Сити-менеджер. Глава IX Импотент с пяти лет

        Дуня Кулакина запала в сердце молодого инженера, избежавшего «темной» от работников станка и стружки. Тридцатилетняя вдова, в соку, преданная. Всегда в трауре. Только мужик на горизонте - глаза в землю, передвижения бочком. Ни с кем из местных кобелей ни словом, ни полсловом. Как ни подкатывали, никому не доверяла. На обещания жениться не велась. Выпроваживала пьяных хахалей настойчиво, твердо. Единственное обещание: повторится, вызову полицию. Вечерами сидела у окошка. Ночь-полночь, горит лампадка, - Дуня вяжет. У ног калачиком свернулась кошка. Зима, топится печка, на кухне -  Ташкент.

        Фалей ходил мимо окон, заглядывался. Бывало встанет и час простоит на холоде, пока не замерзнет, как генерал Карбышев. Она уже свечу погасила и спать ушла. А он стоит, смотрит. Мороз крепчает, пальцы отморожены, нос отваливается. Под хлипким пальтишком гуляет ветер. Лишь сердце горячее. Приворожила, сама того не замечая.

        Однажды он решился, постучался, как в библиотеку, с запросом книги. От покойного мужа остались два шкафа. Она провела в зал для выбора, сама ушла на кухню к пряже. Он схватил первую попавшуюся повесть «Ташкент - город хлебный» и мигом на кухню. Сел на лавочке подле печки, раскрыл, начал чтение. Она шьет, он читает. Рядом кошка трется, ластится к гостю. Дуня взглянула украдкой, потом еще. Он подмечает, но виду не кажет. Печка топится, жар идет. Через полчаса она предложила забрать книжку домой и там уже начитаться всласть.

        - Что вы, что вы? Это очень редкий экземпляр, его нельзя уносить. Мало ли, порву, испачкаю, потеряю. Вы уж никому не давайте фолианты из своей библиотеки, а то не ровен час… Я лучше здесь на лавочке, при вас почитаю. Да вы не бойтесь, я не нарушу ваш покой, я ж импотент… с пяти лет. - Сам не понял, как слетело с языка.

        Она заинтересовалась книгой. Что там такого мудреного? Он зачитывал отрывки и трактовал с глубоким смыслом, точно уже двадцать лет числился Сократом. Через неделю она смотрела на чтеца-философа без опаски, даже улыбалась. Через месяц разговорилась. У Павлуши как раз случился внеплановый День рождения, он пришел с конфетами и наливкой. Накрыли скатерть, расставили снедь, откупорили бутылочку вина. Она согласилась только на глоточек. Импотентов бояться - себя не уважать. Бокалы чокались, глазки горели, щечки алели. Незаметно для себя вдовушка оказалась в постельке в жадных объятиях книгочея.

        Наутро она вытурила ходока, без слов, без грусти сожалений. А он клялся в любви, вечной верности, звал замуж. Отставленный любовник на морозе накинул пальтишко. Следом вылетела шапка. С тех пор калитка и входная дверь плотно закрывались. Окошко кухни занавешивалось, свет исходил только от небесных светил. Она шила и вязала в спальне, окнами во внутренний двор, в рутинной работе находя утешение невольному греху. Иногда сглатывала слезу, корила себя, словно уже получила повестку в ад.

        Будущий главный энергетик ходил, вздыхал, стучался. В ответ - деревянное эхо. Познав женскую плоть, мужчина жаждет повторения. Парень молодой, перспективный, премиальный. Цеховые бабы заигрывали. Кругом смрад, скрежет кран-балки, рев станков, а они про любовь чудят. Особенно норовила кладовщица Нюрка Тараханова. Маленькая, кругленькая, темноволосая. То инструмент задержит с выдачей, то спрячет за спину, - вырви, мол. Он потянется, она грудь вперед. Соприкосновения возбуждают. Но девка на раз. Уж больно неказиста, прилипнет, не отвяжешься.

        - Зря стараешься, Нюр. - Фалей сокрушенно вздохнул. - Я ж импотент. С пяти лет.

