Перевал Дятлова. Дополненная версия Ю. Е. Ярового

Часть вторая

…
После ужина забираюсь в палатку. В ней уже разобраны вещи, расстелены одеяла. Посреди палатки на чурбаках гудит печка. Я укладываюсь, закрываю глаза и чувствую, как меня начинает укачивать дорога. Бесконечно длинная, трудная дорога.
К вечеру мы прошли огромное количество километров. Щегольская белая штормовка Юры на спине побурела от пота. Вчера у костра он напевал, а это бывает с ним только в минуты высочайшего блаженства. Даже его колючие глаза, кажется, оттаяли. А вернёмся из похода, пройдёт день-другой, и Юра опять станет циником, опять он вытянет на свет божий свою теорию о делении человечества на умных негодяев и непроходимых дураков. Себя он относит к промежуточной прослойке – туристам.
А в походах Юра оттаивает. «Всё, – говорит он по вечерам, – истоптался». И задирает ноги кверху. «А как человечество?» – ухмыляется Георгий. «А что человечество? Пусть копошится».
Но иногда он срывается и тогда всем тяжело. Может, он и сам понимает, что нам с ним нелегко, но так ощетинивается, что всякий, кто дотрагивается до него в такие минуты, отлетает, словно от дикобраза. Вот вчера мы шли по берегу. Потом Игорь решил, что по реке идти легче. В долину реки спускаться можно было только «лесенкой».
- Я первый, – заявил Юра и взял обе палки в правую руку.
Он уже добрался до середины обрыва, как вдруг Сашка лихо присвистнул и ринулся вниз наискосок. Снежный карниз не выдержал, осел и покатился вместе с обоими лыжниками в долину. Когда улеглась снежная пыль, стали видны торчащие из снега лыжи, палки, да темнел рюкзак.
Сначала мы вытащили Сашку. Он лежал на рюкзаке, глотал снег и улыбался. Но вот Юра был настроен более мрачно. Это объяснялось тем, что на него свалилась основная масса снега, и он застрял в снегу вниз головой. Пошевелив руками-ногами – целы? – и увидев лучезарную улыбку Сашки, Юра опять сорвался: «Бойся кобылы сзади, а дурака со всех сторон!».
Юра говорил с такой злостью, что всем стало не по себе.
- Ты извини... – виновато пробормотал Сашка, но Юра демонстративно отвернулся в сторону.
Мелочь? Может быть. Но только не в походе, где все связаны невидимыми нитями, когда все едят из одного котелка, спят в одной палатке, идут друг за другом след в след.
Зина расстроилась: «За что он так ненавидит всех? Лучше бы уж меня обозвал». Но больше всех переживал эту пустячную историю сам Сашка. Он всё пытался объяснить Игорю, почему понёсся по склону: «Понимаешь, Госька, в каждом человеке есть что-то гоголевское: ну, какой русский не любит быстрой езды... Вот и во мне... Я никак не ожидал, что карниз обвалится. Но ведь ничего страшного не случилось? Как ты думаешь?». «Да брось, ерунда!». «Нет, конечно, Юра сильно на меня рассердился. Палка сломалась, лямка у рюкзака оборвалась. Но я же хотел пришить, а он как глянул на меня... Ты на меня не сердишься?».
Конечно, Сашка переживал свое «снегопадение» до вечера. Он всегда долго переживает свои ляпы. Сначала удивляется («Как это могло случиться? Ведь я хотел, как лучше!»), а потом от огорчения не может найти себе места, перед всеми извиняется, и под конец все начинают шарахаться от его извинений. Смех и горе.

…
На берегу реки мы наткнулись на еле заметный след. Георгий измерил пальцами ширину и заявил, что это охотник-манси. Они все ходят на широких лыжах, подбитых оленьим мехом.
Тропа вела в чащу, петляла, извивалась. Направляющий всё время сверялся по компасу, ругался, но уйти с тропы в сторону было невозможно. Вокруг стояла такая плотная угрюмая тайга, что даже Юра не предлагал идти «на таран».
Километра через три тропа вырвалась на поляну. Посреди поляны – сосна. Под ней с десяток брёвен, аккуратно сложенных друг на друга. Удивительно: в такой глуши – и вдруг спиленные человеком деревья. Здесь были люди... Это звучит почти смешно. Мы уже, кажется, забыли, как выглядят они, эти обыкновенные люди, не туристы. Мы окружили сосну. С двух сторон сосны кора был срезана. А на белой древесине – какие-то странные значки. Три косые чёрточки сверху вниз, поперечная и снова две продольные. А ещё ниже – три длинные вертикальные черты.
- Вот тебе номер! – воскликнула Зина. – Письмена!
Коля аккуратно перерисовал письмена в блокнот, а Георгий сфотографировал.
Остановились, когда солнце утонуло в сизой дымке. Палатку растянули между двух берёз на небольшом «пятачке» у излучины реки. Сверху по долине дул жгучий ветер, но здесь было затишье, синие сумерки и недовольный ропот деревьев.

