Эварист Дезире де Форж Парни 1753 1814

Известный мастер «лёгкой поэзии», аристократ, офицер, француз Эварист Парни и свою жизнь стремился прожить легко, в удовольствиях.  Его элегии искрятся жизнелюбием и любовным задором. Кажется, что для Парни не существует серьёзных и тем более запретных тем. Лирический герой его стихов ценит жизнь за любовь, дружбу и вино.
Родители запретили сыну жениться на возлюбленной Эстер (Элеонора в его стихах), но даже после этой печальной истории он не утратил жажды к приключениям. В XVIII веке лирика частенько была абстрактной, возвышенной, Парни же выплеснул в стихах собственные чувства.
Неукротимый философ Вольтер был идолом поэта, под его влиянием он написал ряд антирелигиозных сатирических поэм. В революционной Франции они были встречены с восторгом. Впрочем, в последние годы жизни скандальные произведения вышли ему боком: порядком обнищавший, он лишь за год до смерти смог вытребовать себе государственную пенсию. Элегиями поэта с лицейских лет был очарован Александр Пушкин. Его творчество, порядком подзабытое даже во Франции, в своих лучших образцах пленяет свежестью чувств, нестареющей темой и обаятельной интонацией.

Досада

Нет, навсегда от этих пор
Её любить я перестану,
Пленительный забуду взор,
Свои скрывать я слёзы стану,
И заживлю сердечну рану
И буду ветрен, как она,
И отгоню мечты обмана,
Как грустное забвенье сна;
Какой любовник легковерный
Блаженство может ей вручить?
Своей улыбкой лицемерной
Она желает мир пленить:
Сегодня любит, изменяет,
А завтра — завтра любит вновь,
И простодушную любовь
Мою с презреньем отвергает,
Пускай у ней на сердце, сталь;
Пусть ей тягчить меня приятно
И растравлять мою печаль.
Умчатся годы невозвратно
И граций перелётный рой
Вспорхнёт и навсегда увьётся,
И младость с шумною семьёй
Амуров легких унесётся,
Тогда — тогда скажи: прости!
Любви, весельям и надежде;
Исчезнет радость; не найти
Толпы любовников, как прежде;
Тогда свободен буду я;
Тогда блаженство мне, друзья;
Она не будет мне опасна;
Пройду с улыбкой мимо ней
И, обратясь к толпе друзей,
Скажу: она была прекрасна!


Завтра

Меня ты лаской забавляешь
И обещаешь каждый раз,
Но сладкий исполнений час
Ты непрестанно отдаляешь.
ДО ЗАВТРА! — Мне твердит твой рот,
Меня съедает нетерпенье;
Бьёт час, которого так ждёт
Любовь, спеша к тебе и вот
ДО ЗАВТРА слышу каждый день я!

Благодари же небеса,
Что до сих пор тебе краса
Дана быть новой ежечасно;
Но крылья времени неясно
Твой облик тронут, проходя;
Не будешь ЗАВТРА столь прекрасной,
Не так настойчив буду я.