       Тараханова уронила инструмент. Молоток громко шмякнул по железному полу. Женщина остолбенела, как жена Лота. Взор выражал вселенское сочувствие. Он поднял инструмент, но вместо ухода прошел внутрь кладовой, положил молоток на стеллаж. Павел сел на скамейку, опустил голову, втянул плечи.

        - Вот такие пироги.

        С Нюрки слетела ошарашенность. Она давно пыталась заманить «селезня» в силки кладовой, а тут сам вошел. Расселся, сокрушается, мылит взгляд. Хищница осмотрелась и срочно закрыла дверь. Подошла, села рядом. Поерзала, словно кто кнопки подложил.

        - Может это поправимо? - произнесла она. - Давай попробуем.
        - Да тут хоть пробуй, хоть не пробуй. - Он развернулся пахом к соблазнительнице, почти выдавил слезу.

        Она запустила руку в мужскую промежность, начала поглаживания. Он смотрел в потолок и думал о Ташкенте, городе хлебном. Тараханова расстегнула ширинку, залезла пальцами в трусы. Действовала механически, не вызывая удовольствия. Плюс Ташкент, - эффекта ноль с копеечкой. Он представлял Дуняшу, но мысли сбивались на дверь: на ключ закрыта или нет?

        - Такими вялыми движениями ты даже живой… организм не поднимешь, - решился он на сарказм, малозаметный деревенскому взору на жизнь.

        Она начала действовать энергичней, от чего исчезла и копеечка эффекта. Удручающе выглядели шкафы, полки, железо. В углу под потолком висела паутина, серый паук подбирался к мухе, попавшей в сеть. Павел вздохнул, взял женскую ручку и начал действовать мягко, обучающе.

        - Надо же, какие мы нежные! - Она хохотнула, но подчинилась управлению.

        Через пару минут эффект вырос до десяти рублей.

        - Кажись, встает. - Она обрадовалась, как ребенок трансформеру.
        - Это ненадолго. Отпусти… Видишь, сразу падает. Попробуй ротом. - Фалей знал толк в немецкой порнушке, особенно итальянской и тем более американской, даже запомнил одну энергичную актрису - Трейси Лордс.

        Она начала реализацию, но неумело, задевая зубами. Он терпел, пытаясь в пыльных шкафах найти аттрактанты. Потом положил руку на женскую головку и почти научил нежности. Обнаружилась устойчивость, крепость и сила духа.

        - Ну вот, я же говорила! Я и не такое могу поднять.
        - Ты - настоящая кудесница. И что мне теперь с этим делать?

        Она быстро стащила с себя комбинезон, трусы и оседлала жеребца. Вроде девица, а грудь обвисшая, кожа морщинистая, целлюлит. Тело пропахло цехом, пот с привкусом стали. Она далеко забрасывала голову, кладя руку на лоб, будто ломающаяся актриса. Брыкались недолго. Кладовщица причитала: «Только не в меня. Не в меня». Он внял просьбе и успел вынырнуть.

        - Получилось. - Он откинулся на стену, достал носовой платок, принялся стирать следы. - Бывает же. Это у меня впервые… за долгие годы.

        Она оделась, выдала:
        - Да уж. Что с тобой кувыркаться, что заготовки перетаскивать - никакого удовольствия! Зря старалась.

        Спектакль доигран, можно ретироваться. Удовлетворение нормальное: снял напряжение и отбил охоту домогаться. Павел подавил усмешку, попытался приобнять. Она оттолкнула. Угнулась, скрыла глаза под челкой, надулась. Напоследок он проверил: дверь не заперта.

        Теперь, когда подкатывала пьяная девица, охочая до перспективного тела, он вкрадчиво объяснял:
        - Я ж импотент с пяти лет. Пока поднять никому не удалось. - И когда девка почти отказалась, добавлял: - Кроме Нюрки.
        - Какой Нюрки? Этой замухрышки? - Тараханову знали все.

