Жизнь как поезд. Театр Мастерская

Постановка Алексея Янковского по пьесе KLIMа «Анна Каренина» в театре «Мастерская» тонко, психологично (хотя и без лишних сантиментов) анализирует и великий роман Льва Толстого, и то, чего стоит ждать от театра, что возможно сделать вообще в рамках театральной постановки.

До начала спектакля, пока зрители разбредаются по своим местам, звучит аудиозапись лекции Юрия Лотмана о людях и чинах в России XVIII-XIX веков - о строгом, регламентированном устройстве общества. Это важный контекст эпохи, про которую написан романа. Зрители не все сразу прислушиваются к звуковому фону, но до начала спектакля как минимум в головах должен вызреть первый вопрос: «Зачем?» Как это всё играть, так ли это важно? Как успеть донести до зрителя проблемы людей, которые выпадают из табеля о рангах, уже крепко не понятного нам? Визуальный образ ушедшей эпохи для нас создан кинематографом ХХ века, мы верим в него, словно он сам не является произведением искусства, фантазией художников. Но то, что стояло между людьми, кроме корсетов, турнюров и элементарных приличий, понять гораздо сложнее.

После мягкой, неспешной речи академика спектакль начинается резко и внезапно. Актриса Кристина Бойцова вступает со своим монологом громко, без пауз, как поезд. Её интонация ровная, но она словно конфликтует - со зрителем, с миром. Декламация держит ритм постановки как метроном; в исполнении Кристины рассказ Анны или человека от театра нанизывает события романа, драматические эпизоды как на канву. Исполняется просьба автора пьесы: «не рвать реплик, то есть не делать внутри них смысловых остановок». Такой подход уводит от сентиментальности, не позволяет роману стать мелодрамой, он врывается в зрителей, уплотняя текст до ощущения взрыва. Так же, как сжимают пространный роман естественные границы сцены с условными предметами быта на фоне неотремонтированных стен малого зала «Мастерской» до слышимости коммунальной квартиры, где всё переплетено, всё всегда громко и всем всё известно. Антураж дворянско-чиновничьей России, который мы можем додумывать при чтении книги, умиляясь красоте и грации дам и кавалеров, преобразовываясь таким образом, выводит всю историю романа на тот же уровень боли и незнания будущего, как твои собственные любовные отношения, которые были или есть. Время, эпоха? Они здесь театральные. Есть отдалённые намёки на XIX век - в речи, в манерах, а потом вдруг появляются реплики из Булгакова вместе с опять же условной военно-полевой формой образца 1930-40 годов (художник Татьяна Артамонова). Но никакие неожиданные цитаты, никакие рассуждения не уводят от «Анны Карениной». Даже упоминание автомобиля подчёркивает малозначимость таких деталей для исхода событий. Анна, Долли, Китти, Каренин, Вронский, Левин - они все здесь, проживают свои внутренние драмы, насколько это возможно в театре - именно проживание, боль театр может себе позволить «вылить» в зал, показать крушение мира на расстоянии вытянутой руки. И понимаешь, что ты им завидуешь, даже несчастливой Анне, завидуешь тому, что у неё это есть, это сильное, яркое чувство, которое перевернуло весь её привычный размеренный мир жены статского советника.

В повествовании неоднократно поднимается вопрос о невозможности воплотить текст романа в видах искусств, ограниченных временными рамками - в театре и кино, поскольку литература во времени не ограничена, её пределы - только «воспалённая или буйная» фантазия читателя. Актриса-рассказчик, актриса-Анна говорит и говорит, много, жёстко, не как человек, а как функция, как обвинитель. Обвинитель в том числе и тех, кто ждёт, чтобы на сцене было «как в романе». И каждый раз на фоне такого обвинения как драгоценность ощущается перевоплощение рассказчицы в живую Анну - трепетную, женственную, игривую, обидчивую, влюбляющуюся, переживающую. И ты ей веришь, поскольку узнаёшь настоящие эмоции до мельчайших деталей. Актриса не боится быть некрасивой, отталкивающей, сумасшедшей, она позволяет себе быть и обольстительной, яркой, нежной.

Спектакль препарирует детали романа, такие эпизоды, которые становятся поворотными точками в отношениях героев, когда, возможно, был шанс сохранить прежнюю жизнь такой, какой она была до знакомства Анны с Вронским. В какой момент можно было спасти Анну, когда Каренин мог её удержать, сохранить отношения, что он не сделал? Текст пьесы раз за разом возвращается к одним и тем же диалогам, заставляет героев проговаривать, проживать моменты, такие узнаваемые, такие знакомые из жизни, они начинают пульсировать - так вот оно как, вот в чём проблема... Не только в романе, но и в твоей жизни. А слышат ли тебя? Слышишь ли ты сам мольбу о любви, о спасении? Какой во всём этом смысл?