…
Игорь с Рустиком хорошо потрудились над костром. Раскопали яму, натаскали сушняка – костёр получился большой, жаркий. Семён, когда костёр немного прогорел и на земле накопилось достаточно углей, подложил сухих поленьев, сложив их «колодцем», навалил еловых лап, поверху рас-стелил свою истерзанную телогрейку и растянулся на ней во весь рост. Через минуту от костра уже доносилось ритмичное посвистывание, а ещё через минуту в воздухе запахло палёным.
Запах тлеющей ваты достиг обоняния Юры, он вскочил и завопил:
- Горим! Пожар!
Горел, конечно, Семён. Он печально повертел телогрейку, вернее, остатки от неё, и отодрал обгоревший рукав. Подошёл Рустик, почмокал губами, покачал головой и натянул остатки телогрейки поверх штормовки.
- Хорош! – рассмеялась Зина.
На телогрейке не было воротника, куска левой полы и вообще проще было пересчитать, что на ней осталось.
- Выбросим? – спросил с сочувствием Георгий.
- Ни-ни! – запротестовал Семён. – Реликвия!
Стемнело, лес ещё плотнее обступил «пятачок», по чёрному небу носились рваные облака, напоминающие тени.
Сейчас Зина священнодействует у костра. Юра от нетерпения фыркает и грызёт сухари. Коля нарезает безупречными кусками мясо.

…
- Граждане туристы! Сегодня, двадцать девятого января, Юрию Николаевичу Дорошенко стукнуло ровным счётом двадцать один. ЗдОрово?
- ЗдОрово! – заорали граждане туристы.
Гордый Юра торжественно принял наш подарок – мандарин. И правда, много ли найдется на свете людей, кто бы так, как он, отмечал свой день рождения в походе высшей категории трудности? Между прочим, в этом походе мы отметим ещё два дня рождения: 2 февраля – Семёна и 7 февраля – Георгия.

…
Сначала Игорь говорил так: «Твоё дело, летописец, начать. А писать дневник будут все». Что же я слышу теперь? «Групповой дневник на совести Сашки». Вот и верь после этого начальникам!
Гора Холат-Сяхыл – одна из самых хитрых вершин Северного Урала. И «ростом» как будто невелика, а, попробуй, возьми её в лоб. Многие обжигались с востока, так что мы сразу на вечернем кострище, несмотря на отважные выкрики Юры, решили взять Холат-Сяхыл по западному отрогу. Это, конечно, крюк, но зато уж на Холат-Сяхыле побываем наверняка. Так сказал начальник, и быть посему. А от Холат-Сяхыла рукой подать до Отортена – конечной цели нашего похода.
Сегодня дежурили Игорь с Георгием. Новый мировой рекорд! Ликуйте! Вместо богом положенных двух часов, на утреннюю укладку и завтрак мы потратили всего час сорок!
Было так пасмурно, что на душе скребли коты. С Холат-Сяхыла од-на за другой неудержимо сползали тучи. Промозглая погода!
У границы леса нас встретил сильный ветер. Чуть ли не на четвереньках мы поползли под облака. Появились первые скальные выходы, и, естественно, я пустил в ход топорик. Через минуту у меня в руках был отличный кристалл розового шпата.
«Надеть маски!» – скомандовал Игорь, и Коля тотчас повторил: «Есть надеть намордники!». В масках все похожи на чертей. Едва мы забрались на западный траверс – каменистую гряду, полого уходящую в небо, как раздался грохот. Что это было – так и не поняли. Возможно, где-то недалече случился снежный обвал. Не любит Холат-Сяхыл гостей!