        Женская гордость взыгрывала, - «если Нюрка смогла, значит, я и подавно». Старались на совесть. Руки, рот, упорство. Бабий слух разносится быстро. А если женщина что-то хочет утаить от мужчины, - она это сделает, будут знать лишь верные подруги. Таким макаром Макарыч познакомился с половиной женского населения города.

        Фалей сохранил мужскую силу до преклонных годов. Незадолго до отставки Царенко он прогуливался у мэрии, опираясь на тросточку, насвистывая. Старичок, как и начальник, слышал совет: для здоровья нужно ходить по десять тысяч шагов в день. С того часа старался. Провинциальный вечерок, легкий ветерок, одиноко горящий фонарь.

        - Эй, Макарыч! - крикнула Элька. - Чо ты все скрипишь сапогами? Уже бы новые купил.

        Проститутки заржали, стекла затряслись, фонарь закачался.

        - А подо мной все скрипит: и сапоги, и кровать… Хотя я - импотент с пяти лет. - Главный инженер мехзавода театрально зевнул.
        - Знаем-знаем. Как там, кстати, твой вялый? Может, мы поднимем? Триста рублей и готово!
        - Во-первых, я за безвозмездный секс. Во-вторых, пока поднять никому не удалось… кроме Нюрки.
        - Какой Нюрки? Этой замухрышки? - Элька озадачилась.
        - Почему замухрышки? Она - молодец! Очень терпеливая. Работала долго и упорно, в основном, ротом. И старания увенчались успехом.

        Фалей протяжно вздохнул, отвернул слезящийся взгляд и угрюмо пошагал прочь. Насвистывания не соответствовали скорбности момента, и он воздержался. Тусклый свет фонаря, темные стекла мэрии, обшарпанный фасад центра. Вечерний холод, замерзшие лужи, звенящая тишина.

        Проститутки переглянулись и, сговорившись взглядами, бросились за главным энергетиком. Догнали, подхватили под руки. С одной стороны прижимались кости, с другой - сало. В обе щеки дули пары самогонки. Плотный оборот.

        - Эй, Макарыч, ну-ка пойдем с нами. - Руководила, как всегда, Элька. - Если эта замухрышка подняла, то мы-то точно!
        - Сомневаюсь.
        - Пошли-пошли. Сейчас убедишься.

        Фалей притормозил, поднял указательный палец, провозгласил:
        - Я за безвозмездный секс!

        Они уволокли главного инженера в сарай Верки, на соломе завсегда сподручней. Ночь. Звезды, просматриваемые сквозь дырявую крышу. Бесплатность жриц. Из-за холода скинули только нижнее белье. Так Макарыч реализовал еще одну мечту, подсмотренную в фильмах для взрослых, - втроем.


        На этом моменте Григорий Ефимович отпрянул от стола и округлил глаза. Он даже забыл выпить. Лишь сглотнул слюну и хмыкнул.

        - А им-то зачем? Они ж и так только этим делом зарабатывают. Едрит их налево.
        - Да где они зарабатывают? - Ленка почти возмутилась. - Так только, если какой залетный проскочет, или молодняк разобьет копилку и потратится на них, чтобы стать мужиками.
        - А на что ж они тогда живут?
        - Вот, я и говорю, ничегошеньки ты не знаешь. - Она обозначила щелчок по носу собеседника. - С огорода они живут, как все на селе.

        Бывший мэр замахнул стакан. Поспешно отпросился домой, взяв взаймы на такси и перелив самогонку в полуторалитровую баклажку. Выдул без закуси в машине. Всю дорогу качал головой и цокал языком. Открыл окошко для проветривания груза дум. Хотел закурить, но отложил намерение в долгий карман. Дома машинально сунул телефон на зарядку и завалился на боковую. Продрых до после обеда.

        Обошлось без похмелья. Мысли будто собрались в кучу. Он огляделся, точно на прожитую жизнь. Тяжело вздохнул, поднялся. Царенко прошел в гараж со стеллажами, слесарным инструментом, крепежом. Густой слой пыли. Запах машинного масла. Моток веревки лежал на видном месте. Не с первого раза, но Ефимыч перекинул конец через балку, связал петлю. Он точно не понимал зачем, но знал, обычно смазывают мылом. Постоял, покумекал и решил сделать по науке. Пришлось шлепать в дом, в ванну.

