Кабинеты Певческого моста Новелла

Роман-эпопея "Милосердие" посвящается женщинам России. Художественное произведение воспевает ратный труд сестёр милосердия России времён Крымской войны, Первой и Второй мировых войн. Новелла описывает канун начала войны и волнующую красоту русской природы.

"Кабинеты Певческого моста" Новелла

19 июля 1914 год. Суббота.

С раннего утра, вот уже несколько часов кряду, начальник канцелярии МИДа не оставлял пера. Помимо огромного количества депеш, требовавших шифрования, очереди ожидали телеграммы из российских посольств. Хотя в известной мере это не входило в круг его обязанностей, но люди, причастные к секретам, не успевали из-за обширности поступающих сведений. Как никогда теперь сказывался его прошлый опыт работы на Гаагской мирной конференции по разоружению, созванной по почину Государя. Тогда, ещё будучи назначенным в Вену вторым секретарем посольства, барон Шиллинг участвовал в заседаниях в составе Российской делегации. В залах королевского Лесного дворца на молодого человека, как и прочих неоперившихся сотрудников, обрушилась масса спешных подготовлений к заседаниям, переписывания аршинными буквами речей президента форума, шифрование и переписка отчетов до поздней ночи. Спешка и суета были несусветные. Помнится, за один только день ему удалось дешифровать изрядное количество длиннейших телеграмм из Петербурга, приходящие по поводу инцидента с Германией, внезапно отказавшейся от учреждения Постоянного международного Трибунала.

Нынче же, от недосыпания и горячки предшествовавших дней, барон чувствовал себя крайне неважно. Этому сопутствовали и сильнейшие опасения по поводу полуночной аудиенции у министра. Назначив срочную встречу, германский посол затемно явился в здание "Певческого моста" и передал Сазонову требование своего правительства: если Россия к 12 часам дня 19 июля не прекратит мобилизацию, Германия ответит аналогичным образом. Срок ультиматума истекал сегодня в 7 часов вечера. Насилу написав шифром последнее уведомление в Уайтхолл, Шиллинг позволил себе откинуться на спинку кресла, хоть на какое-то время прикрыть воспалённые веки, снять напряжение, отстраниться от всего. Какое верхоглядство, мелькнуло в мыслях, что когда-то собираясь определиться в МИД, дипломатия казалась мне ничтожной и смешной, жалкой комедией, которую люди играют друг перед другом. Неужели почести смогут доставить или заменить мне единственное заманчивое в жизни — любовь к женщине? Не открывая глаз, улыбнулся невольно. На письменном столе у него до сих пор красовалась одна из многих фотографий, подаренная M-me Crommelin. Её чудные, голубые лучистые глаза вот уже столько лет из далёкой Британии затмевали своим светом даже шитый золотом его гофмейстерский мундир...

Нежданно-негаданно перед взором поплыла необозримая волжская ширь. От необъятного кругозора, полного невыразимого очарования, от хмелящей свежести струящихся по кромкам берёзовых рощ, больно заныло сердце. Казалось, эти мимолетные вспоминания, куда едва ли не зримо вплетались речные запахи вперемешку с ароматом сосновых боров, с новой силой проснулись в нём. Когда-то по переезду в Москву после выхолощенных швейцарских курортов они с другом Ромейко-Гурко, таким же вторым секретарём посольства в Великобритании, целую неделю в этих краях отводили душу. Мелькнула благостная мысль, закончится вся эта катавасия, во что бы то ни стало вернусь на милый сердцу Валдай, но на этот раз непременно в обществе Crommelin. Пусть хоть раз в жизни баронесса вдоволь хлебнёт девственного речного эфира, с крутого прибрежья полюбуется безмятежным раздольем российских лугов, а не теми мрачными доками по берегам серо-дымной зловонной канавы, именуемой Темзой. Припомнилось, как слегка кокетничая, она отдала ему нести свою синию жакетку, сказав при этом: возьмите, это вам частичка меня. В ответ же пусть примет частичку России с тревожно-бескрайним небом, с утренним паром над речными застругами, с прелестными закатами да песчаными изломами в ожерелье баркасов... Отчего-то издалека, подобно мелодии одинокой флейты, донеслись чарующие строки из "Незнакомки" Кугушева:

"... за миг случайной встречи
Не ведая, не зная ничего
Уносит ввек с собой далече
Крупинку сердца моего".

Резкий звонок телефонного аппарата заставил вздрогнуть. Невольно бросил взгляд на часы. Пять пополудни. Тяжело вздохнул, потянулся к трубке. В ушах раздался хрипловатый голос. Приходя в себя, недовольно тряхнул головой. Чёртов Пурталес! Недурно бы, если только не с очередным "бодрящим" известием:

— На проводе Шиллинг. Слушаю вас, господин посол.

— Барон, мне необходимо безотлагательно видеть министра.

— Сожалею, граф, Сергей Дмитриевич сейчас на заседании. Появится, непременно уведомлю. Могу я чем-то помочь вам?

— Нет, — в трубке раздалось короткое дребезжание, связь прервалась.

Шиллинг обмакнул перо в чернила, привычно отметил в рабочей тетради точное время оповещения, после чего немедленно соединился с товарищем министра и слово в слово начитал Нератову свой диалог с послом.

Лапидарность не в характере Пурталеса, тотчас вкралась ему настораживающая мысль. Насколько его знаю, старичок весьма говорливый. И интонация голоса изменилась... Ощутив необъяснимое беспокойство, барон резко поднялся из-за стола, понимая, что следует что-то предпринять, но что?!

В таком положении его и застал вошедший в кабинет с вазой в руке глава ближневосточного отдела МИДа. Они условились сойтись в чайной комнате, но поскольку Шиллинг так и не появился к обеду, строить догадки было не в правилах Трубецкого. Сведущий о приверженности друга к сладкому, накупил самолично бисквитов и
наказал курьеру доставить чай в приёмную начальника канцелярии.

Немного озадаченный непривычным видом барона, князь остановился на пороге, пригасил улыбку:

— Что-то случилось, Маврикий Фабианович?

— Пурталес настаивает на встрече с Сазоновым... экстренно, можно сказать, в пожарном порядке, — угрюмый взгляд из-под нависших бровей говорил сам за себя, — Ты что-нибудь понимаешь?

— Осмысливаю... Идём к Сергею Дмитриевичу. Он как десять минут прибыл, пошёл встречать Пурталеса.

Шиллинг следовал по коридору бок о бок с князем, который, подобно триумфатору, увенчанному лавром, продолжал для чего-то тащить фарфоровую вазу, отчего у барона мелькнула крайне въедчивая мысль: ежели и принять бисквит за предвестник войны, то в чём смысл так подкупающе пахнуть мелиссой? Впрочем, чего рассуждать, когда вторые сутки бомбят Белград.

* * *

Роман Кушнер.