Дневники Пришвина

Михаил Михайлович в дневниках с большой обидой признает, как его унижали современники-коллеги, числившие его, писателя, даже без особых определений, просто обозначением «и др.» Я со смущением должна признаться, что для меня в ряду великих русских писателей, не важно, каких времен, советских или самых ранних, он тоже был в этой самой категории. Как Паустовский, Казаков, Нагибин…
Никого из них не хочу обидеть своей снисходительностью, и про Мещеру читать интересно, и «Кладовая солнца» писана неравнодушным пером. Но с «Братьями Карамазовыми» или с «Пирамидой» ведь не ставишь на одну полку, там глыбища мысли, спрессованный кладезь проницательных наблюдений за человеческими страстями и пороками, а уж как выстроено, как изложено – с любого места открой и снова испытаешь потрясение!

Но вот я узнаю (с большим запозданием!), что Пришвин всю свою сознательную жизнь вел дневники, очень ими дорожил, считал, что в отличие от романов эти его свидетельства времени очень важны для потомков. То есть для меня. Они изданы только после того, как он ушел из жизни, в начале девяностых. Собрание сочинений насчитывает восемь томов, а дневников – аж семнадцать толстенных томов!
Критика сообщает, что случай этот уникален, в целом свете вы больше не найдете такого скрупулезного отражения жизненных реалий пером одного художника. Он родился в 1873 году, первая его книга вышла в 1907 году, а первый дневник датирован 1914 годом. И не было в этой летописи пропусков, ни во время революции, ни во время войн, ни в путешествиях, ни в работе над романами. Эта работа, охота с собаками, литературные распри, любовные истории, поездки по стране, встречи с самыми разными людьми, что новой формации, что старой, ни на день не останавливали пристального вглядывания Пришвина в себя самого и в окружающий мир.
Настигала его мысль или обида, набрасывал он планы командировки или придумывал новое действующее лицо для романа, писал вождю жалобу на несправедливую критику или вдруг любовался весенней картиной леса – всё фиксировалось в дневнике. Словно наложена была на него особая монашеская обязанность на всю жизнь, от которой отступить было невозможно, ни при каких обстоятельствах.
Мне много раньше приходила в голову мысль, что жизнь каждого человека – это ненаписанный роман, со всеми своими перипетиями, особенностями, убогостью или богатством, замкнутостью или метаниями по всему миру без границ. Циолковский из Калуги постигает космос, эльзасский эрудит и органист Альберт Швейцер из Европы вдруг уезжает в Африку и всю последующую жизнь лечит и пестует черных в Ламбарене, где- то в джунглях. А кто-то как родился в своей деревушке, так там и похоронен.
Литературная карта писателя Пришвина насчитывает более двух десятков мест, и это не только Москва и Петербург, но и Соловки, Дальний Восток, Свердловск, Архангельск, Кабардино-Балкария… И есть там деревня Дунино, в которой Михаил Михайлович купил дом и прожил в нем почти десять плодотворных лет. Сейчас там литературный музей писателя.
- А поехали, - сказал мне сын, - я там как-то был, чудесные места!
- Да поехали, - сразу согласилась я, немного удивившись тому, что он побывал у Пришвина в гостях, а разговора у нас об этом не было.
Опуская все путевые подробности, признаюсь сразу: деревня Дунино меня покорила. И дом Пришвина – тоже. Вот бы я где хотела жить, хоть прямо сейчас, хоть 20 лет тому назад. С этой липовой аллеей, яблоневым садом, разбросанными по всей территории лилиями и флоксами, березами и соснами. Лес-сад!
Самое замечательное в этом доме – полукруглая открытая веранда. А поскольку дом стоит на горе, обзор окрест открывается как бы со второго этажа . Простор вроде и невелик, не сводит с ума, но дает человеку вольное дыхание, открывает радость бытия. Так бы и не уходил никогда с этой простой деревянной возвышенности!
