Не нужно ложиться под поезд

               

       Какие-то запасные пути.
       Чувствуется близость «Москвы - Товарной» или «Саратова -  Сортировочного».
       Солнышко поигрывает на рельсах, ветерок колышет травку между шпал.
       Юноша железнодорожного вида в фуражке с молоточками, навевающими воспоминания об ушедших временах, показывает рукою на полотно и говорит:
       - Даже если вам зачем-то придет это в голову и вам очень этого захотелось, все равно не надо ложиться под идущий состав!
       Как бы в подтверждение своих слов юноша с молоточками садится на корточки и опять указывает рукой - теперь уже на премерзкого и устрашающего вида крюк, свисающий из-под днища вагона:
       - Поймите, - тоном врача-практиканта из психушки говорит юноша, - от нижней тяги до  шпалы всего тридцать четыре сантиметра.
       Юный путеец  заглядывает в глаза и в души невидимых зрителей:
       - Естественно, вам может показаться, что если вы хорошенько вдавитесь в землю и спрячете голову, то вам ничего не будет. Но это если гравий не лежит бугром. А если вас зацепит за одежду и пойдет разматывать по шпалам? - Юноша нехорошо усмехается: - Или у вас большой живот? Тридцать четыре сантиметра - всего лишь тридцать четыре! - отделяют вас от грани добра и зла.
       Юноша вынимает складной метр, меряет расстояние и показывает результат крупным планом, на котором отчетливо видны не тридцать четыре, а двадцать пять сантиметров:
       - Тем более, - говорит он…
       Сергей Леонидович выключил телефон, поежился и даже поерзал спиной на своем диване.
       Есть некоторые вещи, непереносимые для того или иного человека. Некоторые не переваривают крыс, о чем писал еще Оруэлл в «1984»-м.  Другие боятся до потери пульса змей, скорпионов и пауков «Черная вдова». Кто-то боится высоты настолько, что не выходит даже на собственный балкон помочь жене развесить белье и курит, трусливо стоя в проеме. Да мало ли еще. Много есть бзиков, или, проще говоря, фобий. И почти все они были присущи Сергею Леонидовичу. Поэтому он так живо представил тот момент, когда его, насаженного на крюк, «разматывает» по рельсам, что он даже прикрякнул.
       Сергей Леонидович встал, надел майку, шорты, кеды и пошел в парикмахерскую. Он уже зарос без Натальи до такой степени, что с висков свисало нечто, подозрительно похожее на пейсы.
       А так он любил ходить летом обнаженным, в смысле, дома. Наталья уехала к сыну в Финляндию подальше от греха, тетя Раиса Васильевна жила на даче до осени, поэтому он мог ходить по квартире как угодно, особенно в жару с духотой.
       Парикмахерская «100 грв.» находилась напротив автовокзала.
       Сергей Леонидович заходил в нее еще утром, в восемь, когда шел с работы, но все два кресла были заняты, а на улице стоял и курил, дожидаясь своей очереди, еще и солдат из терообороны. Сергей Леонидович не стал ждать и пошел домой. А сейчас пошел, думая что  никого не будет.
       Он недавно получил давно лелеемое в мечтах пенсионное удостоверение и заранее смаковал скидку в 20 гривень для пенсионеров в этой парикмахерской, потому что в других ее не давали.
       Эту надпись на витрине: «Все по 100 грв. Одной насадкой  или  пенсионеров по возрасту - 80 грв.», - он видел много раз и каждый раз думал: «Н-да-с… Живут-с…»
       В глубине души, будучи фаталистом и мистиком, Сергей Леонидович не рассчитывал дожить до пенсии. Это было его очередной фобией - «боязнь шестидесятника». Его дедушка по маме, Василий Михайлович, кубанский казак, умер, едва перевалив за шестьдесят, от инсульта. Правда, он крепко пил самогон. На работе два сотрудника, дожив было до шестидесяти, умерли, так и не успев не только получить, но даже оформить пенсию. Один сгорел, спя с сигаретой в летней кухне, а второй, тоже в пьяном виде, упал в погреб, сломал ребро, но решил сэкономить на больнице и умер от заражения крови. Поэтому эта роковая дата, 60, как в свое время 37 для Пушкина или 42 для Высоцкого, все время навевала на Сергея Леонидовича темное предчувствие. 
       Но вот, пришло и прошло девятое апреля, день рождения Сергея Леонидовича, начались и окончились мытарства и волнения, связанные с оформлением пенсии, а с Сергеем Леонидовичем как ничего не было, так ничего и не случилось.
       Пенсия вышла такая маленькая, что он прибрехал на работе, сказав цифру на тысячу гривень больше. Все сказали: «Вот суки, сами миллиарды крадут, а тут живи как бомж!» Но лично Сергей Леонидович был доволен. Вообще, будучи философом и стоиком, он считал, что хватает тому, кому ничего не надо, что, конечно, было правдой.