Эпимесид

«О жребий смертного унылый!
Твой путь,- Зевес ему сказал,-
От колыбели до могилы
Между пучин и грозных скал;
Его уносит быстро время;
Врага в прошедшем видит он;
Влачить забот и скуки бремя
Он в настоящем осуждён;
А счастья будущего сон
Все дале, дале улетает
И в гробе с жизнью исчезает:
И пусть случайно оживит
Он сердце радостью мгновенной —
То в бездне луч уединенной:
Он только бездну озарит.
О ты, который самовластно
Даришь нас жизнию ужасной,
Зевес, к тебе взываю я:
Пошли мне дар небытия».
В стране, забвенной от природы,
Где мёртвый разрушенья вид,
Где с рёвом бьют в утесы воды,
Так говорил Зпимесид.
Угрюмый, страшных мыслей полный,
Он пробегал очами волны,
Он в бездну броситься готов…
И грянул глас из облаков:
«Ты лжёшь, хулитель Провиденья,
Богам любезен человек:
Но благ источник наслажденья;
Отринь, слепец, что в буйстве рек,
И не гневи Творца роптаньем».
Эпимесид простёрся в прах.
Покорный, с тихим упованьем,
С благословеньем на устах,
Идёт он с берега крутова.
Два месяца не протекли —
На берег он приходит снова.
«О небеса! вы отвели
Меня от страшной сей пучины;
Хвала вам! тайный перст судьбины
Уже мне друга указал.
О, сколь безумно я роптал!
Не дремлют очи Провиденья,
И часто посреди волненья
Оно являет пристань нам;
Мы живы под Его рукою,
И смертный не к одним бедам
Приходит трудною стезею».
Умолк — и видит: не вдали
Цветёт у брега мирт зелёный,
На брата юного склонённый,
И бури ветви их сплели.
Под тенью их он воздвигает
Лик Дружбы, в честь благим богам.

Проходит год — опять он там;
Во взорах счастие пылает;

Гименов на челе венок.
«И я винил в безумстве рок!
И я терял к бессмертным веру!
Они послали мне Глисеру;
Люблю, о сладкий жизни дар!
О! как мне весь перед богами
Излить благодаренья жар?»
Он пал на землю со слезами;
Потом под юными древами,
Где Дружбы лик священный был,
Любви алтарь соорудил.

Свершился год — с лучом Авроры
Опять пришёл он на утес,
И светлые сияли взоры
Святым спокойствием небес.
«Хвала вам, боги; вашей властью
Узнал в любви и в дружбе я
Всё наслажденья бытия;
Но вы открыли путь ко счастью.
Проклятье дерзостным хулам,
Произнесённым в исступленье!
Наш в мире путь — одно мгновенье,
Но можем быть равны богам».
И он воздвиг на бреге храм,
Где всё пленяло простотою:
Столбы, обитые корою,
Помост из дерна и цветов,
И скромный из соломы кров,
Под той же дружественной сенью,
Где был алтарь сооружен…
И на простом фронтоне он
Изобразил: Благотворенью.

Хорошо пишет! Замечательный слог и перевод отличный. Над буквой "ё" пришлось ставить точки.
Почитайте "Войну богов". Чудесная вещь. Привожу Песнь первую. Если кому надо, может найти в инете всю поэму (все десять песен с эпилогом), поэма большая.
советую почитать всю.
Итак, поехали:

Война богов

Автор сей поэмы — Дух святой. Приход христианских богов на небеса. Юпитер успокаивает гнев языческих богов. Обед, данный ими в честь новых собратьев. Неосторожность девы Марии и дерзость Аполлона.

О братие! Однажды над Писаньем
Я в набожном раздумье пребывал
Сон пролетал, сопутствуем Молчаньем
В тиши ночной, и маки рассевал.
Но яркий свет внезапно озаряет
Всю комнату… Я трепетом объят.
Неведомый струится аромат
И дивный глас в сознанье проникает.
Мне слышится божественный глагол…
Гляжу: вдруг белый голубь прилетает
И плавно опускается на стол

Сиянием и гласом тем смущённый,
Я ниц упал, коленопреклонённый.
Зачем, господь, меня ты посетил?»
Хочу, чтоб ты в стихах благочестивых
Воспел триумф над сонмом нечестивых
И веру всем французам возвратил».
О господи! Для подвига такого
Не лучше ли найти певца другого?
Ведь у меня — познаний лишь верхи.
Я набожен, но дел твоих не знаю.
К тому ж, забыв про давние грехи,
Оставил я и прозу, и стихи».
«Не бойся! Я бессильным помогаю,
Я исцеляю немощи души.
Садись за стол, внимай мне и пиши!»

Я стал писать. А вы теперь читайте,
За вольности, однако, не браня:
Они мне чужды; в них — вы это знайте! —
Повинен тот, кто вдохновил меня
Не автор я, меня не осуждайте!