        На зарядке надрывался сотовый. Бывший градоначальник с минуту смотрел на телефон. Кому понадобился? Сто лет не звонили. Валька еще пару недель в Турции. От Ленки сбежал только вчера. Он направился к ванной, взял кусок мыла. Сотовый пиликал настойчиво, словно хотел отвлечь от задуманного. Пауза в сведении счетов не повредит, а лишь отсрочит. Царев подошел, выждал минуту и снял трубку.

        - Привет! Слушай, ну, до тебя совсем не дозвонишься. Как ушел с поста, так совсем стал занятой. Или ты забыл про начальство? - Голос звучал, как всегда, зычно.
        - Бывшее начальство, Василий Яковлевич, бывшее. Все мы теперь бывшие. Едрит их налево.
        - Ну, не скажи. У меня для тебя радостные новости, но это нетелефонный разговор… Знаешь, что? Я завтра к тебе подскочу. Так что ты там это… подсуетись, организуй баньку и прочая.
        - Какую баньку, Василий Яковлевич? На меня чурбан железный за нее долг повесил - четыреста тысяч восемьсот пятьдесят девять рублей семьдесят три копейки! - Память - удивительная штука, подчас не помнит главное, но легко воспроизводит шокирующее.
        - Ничего, Григорий Ефимович, наверстаешь свое. Есть указание сверху: на круги своя. Больше сказать не могу, нетелефонный разговор. Но ты уж это, не поскупись на завтра, понял?

        Бывший мэр молчал, вздыхая в такт секундам.

        - Ладно, давай, до завтра. Жди! - И замгубера повесил трубку.

        Царенко присел, уставился в пол, сверля взглядом дырку. Повздыхал, почесал шею мылом. Удивился, отложил кусок в сторону. Он пошарил глазами по столу, взял баклажку вчерашнего самогона. Крышка слетела и брякнула на пол. Бедолага запрокинул голову, занес бутылку надо ртом. Последняя капля стекла в глотку. Мило, но мало. Он закрутил крышку и бросил бутылку в мусорное ведро. Она слетела на линолеум, - емкость переполнена и дальнейшему наполнению не подлежит. Ефимыч вышел во двор, оглядел джип. Невольно развеселился. «Миселен»!

        Жара, простор полей, короткие перелеты птиц. Ключи в замке зажигания. Грузное тело упало на водительское сидение. На днях нашел канистру с пару литрами топлива, тогда же залил. Долго стояла машина, завелась с третьего чих-пыха. Не закрывая ворот, бывший мэр покатил на край коттеджного поселка. Стук в калитку трехэтажного особняка.

        - Чо тебе опять? - раздался мальчишеский фальцет с едва различимым акцентом.
        - Барона позови.

        Легкий посвист убегающих ног. Через пять минут калитка отворилась, вышел главный цыган. Как всегда при параде: кумачовая рубаха, джинсы, черный пиджак.  За спиной традиционно кучковалась свита. Он смерил бывшего градоначальника взглядом, процедил:
        - Чо опять хотел?

        Царенко вложил в руки собеседника ключи от машины.

        - Возьми в залог. Нужно пятьдесят тысяч. Через месяц-два отдам. Едрит твою налево.
        - Я залоги не беру. Иди в ломбард. - Барон протянул ключи обратно.
        - Сделай исключение. Для своей же пользы. Есть информация, что скоро все на круги своя. Если ты мне поможешь, я тебя сильно прижимать не буду… Вообще, отстану.

        Цыган задумался. Башковитый мужик, дважды повторять не надо. Он прочно уставился в глаза просителю. Сзади внимательно стояли парни кочевого телосложения. Бывший мэр виновато держал взгляд. Взвесив все «за» и «против», барон выдал:
        - Десять тысяч. Через месяц не вернешь, машину продам.
        - Ну, ты, блин… едрит твою налево.