Возвращение Анны домой из Москвы, попытка разговора её с мужем - она делится своим волнением от увиденной катастрофы на вокзале, как поезд разрезал человека, но Каренин (Максим Студеновский) в своих мыслях, он залез «на кафедру», разглагольствуя о поведении Стивы, и не понимает, что её тревожит, пропускает мимо себя её живое волнение. А Вронский дал денег... Вронский отреагировал. «Это дурной знак», - говорит Анна. Каренин тоже вскрикивает фальцетом чиновничье: «Как это не примут мер!» Кто? Каких мер? От непредсказуемости жизни? Эта сцена строится в обычных бытовых условиях, и все реплики, упирающиеся в стену, тоже так знакомы! В процессе создания спектакля отсеивались исполнители до минимума. Так Алексеи - и Каренин, и Вронский, - стали ролями Максима Студеновского. Здесь нет речи о разнице в возрасте. Это самый молодой Каренин, какого доводилось видеть. Он и трепетный, и грубый, и равнодушный - весь спектр чувств, который может прожить мужчина в столь долгом и мучительном расставании. «Ты, ты убийца», - говорят постановщики неоднократно Каренину, живущему жизнью разума и, в то же время, увлекающемуся мистической литературой. Но и у него здесь есть право высказаться. Каренин здесь реальный, живой, узнаваемый и в то же время - привлекательный. Каренин - один из самых интересных и живых персонажей во всех воплощениях и в кино, и в театре. Чаще всего Вронский рядом с Карениным всегда лишь маска... И здесь, в «Мастерской», он как тень Каренина, его эманация; он менее активен, он ищет помощи, он зависим. Что происходит с Вронским, когда он теряет диалог с Анной? Был ли он, диалог, вообще? В одной из сцен, где происходит встреча Каренина и Вронского, одного из героев играет Михаил Драгунов, который здесь буквально «зеркалит» своего виз-а-ви, подчёркивая их сходство. Не случайно же Толстой дал им одинаковые имена. Получается, второй мужчина Анны как надежда на исправление неудачи с первым, как «день сурка».

Невозможно не упомянуть эмоциональный диалог Китти Щербацкой (Евгения Аладьина) с Долли (Анастасия Стебнева). В этом, скорее, монологе Китти - и боль, и страх, и подростковый излом, неопытность и энергетика сильного человека. В этой барышне, потерпевшей неудачу на балу, мы видим и свои первые юношеские неудачи, на которые можно смотреть снисходительно, а можно с вопросом - почему же так происходит? Почему в первый раз так больно?

Долли Анастасии Стебневой - утончённая, нежная, она как муза прекрасна, хоть и говорит, что утратила красоту - она говорит о выгорании, об ощущении. Тип красоты актрисы - неправильное удлинённое лицо, тонкий нос, большие, близко посаженные глаза вкупе с её сдержанностью - как наследие аристократизма. Юлия Нижельская здесь воплотила образ княгини Щербацкой и несколько светских львиц сразу. Её героини - излишне нарядные, простовато-женственные, разбитные и напористые.

Михаилу Драгунову досталась небольшая роль Константина Левина. В романе он - один из главных героев, его линия - важнейшая в романе, но, как хороший человек, который идёт к своему счастью достаточно тихо, размеренно, не мечется от страсти, нередко исчезает из постановок и экранизаций. Так и здесь, его функция, кажется, не очень велика - стать мужем Китти Щербацкой. Но именно эта пара показывает, что сделает их счастливыми - желание быть вместе и в горе, и в радости. Это подсказка и Толстого, и постановщиков.

Что бы ни происходило, а жизнь идёт своим чередом, как грохочущий равнодушный поезд. Это подчёркивает неожиданный выбор музыки для акцента - современная, попсовая и пафосная «Москва» Газманова. Любовь, смерть, новая жизнь, а здесь всё по старому. Колокола, шум, пан-историзм и гордость самими собой. Хотя... Алексей Янковский в финале постановки дарит надежду, он настаивает на том, что счастье ещё может случиться...

Ирина Пекарская - театральный критик, член СТД РФ, завлит Камерного драматического театра «Левендаль» (Санкт-Петербург).