Мы накупили книг, насладились покоем дома (вовсе без докучных посетителей!), погуляли по усадьбе. А потом побродили по деревне, гукнули в колодцы, сфотографировали часовню Архангела Михаила, возведенную уже в наше время в честь защитников Отечества в Великой Отечественной. Спустились к Москва-реке, в этих местах извилистой, не широкой, с песчаными берегами. Всё вокруг цвело и благоухало, а яблони были усыпаны плодами. Рай!
После этого я с большим волнением уселась читать: передо мной громоздилась целая поленница из двух десятков томов! Что-то прихватил с собой и сын, потом обменяемся.
Я читала вперемежку: роман и дневники этого времена, чтобы сразу уловить перекличку. Прямой параллели не было, у каждого тома – свой характер, но были и созвучия.
Очень скоро я поняла, что Пришвин на самом деле не совсем прозаик, он по сути своей – Поэт, и жизнь свою он поет, сбиваясь иногда в настроениях, поднимаясь ввысь, забредая в соседние…сады и кущи. Он оглядывает мир и старается его понять, не судить, кто тут красный, а кто белый, кто меньшевик, а кто большевик, а понять, что все эти люди хотят сделать с людьми же, по божьему промыслу или вопреки ему. Как поймет – с восторгом объясняет мне, читателю, не поймет – в задумчивости отступает, значит, рано еще говорить, надо еще поперебирать аргументы «за» и «против».
Чтения этого мне надолго хватит. Главное открытие моё в знакомстве с Пришвиным примерно то же, что и с Шолоховым. Новая эра породила ярких самобытных писателей прямо от земли, особым языком, в искренней стилистике они рисуют реалии своей территории, Шолохов – казачьей, южной, Пришвин – северной, лесовиков. Ценна эта честность, исповедальность и громадность не ленивых на работу писателей.
Разумеется, они сильно отличаются и от Достоевского с его охватом проблем всей человеческой цивилизации, и от Толстого с его резонерством и такой высокой красотой письма, и от Леонова, который велик и ни с кем не схож неподъемной, величественной силой выражения.
Но как можно судить, какое дерево в лесу важнее, какая из рек, бегущих по России, главнее в наполнении жизнью окрестных берегов?
Буду читать, сколько сил хватит. Откладывать, возвращаться. Выстреливать впечатления стихами. Они могут быть разными: согласными и спорящими, как записи в дневниках Пришвина. Как и в моих дневниках, поэтических и политических, с томлением духа и суетой быта. Да и мало ли чем будет перебито это чтение, за завтрашний день кто может поручиться.
Но вот что я не могу не отметить: авторское предисловие к роману "Осударева дорога" Михаил Михайлович начинает с этого признания:
"Если человек прожил долгую жизнь и ему все еще хочется жить, то прошлое складывается в его душе неминуемо как роман или сказка. Столько есть на свете таких людей, что жизнь, пережитая в них, ищет себе выхода, и они говорят о себе:
– Если бы мне свою жизнь пересказать, то это был бы роман замечательный!
Я принадлежу сейчас к этим людям, и мне всегда кажется так, что если я о себе рассказываю, то это не есть простодушное удовольствие показать себя самого людям, а действительно мой лучший роман или сказка. Больше! Мне кажется, в этом деле освобождения себя от пережитого есть не только поэзия, но и еще что-то больше поэзии…"
Я прочитала это с чувством потрясения: прямо моя мысль моими словами озвучена далеко во времени и пространстве отстоящим человеком!
Да мы с Пришвиным - родня.

 Резюме

Способность сквозного проникновения,
диагонального чтения
и отсечения
всего лишнего…
Это же всё от автора, от человека,
а не от Всевышнего!

Напитался, насочинял,
старательно изложил,
а ты – вникай, изо всех сил
напрягайся:
что он имел ввиду?
Предвещал беду?
Или фиксировал увиденное на ходу?

Закрою внушительный том.
Не стану гадать, чем был ведом
Михаил Пришвин,
и как у него вышли
семнадцать (!!!) книг откровений,
мыслей, драк и тихих охотничьих зорь…

Не спорь
читатель с писателем.
И как бы внимательно –
след в след –
Ты не ступал по его тропе,
опыт чужих промахов и побед,
ничему не научит.
Лучше
своей жизнью живи.

Как же она коротка!
- Как от выстрела звук хлопка…