        Торговались рьяно. Махали руками, взывали к совести, ссылались на риски. Договорились до фьючерсов, опционов и кривых второго порядка. Сошлись на двадцати тысячах и полутора месяцах отсрочки. Царенко вызвал такси и приказал в баню.

        - Здоров, Дим Димыч! - Бывший хозяин приветствовал старика, копошащегося во дворе.

        Ворота открыты. Мужик в ватнике оторвался от земли. Невольно снял шапку-ушанку. На протянутую руку округлил глаза, раскрыл рот в немом изумлении, вытянулся в струнку, как солдат перед генералом.

        - Здравствуйте, Григорий Ефимович!
        - Давай, раскочегаривай баньку! Время пришло. Едрит твою налево!
        - А платить кто будет? Ее ж администрация отключила.
        - Она же на мне числится?.. Вот, я и заплачу.

        Завхоз пожал плечами, покачал головой, скривил губы. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, елозя взглядом по земле. Бывший градоначальник вставил сигарету в зубы, поискал по карманам зажигалку.

        - Да не переживай ты так. - Царенко приблизился. - Есть информация: скоро все на круги своя. Да и какая разница десятками тысяч больше, десятками меньше! Итак уже накопилось четыреста тысяч восемьсот пятьдесят девять рублей семьдесят три копейки. Давай, раскочегаривай!

        Дим Димыч думал. Грязные пальцы легли на лицо, погладили губы. На горизонте летнее марево, колосящиеся поля, островки лесной растительности. Он почесал затылок, сдвинув шапку набекрень.

        - Надысь, приставы приходили, оценивали имущество…
        - Понятно дело. Под меня копают. Работа у них такая. Давай, не спи, готовь, все, как надо. Едрит твою налево. Завтра важный человек приедет. Чтоб все было по высшему разряду!

        Завхоз сообразил о ком речь, принялся за привычную работу. Метла, грабли, дрова. У Ефимыча тоже масса дел. Он сгонял в магазин на такси, затарился выпивкой и закуской. Долго всматривался в полки, перепроверял в мозгу, но вроде ничего не упустил. Привезя снедь в баню и забросив в подключенный холодильник, водку он погрузил в морозилку. Белый ящик въехал, как влитой. Бывший градоначальник уставился на эмблему, почесал шею. Быстро вытащил ящик обратно, выудил бутылку. Крепкие пальцы свернули пробку. Он поднес горлышко ко рту, но остановился. Постоял, и с глубоким вздохом вернул бутылку в холод. Дверца истерично хлопнула.

        Ночью Царенко долго пытался уснуть, ворочался, вставал. В отсутствие водки выпил много воды. Кран открывался каждые полчаса. Сетовал, мол, дурак-человек свез весь алкоголь в загородное строение. Захрапел под утро, зато вновь продрых до после обеда. Ефимыч прикинул, - водку взял среднюю, но одну бутылочку дорогому гостю нужно все-таки заказать солидную, лучше коньяку. Поход в трехэтажный особняк. Главный цыган долго отказывался брать в залог загородную баню, но все-таки согласился и выделил еще двадцать тысяч. Такси до города. Супермаркет, многолюдность, кондиционер. В каждом отделе запах особый.

        Царенко гордо подошел к витрине элитных напитков. Почесал репу, помялся и резко достал коньяк. Легенда о том, как бывший мэр опростоволосился, еще ходила. Шелест быстро пронесся из уст в уста. Народ ринулся к кассе, затаился, отложив выбор товара для дома, для хаты. Мужики хихикали в усы, женщины нагло следили, мелюзга шалопаистая зыркала в непонятках.

        Черноволоску по-прежнему обхаживали местные кобели, но по слухам, она держала стойкую оборону. Сказались внушения матери на тему «здесь все мужики пьяницы и путевого днем с огнем не сыщешь». Более-менее живут в областном центре, а лучше - в Москве. Однажды такой будет проезжать мимо, прямиком на юг, как уже случалось, аккурат один раз. Вот и ждала она, как Ассоль Грея с алыми парусами или хотя бы на малиновом «Кашкае». В редкие минуты отдыха поглядывала в окошко, томно вздыхала, грустила взгляд. С подходом покупателя срочно напускала веселость, лучезарную улыбку, фирменную вежливость.

