нибудь поможет, которая что-то даст миру.
- Зачем?
- В каком смысле?
- Что тебе это даст?
- О, мне ничего не надо, у меня все есть. А вот Миру позарез нужны мои мысли, хотя он об этом не догадывается. Шутка!
Мы разошлись в разные стороны. Отойдя немного, я остановился и бездумно смотрел в темноту, которая его забрала. Потом тряхнул головой, словно стараясь вытряхнуть его оттуда. Маленького неопасного Макса. Да, люди! Не всегда быстрому удается бег.
 


              Максим Федорченко

Когда я вошел в бар, бармен Серега мне отсалютовал из-за своей стойки. Серега всегда болеет за тот же клуб, что и я. Мы понимаем друг друга с полуслова. Я здесь персона грата. Плазму во всю стену я им помог купить по акции. С хозяином бара мы кенты, вместе ходим на охоту. Охотники так себе. Но это модное хобби.
- Серый, ну что, наши сегодня надерут баварцев?
- Ясное дело, весело отозвался Серега, занятый протиркой бокалов. Извечное занятие всех барменов.
— Это кто кому надерет? – заорал из-за углового столика Карпов, по имени тоже Сергей, а по кличке доктор. Доктором его назвали потому, что он действительно доктор, заведующий травматологическим отделением местной больницы. А заорал, потому что уже пьяный в дымину. Когда он успел? По идее у него еще рабочий день не кончился. И с ним его друг тоже зав отделением. Инфекционным.
А за нашим столом в самом центре кафе уже сидел Александр с Ириной. Ах, Ира, как я рад тебя видеть. Ира мне тоже рада, ответила мне взглядом, понятным только нам двоим.
- Спорю на ящик пива, крикнул я доктору, что Бавария сегодня вылетит из еврокубков.
- Макс, твой вонючий Реал – пижоны.
- Ты что, боишься спорить?
- Да пошел ты!
Доктор был умен, но спорные ситуации решал нахрапом. Я люблю таких быков. Чувствуешь себя испанским тореадором, вонзающим тонкую шпагу в загривок поверх бычьих рогов. На стороне тореадора легкость и техника, у быка злоба и мощь. Это бой на равных. Но если тореадор сохраняет хладнокровие, он всегда победит.
Обменявшись любезными фразами с доктором, я хорошо приложился к запотевшему бокалу чешского, которое для меня заказал Сашка. Сделав несколько больших глотков, от которых заломило в горле, я почувствовал, что сегодня у меня вдохновение. Шестаков меня разогрел. Доктор и пиво завели.
Я не знаю, знакомо ли вам чувство что вы, как паук паутину, держите за нити аудиторию, что каждое ваше слово впитывается, как капля воды, упавшая на сухую землю. А я люблю это чувство. Это началось с университета, когда мы собирались в какой-нибудь комнате общежития и всю ночь спорили о математике, постепенно переходя на литературу, философию. В этих разговорах взметались фейерверки идей. Один подхватывал мысль другого, разгонял ее до немыслимой скорости, третий останавливал первых двух движением плеча. По щелчку пальцев создавались новые религии, гении прошлого объявлялись идиотами, на свет извлекались никому не известные имена, и цитировались высказывания на всех языках. Постепенно все голоса умолкают, сливаясь словно ручьи, в один поток, и дальше несется только он. Это ваш голос, ваша сольная партия. И глаза, глаза. Они смотрят на вас отовсюду. Факир, вошедший в транс, заклинающий сотню кобр, раскачивающихся с ним в унисон.