Благословясь, о братие, начнём!
Итак, справлял Юпитер день рожденья.
Толпой явились боги на прием,
Приветствия полны благоговенья,
Поднесены дары… За этим вслед
Всех пригласил Юпитер на обед.
Легка, вкусна божественная пища:
Проворный Эвр в небесные жилища
Им приносил куренья с алтарей;
Амброзию на блюдах подавали,
Нектар в златые кубки наливали
(Залог бессмертия-напиток сей).

В разгаре пир… Внезапно прилетает
Встревоженный Юпитера орел
И новости дурные сообщает:
«Всю эту ночь на страже я провел,
И увидал: часть неба захватила
Пришельцев многочисленная рать.
Они бледны, длинноволосы, хилы:
Их — тысячи… Лежит на них печать
Смиренности, поста и воздержанья.
Крестом сложив ладони на груди,
Они идут вперёд без колебанья.
Владыка мой, сюда их скоро жди!»
Звучит приказ: «Меркурий быстроногий,
Лети, узнай, кто это, да не трусь!»
Рекла Минерва, полная тревоги:
«Быть может, новоявленные боги?»
«Ты думаешь?» — «Я этого боюсь.
Над нами люди начали смеяться,
Сатиры стали дерзкие писать.
Дряхлеем мы и, следует признаться,
Своё влиянье начали терять
Боюсь Христа». — «Бояться нет резона
Сын голубя, бродяга и аскет,
Распятый на кресте во время оно,
И это — бог?» — «А почему б и нет?»
«Не бог, а шут!» — «Смешон его завет,
Но по сердцу он людям легковерным,
Что неразумьем славятся безмерным.
Тиранов он поддерживает гнёт,
Рабу велит: чти свято господина!
Политикой искусной Константина
Поддержан он, и горе всех нас ждёт!»

«Когда имеешь крылышек две пары,
Летаешь быстро…»  Вот уже назад
Спешит Меркурий. Озабочен взгляд,
Плохих известий ждёт Юпитер старый
«Да, новые к нам божества идут».
«Возможно ли?» — «Да, это вправду боги
Они скучны, напыщенны, убоги
И неумны; но римляне их чтут,
А нас уже не будут больше славить.
Уже указ мне дали прочитать;
Там Константина подпись и печать.
Велит он нам — могу я вас поздравить —
Христа с семьёй любить и уважать,
И половину неба им отдать,
Другую же пока себе оставить».

Едва Меркурий кончил свой рассказ,
Со всех сторон послышалось: «Бандиты!»

«Убейте их!» — «Что нужно им от нас?»
Юпитер встал, спокойный, но сердитый.
Два раза он нахмурил грозно бровь…
Тотчас Олимп заколебался вновь
И, побледнев, буяны замолчали.
У смельчаков застыла в жилах кровь,
От ужаса коленки задрожали.

Юпитер им с улыбкою сказал:
«Как видите, ещё не отобрал
Христос моё могущество былое,
И молнии родит моё чело.
Умерьте гнев! Вам не грозит плохое:
Я властвую, соперникам назло.
Здесь никого нельзя сравнить с Минервой
По мудрости; пусть выскажется первой».

В ответ она: «Воздвигнув лжебогов,
Их низвергают люди очень скоро.
И мой совет поэтому таков:
Пустите их на небеса без спора.
Ведь он сейчас лишь укрепит их власть, —
Ей все равно придется скоро пасть.
Презрение уместнее, чем ссора».

И повелел Юпитер, чтоб в раю
Пришельцам впредь помехи не чинились,
Чтоб боги христиан расположились
И скинию поставили свою.

Заметил Феб: «Коль достоверны слухи —
Соперники у нас — слабее мухи,
Но им везёт: они теперь в чести.
Знакомство с ними следует свести.
По-моему, желательно проведать
Повадки их, обычаи, и нрав,
И слабости… Ну, разве я не прав?
Давайте, пригласим их пообедать.
Смеётесь вы? Смеяться вам не след.
Пошлём гонца, пусть просит на обед.
Ведь выскочки обидчивы к тому же…
Олимпом мы владеем искони,
А потому — как бы не вышло хуже —
Пусть в гости к нам пожалуют они».