…
- Ты не хочешь идти дальше? – спросила я у Игоря.
- Не хочу. Ты же видела, что там творится.
Да, я видела. Метель. Я представила, что сейчас произойдёт у палатки. «Привет, начальник! – скажет Зина. – А поход нам зачтут без Отортена?». И обязательно при этом оттопырит нижнюю губу. Это у неё признак величайшего презрения. А Юра скажет, глядя поверх голов: «Дотопались. Теперь будем драпать».
- Ты это всерьёз?
- Всерьёз, Люда.
- А если ребята не захотят отступить?
- Ты хочешь сказать – объявят меня трусом?
Всё получилось, как я предполагала. На Игоря насели здорово. Никто не остался в стороне. И Игорь сдался. Не сразу, правда, но сдался. «Бессмысленный риск в туризме, – говорил он всегда, – то же самое, что для хирурга операция с завязанными глазами».
И всё же он согласился идти к Отортену.

…
Второй подъём на Холат-Сяхыл мы начали поздно, почти в три часа дня. Часть продуктов и запасные лыжи мы оставили в лабазе. Там же спрятали кое-что из одежды, ледоруб и мою мандолину. Решили вернуться за продуктами и вещами после восхождения на Отортен.
А потом мы пошли. Теперь уже по восточному отрогу. Подъём был изнурительным. Ветер буквально сбивал с ног. Я даже пожалел, что иду налегке. С тяжёлым рюкзаком идти против ветра легче. Хорошо, хоть мороз был слабый. Наст в гребешках, свежие наносы, а под ними острые камни. Достался нам, одним словом, этот подъём. Пока поднялись на перевал, я три раза падал. Один раз даже полетел было вниз, хорошо, Юра поймал.
Шли мы медленно. Игорь всё время удерживал направляющих. Он кричал, а ветер уносил его голос в сторону. Уже за три метра не было слышно. Вот какой был ветер!
Без четверти пять мы решили сделать привал. Никто толком не знал, где мы остановились, но идти дальше вслепую было просто опасно. Решено было не спускаться на ночь в лес, а разбить лагерь прямо здесь, на склоне. Не хотелось терять взятую такими усилиями высоту. Завтра и Холат-Сяхыл, и Отортен будут у наших ног. Это факт!
Обледеневший, усыпанный острыми камнями склон был не слишком удобен для ночлега, но нам удалось найти небольшую площадку. Уже начинало темнеть.
Все сняли рюкзаки, уселись потеснее, и я сфотографировал нашу турбанду в этой метели. Что делать: идти искать другую площадку для палатки или ставить её здесь? Чтобы поставить палатку по-штормовому, то есть почти закопать в снег, потребуется как раз то небольшое количество светлого времени, которое ещё было в нашем распоряжении.

…
Палатку мы закопали здорово. В ней можно было только сидеть, и то согнувшись. И всё время оседала под снегом крыша. Я дважды выбирался из палатки и сгребал снег с крыши. Метель разыгралась нешуточная. Ветер усиливался с каждой секундой, грозя превратиться в настоящий ураган. Видимость была почти нулевая: кругом лишь снежная пелена да темень. Когда я ввалился в палатку после второй «снегоочистки», Игорь сказал: «Больше не выходи. Я запрещаю. Видишь, что творится с погодой?». Но что было делать? Палатка у нас старенькая, и Зина с Людой всё время беспокоились, что она под снегом прорвётся.
Поужинали мы часов в девять. Ужин был простой – окорок да сухари. Смешно было подумать, что здесь, на этом каменистом склоне и в такую метель, можно развести костёр и вскипятить чай.
Зина пела свою любимую песенку «Расцвела сирень в моём садочке...», но по-настоящему веселил нас Семён. У него неистощимая фантазия. Раз скажет правду, а раз сочинит. И всё из туристской жизни. Смеялись мы от души. Усы у Сёмы торчали как пики, глаза становились совсем круглыми, а голову он втягивал в плечи так, что не было видно из-за ворота подбородка. Завтра, 2 февраля, у Семёна день рождения. И завтра же мы возьмём высоту!
Было уже очень поздно, когда нагруженный снегом верх палатки снова оказался у нас на головах. Я посмотрел на Игоря. Он уже дремал и я, стараясь не шуметь, направился к выходу.

…
Коля в третий раз вышел из палатки, чтобы освободить её верх от снега. Страшный порыв ветра швырнул его на землю. Он оказался один среди беснующегося снега, среди кромешной тьмы, из которой неслись стоны останцев. Было так темно, и была такая метель, что невозможно было различить даже вытянутой руки, а не то что палатки. Ему всё же удалось встать, но новый ураганный шквал сбил его с ног и с жуткой силой бросил головой на камни.

…
Столько страха и отчаяния было в этом вопле, что все, кто был в палатке, забыв об одежде, забыв об элементарной безопасности, исполосовали ножами брезент, чтобы не путаться в пологе, и выскочили, в чём попало, под ветер. И их всех, точно так же, ураганом сбросило вниз, на камни.