Кафе тем временем пополнялось новыми фигурами. Заняли свой столик, заставленный гренками и колбасками, братья Быковы, близнецы. В прошлом мои одноклассники. Разбогатели на перекупке зерна. Весь год, ничего не делая, братья могли заработать состояние во время уборки. КамАЗы с купленным по дешевке местным зерном шли один за другим в Дагестан и Осетию на производство водки. С ними за столиком присоседился учитель географии Стефанский. Их штатный собутыльник и спарринг партнер по биллиарду. Авторитет у братьев он снискал тем, что смотрел по выходным Формулу 1, и всегда болел за Михаэля Шумахера.  Для них это был заоблачный интеллектуальный уровень и эталон постоянства. Дальше сидел ювелир Толик Шинкаренко со своей любовницей Еленой. Этот родился и жил для того, чтобы не дать умереть от скуки местным сплетникам. Подробности его семейной жизни были общественным достоянием. Сначала все смаковали подробности свадьбы на тысячу человек, которую закатили Толику его родители: бывшие директор и главный бухгалтер местной птицефабрики. Потом был дворец, который они же отгрохали молодым, не дожидаясь, когда их любимый сын станет на ноги, и начнет зарабатывать свои миллионы ювелирным делом. Потом Толик, уже будучи отцом, завел себе любовницу на местном базаре, и месяц назад ушел из семьи. Сейчас весь город заключал пари, сколько денег успеет выкачать из него молодая оторва, прежде чем Толик ей наскучит. Зубной врач Иван Иванович, кругловатый, улыбчивый мужчина. Тоже хороший, между прочим, врач. Но, видимо, Чехов знал, что делал, когда сочинял своего Ионыча. Два года назад Иван Иванович еще читал книги, и мы с ним обсуждали философские проблемы. Иван Иванович, немного робея, говорил мне, что философия, как гастрономия, его интересует только в одном аспекте. Какое блюдо полезнее для здоровья. Я пробовал ему доказать, что так нельзя, нужен нематериальный интерес. То, что называется духовным, нельзя потреблять её, как обед, сбалансировав по жирам и калориям. Но мягкий Иван Иванович мягко гнул свою линию и… догнулся. На момент данной встречи в кафе он имел сонно припухший вид. Приятное округлое брюшко. Модный телефон. Со мной он здоровался весьма тепло, но больше не беседовал ни о чем, кроме погоды и политики.
У людей стали появляться деньги. У некоторых даже много. Когда была куплена машина мечты, построен дом с бильярдной в подвале, тренажерами и сауной, посещены тропические пляжи с голубыми лагунами и желтым песком, стал вопрос, на что их тратить дальше. Шинкаренко купил для своей ювелирной мастерской американские станки с программным управлением. Хозяин кафе, в котором собирался бомонд, начал собирать коллекцию охотничьих ружей и покупать туры в Африку, на сафари. Менеджер банка купил яхту на тележке и со своим другом из федеральной службы стал ездить рыбачить на Каспий. Всех заткнул за пояс мой друг Сашка. Он купил себе телескоп, оторвав от семейного бюджета четверть стоимости их будущего особняка и теперь, когда я поднимал какой-нибудь метафизический вопрос, ничтоже сумняшеся переводил разговор на туманность Андромеды, Столпы Творения и другие красоты Вселенной. Полка с популярными книгами по астрофизике довершила наш с ним интеллектуальный паритет. О, я свято чту право человека на самообман. Лишь бы от этого не страдали окружающие. А то есть такие, что выпьют и начинают учить правильной жизни. Спорить бесполезно.
И мне, честно говоря, уже не нужны эти споры о правильной жизни. Ни с Иваном Ивановичем, ни с Сашкой, ни с Лешкой. Я их давно перерос. Я имею ввиду собеседников. По сути, у меня остался один единственный собеседник, который может меня удивить неожиданной идеей или метким наблюдением. Это я сам. С некоторого времени я беседую сам с собой. Дискутирую, полемизирую, теоретизирую.  Подхватив любую тему, я взбираюсь на нее, как сёрфер на гребень волны, и мчусь вниз по самой скользкой в мире субстанции, стихии человеческой мысли. Я могу начать с астрофизики и дойти до современной поэзии, по пути затронув шумеров или хеттов. Псевдоареопагит, Мигель де Молинос, Иоахим Аббас. Самюэль Хантингтон, Фрэнсис Фукуяма, Николо Макиавелли. Те, кому я посвящал бессонные ночи, ныне пляшут, как смешные призраки в пьяном кафе. Эти люди, которые сидят вокруг и насмешливо смотрят на меня, мысленно считая свои бабки, не осилят ни одной страницы Аристотеля. Возможно, в моей жизни и не будет больше людей. А будет одно общество, спрут без сердца с миллионами щупалец.