Юпитер этой речью успокоен,
И смысл её лукавый им усвоен.
Кивнул он в знак согласья головой.
Он не любил Христа с его семьёй,
Но боги любопытны, как мы сами…
Он дал распоряженье, и тотчас
Стрелой гонец помчался за гостями,
Которые явились через час.

Как сосчитать гостей? Их было трое
В одном лице, или, наоборот,
Один в трёх лицах. Поняли? Ну вот:
То был старик с длиннейшей бородою,
Благообразный видом и лицом.
На облаке сидевший босиком;
Он выглядел довольно заурядно,
Но у него сиял над головой
Лучистый круг. Хитон его нарядный
Был из тафты небесно-голубой.
У плеч сбиралась в складки эта тога
И ниспадала, облекая стан,
До самых пят. А на плече у бога,
Лучистым нимбом тоже осиян,
С осанкою довольно величавой,
Сидел красивый белый голубок,
А на коленях христианский бог
Держал ягнёнка. Чистенький, кудрявый,
Был этот агнец хрупок, тонконог
И с розовою ленточкой на шее;
Над мордочкой — сиянья ореол…
Так, триедин, бог в гости к ним пришел.
Мария сзади семенит, краснея,
Застенчиво потупив робкий взгляд.
Смотрели боги, путь освобождая…
Явился также ангелов отряд,
Но у ворот остался, поджидая.

С коротеньким приветствием к гостям,
Учтив, но сух, Юпитер обратился.
Старик хотел ему ответить сам,
Но, речь начав, довольно скоро сбился.
Тогда он улыбнулся, поклонился
И сел за стол. Ягнёнок, боязлив,
Проблеял что-то; голубь, клюв раскрыв,
Язычникам псалом петь начинает,
Которого никто не понимает:
Там аллегорий, мистики полно…
Понять язык еврейский мудрено.
На голубя все смотрят с удивленьем,
Переглянулись; слышен шепоток.
Кой у кого срывается смешок,
А кое-кто прищурился с презреньем.

Но Дух святой был все-таки умён;
Смущается и замолкает он.
Тут раздались рукоплесканья в зале.
«Прекрасный стиль! Цветистый, пышный слог!»
«Да он — поэт, крылатый этот бог!
Таких стихов еще мы не слыхали!»

Хотя насмешку голубь понимал,
Но зависти её он приписал,
И злобу скрыл обидчивый оратор:
Он был самолюбив, как литератор.

Гостям весьма понравилась еда.
Их аппетит удвоило, конечно,
То, что они постятся чуть не вечно
И яств таких не ели никогда.

С улыбкою прислуживая, Геба
Амброзию разносит вместо хлеба,
Затем нектар в бокалах подаёт.
Наш Бог-отец охотно ест и пьёт.
Смущён Христос, сидящий против Феба:
Хороший тон есть много не велит.
Бормочет он: «Благодарю, я сыт!»
А голубок, нахохлившись сердито,
Едва клюёт, стараясь показать,
Что у него совсем нет аппетита
И что обед могли б получше дать.

Богини же Венера и Юнона
(Особенно спесивая персона),
Едва взглянув с усмешкой ледяной
На выскочек, между собой шептались,
Небрежно к ним поворотясь спиной,
Исподтишка над Девою смеялись.
Её смущённый вид, пожалуй, мог
Дать к этому достаточный предлог.

Так росшую в глуши отроковицу
Привозят вдруг в блестящую столицу.
Вот в Ти;воли она на бал пришла…
Ни у кого стройнее нету стана!
Она свежа как персик, и румяна,
Застенчива, прелестна и мила,
И все её с восторгом окружают…
Но вот на бал франтихи приезжают,
Презрительно прищурившись, глядят,
Скрыв горькую досаду, и твердят:
«Что за манеры! Никакого лоска!
А пошлый вид! А глупая причёска!»