…
Когда нас всех кинуло ураганом вниз, конечно, мы сначала не могли ориентироваться. Ведь было темно.
Вряд ли мы шли сознательно. Ураган гнал нас, бросал на камни, перекатывал по наледям, мы теряли друг друга, кричали, что есть силы, снова собирались вместе, а через несколько шагов очередной удар ветра опять разбрасывал нас на камнях. Игорь кричал, что лес левее, а ветер гнал нас вниз по склону, и мы не могли свернуть ни вправо, ни влево. Мы шли, будто в каком-то полусне. Ясный рассудок сохранил только Игорь. Во всяком случае, у него хватало силы воли кричать на нас, когда мы пытались свалиться в снег. Я пробовал не подчиниться ему, так он поднял меня чуть ли не пинками.
На последних каменных грядах сильно разбились Сёма и Люда. Их сначала поддерживали под руки, а потом пришлось тащить. Где-то отстал Рустик, ему кричали, пытались искать, но это было бесполезно в такую вьюгу... Я видел, как переживал Игорь, в каком он был отчаянии. Он велел нам сбиться плотнее друг к другу и не терять никого из виду. Зина умоляла Игоря разрешить ей вернуться, чтобы найти Рустика. Игорь и сам явно думал о том же, но как он мог оставить раненых? Нас и так едва хватало на всех травмированных. Игорь с Зиной буквально волокли ослабевшую Люду. На моём попечении был Семён, еле державшийся на ногах. Колю, который был без сознания, с самого начала несли на руках Юра и Георгий.

…
Разводить огонь на ветру, почти на открытом месте, было настоящим истязанием, но иного выхода не было. Где-то в метели бродил потерявшийся Рустик, и только костёр мог указать ему путь к нам.
Юра совсем окоченел, прыгал у костра, и всё пытался сунуть обмороженные руки в огонь. Георгий с Игорем оттирали ему щёки, потом стянули обледеневшие носки и растёрли ноги. Я снял перчатки с холодных рук Коли и согрел его кисти у себя под мышками. Подышал над ним, касаясь губами ледяного лица. Затем плотно завязал на нём шапку, а поверх неё затянул шнурком шлем. Он так и не приходил в себя. Зина, вглядываясь в темноту, всё звала и звала Рустика. Тщетно... Она плакала навзрыд, порывалась бежать на поиски, её еле удержали. Я слышал, как Игорь сказал ей: «Сначала устроим раненых, а потом мы с тобой сразу пойдём искать его. Я тебе обещаю, что с ним всё будет в порядке».
Мы возились у костра, ребята своими телами и рубашками защищали огонь, топтались на снегу.

…
В полусотне метрах от костра, в занесённом снегом овраге, где было немного теплее, мы уложили раненых. Я остался с ними, а Игорь, Георгий и Юра вернулись к Зине, которая поддерживала сигнальный костёр.
Я не знал, что Рустик так и не вышел к костру, что Зина в одиночку убежала искать его и что Игорь тоже уйдёт в ночную метель на поиски уже двоих пропавших друзей. Уйдёт очень быстро, не оставив никаких указаний, плохо одетый, необутый. Юра Дорошенко едва успеет накинуть на него свой меховой жилет...

…
Палатка была обнаружена поисковиками под самой вершиной Холат-Сяхыла. Небольшой холмик, из которого торчали две лыжные палки. Эти палки, как потом выяснилось, были приспособлены в качестве шестов для оттяжек. Лёгкие порывы ветра шевелили клочки брезента. На палатке лежал толстый слой спрессованного ветрами снега.
Двое спасателей, вооружившись лыжными палками, начали расшвыривать снег. Сначала вытащили какой-то мешок, в котором с трудом узнавался рюкзак, потом лыжную куртку, настолько промёрзшую, что она казалась обломком камня.