        Ефимыч стоял в очереди. Переминался с ноги на ногу, дышал в шею впередистоящего. Периодически он оборачивался, люди мгновенно отводили глаза. Только вернет взгляд на исходную, они снова сверлят спину. Черноволоска пробила коньяк, народ затаился, приготовив ехидцу.
        - С вас пять тысяч.

        Бывший градоначальник протянул красную купюру, схватил покупку и направился вон. Сзади шушукались: «Вот откуда у них такие деньги?» «Еще вчера под забором валялся, на лавочке ночевал, а сейчас опять». «Видать, еще не все пропил. Но ничего, Валька вернется, наподдаст». Спина физически ощущала негатив. Шея чесалась, пробивал озноб отнюдь не от кондиционера. Раскрылись раздвижные двери.

        Он хотел развернуться и плюнуть в толпу. Еле сдержал слюну до улицы, тротуара и даже урны. Но промахнулся, от чего с досады пнул мусорку. Железный звон, отбитые пальцы. Он едва не выронил дорогой коньяк, но плотно держал бутылку за горло.

        Навстречу шла девушка гитарной фигуристости. Белая маечка, грудь с торчащими сосками без намека на лифчик. Кожа, тронутая загаром. Зеленая юбочка. Ножки, туфельки, каблучки. Красная сумочка с бретелькой на плече. В руке сигарета. Легкий дымок.

        - О, Настюх, привет! - Царенко узнал дочь главбушки. - Куда путь держим? Едрит твою налево.
        - Так. Гуляю.
        - Не боишься с открытой грудью щеголять? Изнасилуют ведь…
        - Пусть только попробуют. В любом случае, они дорого за это заплатят. - На кукольном личике промелькнул спектр эмоций от болтушки-хохотушки до разъяренной тигрицы.
        - Кстати, сегодня ко мне приезжает друг из центра. Решили баньку истопить, посидеть. Может, заглянешь на огонек? Такси я тебе оплачу. Ничего такого, просто составишь компанию двум старперам. Мамке только не говори.
        - Понятно. Дядю на сладенькое потянуло…
        - Да ну, брось ты! Просто дружеские посиделки.

        Она оценивающе осмотрела Ефимыча. Затянулась сигаретой, дунула в сторону. Бывший мэр ухмылялся, представляя девочку без майки. Решившись, она выдала:
        - Пять тысяч.

        Царенко поперхнулся. Лицо покраснело, шея зачесалась. Он унял зуд рукой. Пелена от раздевания спала. Он покерхал, прочищая горло.

        - Я же тебя не в проститутки зову, а так просто, составить компанию. Едрит твою налево.
        - Знаю я, зачем в сауну ходят.
        - Откуда тебе знать-то? Всего шестнадцать годков вроде.
        - «Вроде» хрен в огороде. Я уже не маленькая.
        - Ну ладно. Но деньги получишь после.
        - Нет, дядя, так не пойдет. Давай сейчас, иначе не приду.

        Ефимыч прошелся ладонями по лицу, будто умылся. Помялся, покривил губы, поглядел на девичьи соски. Летний зной, тишина провинциальной улицы, редкие прохожие. Мимо проехала машина ДПС. Он полез в портмоне, выудил две серые купюры. Она прогнулась, заглядывая в кошелек, как гаишники.

        - Даю задаток - две тысячи, а то вдруг не придешь. Остальное - после.

        Студентка отшвырнула сигарету. Вырвала деньги из рук любовника матери, ловко раскрыла сумочку, сунула рубли в карманчик. Вжикнула молния, закрывая банкноты. Бедра колыхнулись, челка взлетела, подброшенная ручкой. Она щелкнула дядю по носу.

        - Вызывай такси. - И поцокала по тротуару, оставляя на лицезрение красоту сзади.