Соперницы такие ж словеса
И в Ти;воли небесном изрекали;
Но, вопреки суровой их морали,
Столь чёрные и влажные глаза
С ресницами столь длинными, густыми,
Красивы, и гордиться можно ими.
А розовые губки, хоть молчат,
Красноречиво счастие сулят.
А перси-то! Упруги и округлы,
И вишнями увенчаны, и смуглы…
Еврейке ли они принадлежат,
Иль христианке — разница какая
Для тех, кто тонет в неге, их лаская?

И шепчут все друг другу: «А малютку
За красоту нельзя не похвалить.
Как улучить удобную минутку
И новую богиню соблазнить?
Пусть Аполлон за ней поволочится:
На это он, наверно, согласится».
Но занят был в то время Аполлон:
Дабы развлечь гостей высоких, он
Пел арию в сопровожденье хора.
А вслед за тем явились: Терпсихора,
Три грации, Психея, Купидон,
И был балет поставлен в заключенье.
Мария, не скрывая восхищенье,
Внимательно на зрелище глядит,
В ладоши бьет, с восторгом говорит:
«По-моему, они танцуют дивно!»
Хотя была и скромной, и наивной,
Заметила в конце концов она,
Что красота её оценена
И Аполлону нравится немало.
Успехами весьма ободрена,
Она на комплименты отвечала.

Понадобилось выйти ей; куда —
Читатель угадает без труда.
Ведёт ее проворная Ирида
В покои, где живет сама Киприда.
Вдруг — с умыслом, нечаянно ли — дверь
Захлопнулась; одна она теперь.

Глядит она направо и налево:
Так вот каков красавицы приют!
Стоит, любуясь, несколько минут…
Что до сих пор вида;ла наша Дева?
Лишь мастерскую мужа своего,
Да жалкий хлев, где в ночь под Рождество
Младенца родила (хоть не от мужа).
Робка, ещё немного неуклюжа,
Решается по комнатам пустым
Она пройтись; толкнула дверь, и сразу
Увидела агатовую вазу,
Овальную, с узором золотым.
Полюбовалась хрупкою вещицей,
Потом, сказав: «Ой, как бы не разбить!»
Спешит её на место положить.
Затем проходит длинной вереницей
Гостиных и салонов, пышных зал
Со множеством диванов и зеркал,
Где вкус царит, отнюдь не симметрия.
Немало безделушек и цветов,
И скляночек для амбры и духов
Там видит восхищённая Мария.
Повсюду бродит любопытный взгляд…
Ах! Вот Киприды щегольской наряд,
Сандалии, а также покрывало,
Венок из роз и пояс дорогой,
А для прически — обруч золотой…
«Какой убор! — Мария прошептала. —
Наверное, он очень мне пойдет.
Нельзя ль его примерить на минутку?
Ведь я переоденусь только в шутку!
Никто сюда, надеюсь, не войдёт».

Нелёгкое, однако, это дело!
Мария наряжаться не умела,
Но все же облачилась кое-как
(Прилаживать нет времени к тому же)
И вопрошает зеркало: «Вот так?»
Ей зеркало: «Венеры ты не хуже».
Она собой любуется опять
И говорит: «А ведь могли б Амуры

Принять меня за собственную мать».
И в тот же миг, румяны, белокуры,
Влетают легкокрылые Амуры.
«О мамочка, поведай нам секрет,
Как хорошеть? Тебя прелестней нет!»

От радости Мария покраснела,
Но все-таки собою овладела
И улыбнулась. Вот Амур один
Ей благовоньем руки поливает,
Другой их полотенцем вытирает;
Они кидают розы и жасмин
И пляшут вкруг Марии шаловливо
Под возгласы: «О, как она красива!»

