Моя семья и я

Совсем не помню сына маленьким; не помню, что он делал в детском саду, и как он уходил в школу. Помню только, что я его не бил, и что ни разу не был на собраниях. Когда жена мне говорит: «Ты что, не помнишь, как во втором классе он ходил на гимнастику?» - я говорю: «Нет».
Я смотрю на рабочего мужика с рано поседевшей головой, когда он приходит в гости со своей семьей, с детьми, с женой – и не могу себя уверить, что это мой отпрыск, мой сынок – я сам себя чувствую сынком, хотя уже и пережил своего гадского папашу на шесть лет.

Жена раздраженно гремит тарелками, скрежещет дверкой плиты и кидается кастрюлями, как кот Бегемот в «Мастере и Маргарите».
Походка ее с годами и десятилетиями отяжелела, и когда она тупает по коридору в сортир, так и хочется сострить: «С легкостью тяжелого танка».
От ее красоты мало что осталось, разве что глаза  по-прежнему карие, но она все еще молодится, часами роется в сэконд-хэндовских мешках, заводит прически и ходит на маникюр по сто сорок гривен – это четыре пачки сигарет или полторы бутылки водки.
Она похожа на Матильду из «Леона-киллера» на склоне лет.
Ко мне, своему старому, верному мужу, она относится со сдержанной яростью – я служу ей вечным напоминанием о безвозвратно погибшей молодости; а ведь она могла выбирать между мной и одним курсантом-ракетчиком, тоже Колей, но гораздо выше, красивее и намного умнее. Нет сомнения, что тот, другой Коля, создал бы для нее совершенно другие жизненные условия и не позволил бы пропасть даром ее красоте и сексуальности.
Но этого теперь не вернуть, и ей остается только каждый день смотреть на эту облезлую фигуру – своего муженька. Очевидно, что этот крест ей нести до самой Голгофы.
Я ей говорю, что она напрасно идеализирует господ офицеров – все они алкаши, говнюки и очкогребы – я насмотрелся на них в армии.
Но жена мне не верит.

Один классик, описывая библиотеку в одном губернском городе, заметил, что если бы не молодые евреи, то в библиотеку некому было бы ходить.
Пронеслось сто пятьдесят лет, ничего в губернском городе не поменялось, только молодые евреи вместе со старыми уехали в Израиль и теперь точно в библиотеку почти никто не ходит.
Но «почти» - оно и есть «почти» - кто-то же да ходит. Это – студентки-первокурсницы и нищие благородные пенсионеры.
Студентки берут поэзию, втайне собираясь стать поэтессами не хуже Лины Костенко, а старички фанатеют от Чейза. У Чейза всегда и во всем виноваты бабы, это нравится старичкам и заставляет их вспоминать о годах далекой молодости.
Кто, кроме меня, читает в библиотеке остальные книги – это загадка, тем не менее, кто-то их читает.
Так, недавно, я взял почитать книжку какого-то Богом забытого англичанина, и специально прочитал листок с записями о выдаче книг, наклеенный внутри, под обложкой. К моему удивлению, я не был первооткрывателем этого Лоренса Стерна: первая выдача произошла в прошлом тысячелетии, в далеком 1984 году; вторая – уже в эпоху становления нашей независимости – в 1996-м; третья, опять-таки, по странному стечению обстоятельств, ровно через 12 лет, в 2008; четвертым читателем стал я.
Очень может быть, что за этим 12-летним циклом что-нибудь да кроется – ведь китайские мудрецы были не дурнее нас с вами.

­