…
Прокурор коротко рассказал о том, что они увидели, когда откопали палатку полностью. В ней никого не было. Палатка была разрезана в трёх местах, видимо, ножами. Изрезана та сторона, что обращена к склону. Внутри все вещи перевёрнуты. В палатке нашли продукты – сухари, мясо, крупу, сахар. Одежда и обувь туристов тоже были там.
Один из первых выводов, который можно сделать безошибочно: группа не подверглась нападению извне. В палатке найдены все документы, банка с деньгами, спирт. По заключению экспертизы, палатка разрезана ножом изнутри. Нельзя допустить также, что на туристов напали дикие звери. Кроме сохранившихся на снегу следов самих ребят, ни единого постороннего отпечатка…

…
Вы знаете, в старом посёлке геологов я сорвался в шурф, повредил ногу и вынужден был отправиться домой. До станции меня довёз дедушка Слава. Скоро я был в Свердловске, откуда сразу поехал в Таборы, к родителям. Залечив свою злосчастную ногу, я снова вернулся в Свердловск. Всё это время я страшно злился на себя, так как понимал, что упустил очень интересный поход. Отортен на туристских картах был неисследованным, абсолютно «белым» пятном, о нём ходило много самых невероятных слухов. К походу мы готовились долго, тщательно изучали литературу, какую удалось обнаружить по этому району, получили задания от геологов.
12 февраля в спортклубе ждали телеграммы от ребят. Её не было, но беспокоиться не стали, так как Игорь при расставании сказал мне, что контрольный срок переносится, а я передал его слова руководству спортклуба. Поэтому все были совершенно спокойны, в том числе и я. В худшем случае Игорю за самовольное перенесение контрольного срока влепят выговор. С часу на час я ждал телеграммы: «Поход окончен, живы, здоровы, турпривет!».
Сейчас я и сам диву даюсь, сколько мы натворили ошибок. Не сдали копию маршрутной книжки, я не сразу сообщил о своём возвращении.
А телеграммы не было. Я поехал в спортклуб. Там, знаете, я впервые почувствовал себя нехорошо. Мне пожимали руку, сочувствовали, даже удивлялись, а мне казалось, что за моей спиной говорят: «Это тот самый, единственный...». Только тут я всерьёз встревожился за друзей. Тем более, здесь же, в спортклубе, собрались и родственники наших ребят: матери, отцы, братья, сёстры. Обстановка была гнетущая. Все сердцем чувствовали беду. Мамы Зины и Люды тихо плакали, сидя на стареньких стульях. Юрина мама всё время спрашивала у стоящей рядом с ней мамы Игоря: «Они ведь точно живы, правда?», а та неизменно соглашалась: «Конечно, они просто задержались». Сашкины сёстры нашли и принесли в спортклуб копию маршрутной карты нашего похода и умоляли сиюминутно начать по ней поиски. Отец и братья Георгия требовали включить их в состав поисковой группы и угрожали вмешательством самых высокопоставленных лиц в случае промедления. Отец Рустика – профессор Слободин – бегал по коридору взад и вперёд, наталкиваясь на углы, и буквально заклинал: «Пожалуйста, поторопитесь, они же замёрзнут». В стороне, прямо на затоптанной лестничной ступеньке, отрешённо глядя перед собой, сидела мама Коли. К ней обращались, о чём-то спрашивали, пытались ободрить, но пожилая женщина, казалось, не видела и не слышала ничего. Из её глаз непрерывно текли слёзы. В спортклубе не было только родных Семёна, живших на Кубани и пока не знающих о том, что случилось.
Утром за мной приехали на машине. Скоро я уже летел из Свердловска в один из промежуточных пунктов нашего похода – городок Ивдель.
С Ивдельского аэродрома меня повезли в горком партии. И там тоже здоровались и удивлялись: «Вы и есть тот самый Юдин?».
Потом меня привезли в прокуратуру. Там я пробыл до глубокой ночи. Следователей интересовало буквально всё: кто во что был одет, у кого какие родители, очень много расспрашивали о туристских правилах... И всё это до поздней ночи.
Затем один из следователей подозвал меня к груде вещей, сложенных в углу комнаты. Он предложил разобрать вещи по хозяевам: «Мне нужно знать, чего здесь не хватает».
Я видел перед собой не вещи, а своих друзей – тех, на ком ещё недавно были эти куртки, шапки, свитера. Пластмассовый ёжик Рустика, Зинины тапочки, Колькина шляпа…

…
- Двоих мы нашли у костра, троих – между палаткой и костром, а ещё четверо находились в овраге.
- Отчего они погибли?
- Тибо, Золотарёв и Дубинина – от травм. Остальные замёрзли, – ответил следователь.
- Значит, это был несчастный случай?
- Да, конечно. Стихийная сила, преодолеть которую они были не в состоянии. Трагическое стечение обстоятельств. Ну, и ошибки руководителя. Если бы ты был с ребятами, всё равно ничем бы им не помог. Был бы десятым. Не терзай себя и не вини ни в чём. Живи долго и счастливо. За всех.

Конец

2005 г.