Кто из этих людей соль земли? Неужели это они, носители национальной идеи. Народ. Нужно очень крепко зажмурить глаза, чтобы разглядеть в них что-то обнадеживающее. В реале.  Вперед, Реал.
Тем временем на экране миллионеры в гетрах катали шар, надутый воздухом. Препарированное по высшему разряду зрелище на миллиарды долларов с Сантьяго-Бернабеу растекалась ручейками, каждый по миллиону, и возбуждало зрителей вокруг Макса в занюханном городе. Эффенберг выдал пас, и Бавария повела. Рауль пробил выше ворот с пенальти. Комментатор булькал от восторга. Мужики в кафе грязно матерились, не смущаясь присутствием слабого пола. Слабый пол курил Мальборо и пил Эфес Пилснер. Наконец, Реал забил ответный гол и игра успокоилась. Комментатор начал пересказывать футбольные сплетни, главной из которых была покупка Челси Абрамовичем. Внезапно почти уснувший над тарелкой с раками доктор проснулся и заорал: гнусные евреи купили все и вся.
Приехали. Я не знаю, почему меня это задело. Я не принадлежу к упомянутому народу. Я не скажу, что так уж сильно ему сопереживаю. Американским индейцам, например, исторически не повезло больше. И в другое время я посмеялся бы над словами доктора, которые на самом деле не его. Эта свинья вместо того, чтобы прочитать хотя бы Тита Ливия и Геродота, которые легко читаются, прочла взамен протоколы сионских мудрецов и велесову книгу. А закусила это трудами Адольфа Гитлера. Всегда есть люди, которым вместо канонических книг нужны апокрифы, а вместо Евгения Онегина Гаврилиада.
Сногсшибательная глубина суждений. Логика и здравый смысл. Ходит такой человек, что называется, под небом, ищет. Вроде бы неглупый, но отфутболивает все разумное, здоровое, спокойное. Однажды ему попадают в руки Сионские протоколы, или Майн Кампф, и из обычного человека он превращается в арийца. Супермэна, который через день обсыкается по пьянке, а иногда и обсирается.  Он рассуждает о низших расах, о засилии грязной крови, но не замечает грязи в собственной жизни. Если в споре с ним ты засомневаешься, проявишь слабину, боясь оказаться бестактным, или что-нибудь исказить, то он будет орать, перекрикивая тебя. А когда такие соберутся в кучу, то могут и убить.
- Доктор, чем тебе насолили евреи?! – заорал я через весь зал.
- От них воняет – прохрюкал доктор, - они угробили страну.
- Доктор, а кто же стране приносит пользу, алкаши вроде тебя?
- Я их презираю.
- Ты про Ландау слышал? Мандельштама? Ах я забыл, ты же в медицине. А такие, навскидку, как Мечников, Илизаров, Луриа? Они что тоже страну угробили?  Ты про Мечникова слышал?
- Они шпионы и предатели.  Правильно их Сталин душил!
До этого я еще как-то себя контролировал. Но гибрид сталиниста с антисемитом… Это было выше моих сил.