      Он еще не привык к своему новому статусу баловня судьбы и все еще с чувственным наслаждением говорил в трамваях и троллейбусах самым небрежным тоном: «Пэнсийнэ», - платя четыре гривны вместо восьми. И было жаль, что в маршрутках уже давно отменили такую  скидку. Он даже получал дополнительное удовольствие от того, что кондуктора, люди битые и недоверчивые, с сомнением смотрели на Сергея Леонидовича, не веря, что ему уже есть шестьдесят, ибо он всегда, с самой молодости, был чрезвычайно моложав. Как-то однажды, через три года после армии, когда он женился и поехал на море с Натальей по путевке, в одном пляжном ларьке ему не дали бутылки крепленой «Лидии», пока он не принесет показать паспорт. Но если тогда, в восемьдесят пятом,  ему хотелось рвать и метать, чтобы разнести этот вшивый притон вместе с Одиннадцатой станцией Большого Фонтана, то теперь он радовался своей непреходящей моложавости. Тем более, она была заслуженна - Сергей Леонидович не кушал сала после шести, на работу ходил пешком и раз в четыре дня делал зарядку для шеи от остеохондроза, упражнения для которой он взял из календаря.
       Поэтому, подходя к парикмахерской, Сергей Леонидович заранее предвкушал удовольствие от пенсионной скидки и от недоверия и удивления парикмахерш, что такому моложавому мужчине уже шестьдесят. Разумеется, дело упиралось не в эти двадцать гривень экономии, на которые по теперешним временам было не купить даже буханку дешевого «Селянского», но все же это было делом принципа, а какого, он, в сущности, не знал, но, если бы задумался, то понял бы, что кайфует, что, как и другие  хваткие, деловые люди, вроде депутатов или министров, стрижет пух и перья с государства.
       Сергей Леонидович, покуривая, подошел к дверям «100 грв.», заглянул и увидел, что оба кресла опять заняты, но что  солдат терообороны, не тот что утром, а другой,  уже достригается и можно подождать.
       Сергей Леонидович, наблюдая обычные привокзальные сценки, в-частности, цыганок, патрулей и инвалида в роскошной электроколяске, задумался. Но не успел он выбрать предмет размышлений, как взвыла сирена воздушной тревоги, и он нырнул в двери «100 грв.», то есть не нырнул, а быстро зашел. Раньше, в начале войны, ничего не работало. А когда понемногу заработало, то при первой же сирене из всех магазинов, аптек или парикмахерских клиентов сразу выгоняли на улицу, считая, видимо, что там им безопаснее. Сергей Леонидович всегда вспоминал при этом один момент в «Золотом теленке», где один инженер, якобы отравленный удушливыми газами, говорил, вырываясь из рук санитаров: «Но я же ехал на извозчике!» Но потом, с течением времени, хотя ракеты иногда продолжали прилетать, выгонять стали все меньше и  меньше, наплевав на грозные «вказивки» пана городского Головы, а потом и вовсе забили. Это было правильно, ведь людям надо было кормить семьи, а не ждать у моря погоды.
       Так что сейчас парикмахерши и два клиента - солдат и какая-то тетка с прической как у Смоктуновского в «Гамлете», даже не повели ухом, продолжая свое дело.
       Тут боец наконец встал, отряхнул остатки волос с ушей, сказал: «Дякую», - надел «бандеровку» и пошел на выход, ничего не платя, потому что военных стригли и поили кофе везде бесплатно.
       - Пэнсийнэ, - с деланной небрежностью сказал Сергей Леонидович, усевшись в кресло, парикмахерше, подметавшей полы. - Сзади и сбоку «ноль», сверху «шестерка». Брови снять.
        - Чубчик оставлять? - спросила девчонка-парикмахер, жуя резинку.
        - А как же, - сказал Сергей Леонидович. - Пусть будет. Для красоты.
        Постригшись и помолодев еще больше, Сергей Леонидович с тем особенным чувством бодрости, с которым мужчина выходит из парикмахерской, вышел на улицу и пошел домой.
         Он жил недалеко от автовокзала, рядом с жэдэ вокзалом. Это было, конечно, стремноватое место. Все уже знали, как опасно жить рядом с военными частями, нефтебазами, полигонами, военными аэродромами, а также школами и детскими садами, где селили военных. И, естественно, железнодорожный вокзал тоже не был исключением, представляя ценность для «Калибров» и «Искандеров». Было просто счастьем, что Житомир не был узловой станцией и потоки воинских грузов  обтекали его с двух сторон. Но, коню понятно, что это еще не давало никаких гарантий и все жители улицы Вокзальной и Вокзального переулка жили «на измене», вздрагивая от хлопнувшей подъездной двери и с тоской вслушиваясь в воздушные тревоги. У многих все окна и балконные двери со стороны привокзальной площади были круглые сутки приоткрыты, что, якобы, предохраняло стекла от воздушной волны. Иные даже клеили окна бумагой крест-на-крест, вызывая вполне понятные ассоциации.
       Но Сергей Леонидович как старый стоик и фаталист, не только не клеил окна, но даже не бегал в бомбоубежище. А когда соседи говорили ему об этом, он говорил:
       - Та! - бравируя своей бесшабашностью. Хотя на самом деле всегда лежал в ванне, свернувшись калачиком, так как где-то прочитал, что ванная самое безопасное место в доме.
        К тому же, будучи мистиком и стоиком,  дураком он не был и обходил здание вокзала стороной, садясь в троллейбус в квартале от него и не заходя внутрь, хотя там в киоске продавались уцененные кроссворды.
       Сергей Леонидович попил «американо» под гастрономом «Зализнычник», закурил, посмотрел на  вокзал и ему почему-то вспомнился крюк под вагоном.
       Тут как по заказу завыла сирена воздушной тревоги.
       - Не нужно ложиться под поезд, - пробормотал Сергей Леонидович и побежал домой дворами.