        У мамки прелести обвисшие, а эти аппетитные. Царенко почесал шею, подошел к одинокому таксисту, приказал в сауну. До вечера он хлопотал по обустройству вместе с Дим Димычем, руководил, подбирал каждую соринку. Устал, запыхался, вновь лез в морозилку. Он брался за крышку, сглатывал слюну, но держался на морально-волевых. Бутылка водки каждый раз получила отставку. Предвкушение усиливало желание. Из отвлечений - частые перекуры.

        Ближе к семи вечера Ефимычу позвонила секретарша замгубернатора, оповестила: через час-полтора ждите. Бывший мэр засуетился бодрее, еще раз обежал пространство, придирчиво осмотрелся. Нашлась пара мелких косяков на заднем дворе за сараем, невидимое человеческому глазу, но на всякий случай подчищенное. Сауна так не блестела с момента ввода в эксплуатацию. Пар, вагонка, каменка. Ртуть в термометре прошла отметку в девяносто градусов и норовила выше.

        Прикатило представительское БМВ родом из Калининграда. Чистенькая, черненькая, с тонированными стеклами. Длинная, широкая, едва протиснулась в ворота. Хоть и дорогая, но считается нашемаркой, собирается-то в России. Для этого и разрешали производство. Непомерно растущее царство чиновников ездит на крутых тачках и остается вроде как патриотами. А иностранные автопроизводители изготавливают для России дорогие модели, читай - для чиновников. Круговорот коррупции в природе. В России жить по-волчьи выть.

        - Здравствуй, здравствуй, дорогой! - приветствовал Сучков, сделав улыбку на лице. - Что-то плоховато выглядишь, круги под глазами…
        - А-а, - протянул Царенко и махнул рукой. На свой внешний вид он давно не обращал внимания. С утра побрился, нашел вроде бы чистую одежу, принял душ. - Заходи, Василий Яковлевич, заходи, давно ждем.

        Ефимыча так и подмывало срочно расспросить, разузнать, но сдерживался. Скрипел зубами, скрежетал внутри, сжимал кулаки до хруста. Дождался, пока замгубера напарится, поплавает в бассейне. Потом сядет, запахнувшись в белую  простыню, отдышится по-стариковски.

        Бывший градоначальник поднес рюмочку коньяка. Судорожно, торопясь, почти расплескав. Сучков традиционно понюхал, дважды разобрав тонкий аромат, приступил:
        - Ну, как ты тут? На почти заслуженном отдыхе.
        - Да мне этот отдых… едрит его налево. Я ж еще не натрудился, не напахался на благо… народа.

        Яковлевич сделал понимающую усмешку. Снова поднес рюмку к носу, обнюхал, точно дорогой парфюм. Внезапно в бассейне полилась вода, имитирующая душ Шарко. Замгубера высказался:
        - Пашем, пашем ради них денно и нощно, а они не ценят. Неблагодарные.

        Рюмки чокнулись. Царенко, наконец, выпил, - дышать стало легче. Между первой и второй пролегла ровно одна секунда. Ефимыч откинулся на спинку кресла, стилизованного под солому. Он закинул руки за голову, ногу на ногу. Даже подумал о покурить.

        - Ну, а как там, чо там, Василий Яковлевич? - Теперь бывший градоначальник мог снизить градус субординации. - Вы же обнадежили по телефону. На круги своя, едрит налево.
        - Правильно мыслишь. - Сучков сделал одобряющее лицо, подняв палец вверх, потом снова понюхал коньяк. - Ты понимаешь, какое дело… Он же нет же просто сиди себе и не жужжи, а развил бурную деятельность. Экономика твоего города растет, экономия бюджета огромная. Все деньги в инфраструктуру, строительство. И это при всех отчислениях. Мехзавод твой, дышавший на ладан, вдруг задышал полной грудью. Чистота, что плюнуть некуда…

        Замгубера поискал куда бы сцедить слюну, но не нашел подходящей грязности. Царенко заставил завхоза дважды вымыть пол. Потом сам прошелся с тряпкой на карачках. Стерильность, словно в операционной.

        - …И это всего за несколько месяцев. В общем, что я тебе рассказываю, сам все знаешь.