- Доктор, души меня, я тоже еврей - заорал я, выскочив из-за стола. Доктор, который охотно говорил гадости, когда знал, что ему ничто не угрожает, подумал, что я буду его бить, и испугался. Первым его движением было спрятаться под стол, но, вспомнив о своих габаритах, он попытался встать, чтобы ретироваться на двух, а не на четырех конечностях. Пьяный в задницу, он, конечно же, не совладал с двумя и, опрокинув стол, рухнул на четыре. На него посыпались очистки раков. Раздался звон бьющихся бокалов. Сашка, который сидел к этому спиной, оглянулся и, увидев валяющегося в луже доктора, решил, что это я его приложил. Он вскочил и метнулся ко мне, по пути опрокидывая стулья. Испуганно закричала Ирина.
Сашка держал меня, обхватив за туловище с прижатыми руками. Я, как в смирительной рубашке, в его объятиях подпрыгивал на месте, вытягивал шею и кричал все новые и новые обидные слова в адрес взяточников докторов и бухарников националистов. Слова у мне никак не хотели кончаться. Про первоклассный футбол все позабыли. Псевдоинтеллектуальный флер сполз, оголилось дешевое кафе, приспособленное под футбольный пив-бар, в котором скандалят перепившие мужики. У меня перед глазами плавали недоуменные лица. Братья Ивановы туповато переглядывались, и один спрашивал у другого. Что – правда, Макс еврей? В кадре мелькнуло неприязненное лицо Ирины. Извините, мадам, за испорченный вечер.
Слова, адресованные лично доктору, на свой счет приняли почти все посетители кафе. И правильно сделали, значит, не совсем тупые. Удивленные интонации сменились откровенно враждебными. Сашка, который меня отпустил, почему-то смотрел в сторону. От меня. Я смутно помнил, как что-то выпалил про тех, кто покупает телескопы, чтобы казаться умными. Значит, в предстоящем побоище я лишился своего последнего союзника.
Назревала драка. В зал вышел хозяин. Он гордился тем, что его заведение было цивильным. Никакого мордобоя и поножовщины. Совсем уж шпану в помещение даже не впускали. А тут такое.
Парни, мне не нужны проблемы. Макс, иди проспись.


               Снова Максим Федорченко

Я вылетел из кафе, как пробка вылетает из бутылки шампанского после того, как бутылку хорошо потрясли. Быстро зашагал, не разбирая дороги, в режиме автопилота, продолжая между тем, наедине с самим собой, начатую в кафе перепалку. Чертовы чугунные лбы! Их ничем невозможно прошибить! Безумные умы, которые невозможно пробудить, невозможно облагородить. Неужели, единственным правильным решением было молча слушать весь этот бред? Ведь возражать им бесполезно! У меня нет ни одного слова, которое может оказаться действенным. Где взять ту волшебную палочку, которая доктора из борова превратит снова в человека? Вдруг мне на ум пришло слово, которое могло оказаться действенным и которое кровь из носу нужно сказать доктору. Немедленно. Я резко развернулся сделал несколько шагов в обратном направлении. Но тут же обнаружил, что ушел уже довольно далеко. Незаметно для себя. Я остановился. Нет, не пойду. Хватит бесполезных споров на сегодня. Тормози. Все.