Хвалы, как сильнодействующий яд,
Ей с непривычки голову вскружили.
Она вокруг кидает томный взгляд.
Вот ряд картин… На них изобразили
Венера, Адониса твоего,
Любви победоносной торжество.
Исполненные неги, те картины
Смутили Деву, и не без причины.
Как запылал румянец на щеках!
Воскликнула она тихонько: «Ах!»

Но вот она в другой покой попала
И пышное там ложе увидала,
А перед ним — пурпуровый ковёр.
Она могла б присесть — она ложится…
И снова полный любопытства взор
Вокруг себя обводит и дивится:
Умножили стократно зеркала
Её красы; им нет теперь числа.
Она смеётся, руки простирает,
Как для объятий, и слегка вздыхает:
«О дорогой Панфер, любимый мой!
Какая жалость: нет тебя со мной…
Одета столь прельстительно и мило,
Наверно, я б тебя обворожила».
Вдруг входят… Небо! Это Аполлон.
Она вскочить в смущении стремится,
Её опять усаживает он.
«Куда же вы, Идалии царица? —
Ей говорит, целуя руки, бог. —
Как вы прекрасны! Я у ваших ног».

«Ах, полноте! Зовут меня Марией,
А не Венерой; шуточки такие
Оставьте, ax!» — «Не отпущу я вас.
Пленительней Венеры вы сейчас!
Не видывал я красоты подобной».
«Я закричу!» — «Кричать вам неудобно.
Ведь ежели на крики и войдут —
Языческий наряд ваш засмеют,
А кое-кто разгневается, право.
Посетовать, немного слез пролить
И, покраснев, стыдливо уступить —
Вот лучший выход, рассуждая здраво».

Что возразить на хитрые слова?

Противится, хоть бесполезно это.
Вот дерзкий рот красавца Мусагета
К коралловым устам её приник,
Её груди коснулся баловник,
На ложе (все напрасны возраженья)
Настойчиво и ласково толкнув.
Она уже не борется, вздохнув,
И шепчет лишь: «Какое приключенье!»

Хоть Аполлон был на руку и скор,
И видел, что довольно слаб отпор,
Но всё-таки скандала устрашился.
Пожертвовав восторгами, он встал,
Власы свои пригладил и спустился
С рассеянно-спокойным видом в зал,
Где музыка и танцы Терпсихоры
Всех зрителей приковывали взоры.
Мария вся как маков цвет горит,
Вернулась лишь в последние минуты
И голубок, от ревности надутый,
С гримасою папаше говорит
(Тот слушает и смотрит равнодушно):
«Чего нам ждать? Окончилась игра.
Звонить к вечерне, кажется, пора.
Идём домой! Здесь, право, очень скучно»
«Ну что ж, идём!» — ответил Бог-отец
За ним Христос: «Идёмте, наконец!»
И маменьке кивает на ворота.
Ей уходить, однако, неохота.
Всё тут казалось новым — и банкет,
И пение, и виденный балет.
Любезности немало ей польстили
И вкус её чувствительный пленили.
Конечно, дерзостью возмущена,
К злопамятству не склонная, она
К языческим богам благоволила,
А музыкой была восхищена.
Но Бог-отец заметил ей уныло:
«Дитя мое! Возможно, я не прав,
Но голос Аполлона так слащав!
Мелодия была мне непонятна.
Мне пенье лишь церковное приятно.
Ну, а стихи находит Дух святой
Прескверными; всё это — вздор пустой».

«Они весьма посредственны, признаться! —
Заметил голубь. — Мало ярких слов.
Не понимаю, чем тут восхищаться?
Ливанских кедров нету, а у львов
Все зубы целы, и на небосводе
Луна не пляшет с солнцем в хороводе»
«Порядком утомил меня балет, —
Сказал Христос, перебирая четки. —
Их менуэт скучнее той чечётки,
Что танцевали в Кане… Разве нет?»

И Троица, язычников ругая,
Вернулась в рай, по облакам шагая.