        Ефимыч с готовностью кивнул. Он вперился в Сучкова взглядом, ловя каждое слово. Сжался, застыл, задержал дыхание, будто дайвер, нырнувший на пятьдесят метров.

        - В общем, они там наверху подумали: народу это может понравиться. Даже очень… Неблагодарные. Все ж для них делаем… Одно дело мэров и губернаторов менять, но могут и всю верхушку, смекаешь? - заговорщически произнес Яковлевич.
        - А-а, - протянул бывший мэр, сделав морщины понимания. Но думать мешала надежда на радость возвращения.
        - Вот и они, наконец, смекнули. И решили, от греха подальше, свернуть лавочку. Так что, Ефимыч, приступай снова к полномочиям! Пока с приставкой «и.о.», но потом, как положено, проведешь выборы и уже полноправно. Сделай все честь по чести: выйди к народу, объясни ситуацию, но не так, как я тебе, конечно. Скажи, мол, эксперимент признали провальным, бездушная машина никогда не заменит человека и так далее. Не мне тебя учить, как пыль в глаза пускать.

        Царенко вскочил и бросился целовать замгубера. Причитал: «будет сделано», «благодетель ты наш», «едрит твою налево». Сучков расплескал коньяк.

        - Ну-ну, будет, будет. - Яковлевич сделал вид отеческого отталкивания пасынка, и когда тот чуть угомонился, смахнул капли выпивки с простыни-халата.

        Восстановленный мэр из горла заглотил дорогой коньяк, а когда оторвался, ноги сами пошли в пляс. Он кружил по кафелю вдоль бассейна, рискуя сорваться в воду. Напевал, насвистывал, как Макарыч. Махал руками высоко над головой, - танец старого павиана, вновь избранного вождем стаи.

        - Эх, Василий Яковлевич, душа ты человек, ты же меня просто воскресил, как Христа, едрит твою налево. Ты же… О-о! Сейчас и я тебе сделаю приятно. Я сейчас. - Он схватил мобильник и выскочил в коридор.

        Царенко пил за двоих, порывался обнять благодетеля, на волне энтузиазма сделал заплыв через бассейн. Еле-еле выбрался на сушу, упал в кресло и срочно налил рюмку. Дышал, точно паровоз, постоянно закуривал. Замгубера делал понимающую улыбку, получая удовольствие от лицезрения.

        Через полчаса прибыло такси. Подобострастно вошел Дим Димыч, оповестил. «Сейчас, сейчас», - пробубнил Григорий Ефимович, дружески похлопал Сучкова по плечу и выбежал встречать. Яковлевич по-отечески поглядел вслед, взял рюмку, традиционно обнюхал.

        Восстановленный градоначальник выскочил в предбанник, широко распахнул дверь. На пороге девушка. Кожаная мини-юбка, кофточка, колготки. Отсутствие лифа, стоячие сосочки. На лице тонна штукатурки. По прикиду и близко не прикинешь возраст.

        - Едрит твою налево, - протянул Царенко и посторонился. - Ну ты, блин, даешь.
        - Я еще никому ничего не давала. - Она изобразила щелчок по носу хозяина.

        Настюха прошла вперед. Цокали каблучки, разносился обильный аромат духов, качались бедра. Шла осторожно, осматриваясь. Нарастала влажность от близости парилки. Ефимыч показывал дорогу, направлял, сгибаясь в три погибели и широко размахивая рукой, словно холоп перед царевной. Такая диспозиция изрядно забавляла.

        Перед дверью в бассейно-распиточную Царенко забежал вперед, распахнул дверь, будто швейцар. На лице заиграла скабрезная улыбка. Замгубера, не поворачиваясь, вернул рюмку на стол. Студентка с томным замедлением села на место Ефимыча, выпрямила спинку. Из сумочки она достала пачку сигарет, зажигалку. Выудив белую палочку, поднесла поджиг, вскользь глянула на гостя.

        Вмиг «штукатурка» побледнела, узкие глазки полезли на лоб, ротик раскрылся.

        - Вася?
        - Настя? - вглядевшись, узнал Сучков.

        Окончание - http://proza.ru/2023/08/04/692