Будто повинуясь команде, внутренний диалог умолк. Меня стала наполнять окружающая тишина. Та особенная степная деревенская тишина, на фоне которой различим самый слабый и далекий звук. Собака ли гавкнула вдалеке, скрипнула ли щеколда, или на другом конце города проехал на своей бабахающей шестерке запоздалый меломан, - стало слышно все. Все звуки отдельные, знакомые, неторопливые.  Но, кроме тишины, было еще кое-что особенное, я не сразу понял что. Потом сообразил: первый час ночи, а вокруг светло, как днем. Нет, совсем не как днем. Вокруг все голубое. Интересно, что явилось источником этого необычного света. Неужели так светит Луна? Но, посмотрев вверх, я нигде не увидел ее. Огромная тень закрывала половину небосвода. Оказалось, я остановился под большим деревом, чей мощный ствол и ветвистая крона загораживали от меня источник света. Это был дуб. В наших местах дубы - редкость. Они редко вырастают до таких размеров. Этот же дуб был исполинским. Я медленно обошел его и увидел: да, это была она, Луна. Но какая!  Туман, который душил город днем, почти полностью рассеялся. Ни клочка его, ни облачка. И полная Луна одна, высоко в небе, одновременно далеко и близко испускает во все стороны магический голубой свет. Непонятно что могло ее так окрасить. Словно она, как сказочная Золушка, впервые надела бальное платье.  Это голубое сиянье! Где-то я сегодня такое слышал. Ну конечно же! В небесах торжественно и чудно. Спит земля. В сиянье голубом. Как все сошлось в настоящую минуту! Все точно и верно. Но необычное ощущение возникло вовсе не от цвета луны, а от торжественности, разлитой во Вселенной, словно особой субстанции. Я стоял безмолвно, забыв о времени, и созерцал эту картину. Затем, не я, а кто-то посторонний вкрадчиво начал нашептывать мне в ухо: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит». Кстати, где они, эти звезды? Почему такое чудное представление проходит без их участия?  Я покрутил головой. А, вот они где!  Звезды все позади, как зрители в задних рядах театра. Я находился в партере, а они заняли амфитеатр и галерку.  «В небесах торжественно и чудно спит земля в сиянье голубом…» Конечно! Это не Луна предстала перед моими глазами, это Земля, на которой я жил все это время, ходил по ней. Я же почти ее затоптал! Не замечая того. Но сейчас кто-то вынул ее у меня из-под ног, отряхнул от грязи и от пыли, и она засияла, как ангел. Чтобы любить Землю, нужно видеть ее со стороны. Не многим дано.  Нам, повезло. Мне и Лермонтову. А что, если я жил только за тем, чтобы увидеть такое? Увидеть и постичь. Меня захлестнул восторг. Но тут, же насмешливый голос спросил: «Что же мне?..»  Действительно, почему я постоянно мечусь, бросаюсь в крайности, словно того, что я вижу сейчас, что увидел в разных местах до этого, мне недостаточно? Почему я постоянно забываю о приданной мне торжественной составляющей мироздания, частью которого я являюсь. Забываю осознавать это величие. Весь безмерный космос сейчас пришел на встречу со мной, кипящим от недавних ничтожных споров. Нельзя же так увлекаться сиюминутным. Бегать по барам, бабам.  Вести пьяные споры, произносить странные патетические монологи. Зачем мне все это?
Почему было не остаться в горах? Ведь предлагали же работу в астрофизической обсерватории. Надо было пойти, хотя бы, поначалу, дворником. Что, не очень красивый старт карьеры? Но что есть карьера, по сути? Восхождение по лестнице… к богу. Посвящение в замысел его творения. К его постижению… А стихотворение, остановившись на вопросе, как бумажный самолетик, сделавший «горку», устремилось вниз: «Так трудно жду… жалею…  о чем?» Нет, я не хочу, чтобы оно звучало дальше. Я не хочу дальше идти. Почему я раньше не делал в этом месте остановку, хотя бы паузу. Нет, я не хочу после этой секунды откровения, чтобы в мире, во мне произошло хоть одно событие. Они не нужны. Не нужны встречи, не нужны признания, узнавания, забывания. Ничего не нужно. После того, что мне сейчас было ниспослано. Оно каким-то странным образом объяснило мне все, все, все. Напомнило и предвосхитило. Искупило и простило. Нет необходимости дальше жить. «Нет, не жду. От жизни ничего я. И не жаль мне прошлого ничуть. Я ищу свободы и покоя. Я б хотел забыться и заснуть…» Удивительно, все так просто и так правдиво. Вот она, настоящая свобода и настоящий покой. Почему я этого не чувствовал раньше? Голос, сломив последний рубеж моего упрямства продолжал читать. Дочитав до конца, он начинал с начала. А я стоял и безропотно и некритично слушал. Первый раз в жизни.