Крест

    Я не могу с ним лежать: поселиться на целые шесть-восемь месяцев там, где все пахнет болезнью, страданием и медициной – я же даже кровь не могу видеть без содрогания: меня тогда всего как-то непроизвольно, независимо от собственного, сразу же затуманивающегося сознания, корежит и передергивает, и долго потом не отпускает, - в расположенной очень далеко от нашего поселка городского типа больнице в большом, просто огромном и непонятном городе... Не смогу! – эта мысль, казалось, заполняла всего меня вместе со словно неожиданно как будто бы сорвавшимся с цепи сердцебиением, которое долго было мне никак не унять, как казалось, с неостановимым потоком крови, все быстрее пульсирующей у меня где-то в самих висках.

   Не все могут ухаживать за своими тяжелобольными детьми в больнице! – ухватился я за пришедшую в голову показавшуюся спасительною мысль. - Особенно, если уже не первый раз, если это рецидив, и опять почти целый год подряд химиотерапия... Если бы я был местный, городской, родившийся там, или давно привыкший ко всему, потому что уже не один год там живущий... Опять какой-то пеленой застилает глаза, они непроизвольно мокрые, и я шатаясь, выхожу на улицу из приемного покоя. Не могу смотреть, как плачут, срываясь на крик: опять будут резать, дети. Я никогда даже мысленно не представлю, как страдает мой сын! – Нет, он здоровый... как-нибудь справится, приедет ко мне опять, с дороги отлежится немного, отдохнет, выпьет совсем свежего, только принесенного с фермы молока, и снова через неделю или чуть-чуть больше будет, как обычно, только веселым, радующимся!.. Мать-то его уже второй год беспробудно пьет, мы шесть лет с ней уже в разводе, и он к ней туда, где все время до этого жил, не ездит теперь, а только ко мне. «Папа, там притон только один!» - говорит.

   Есть отчим, но и с ним он не живет, попробовал было, да говорит: «Он слишком строгий и злой иногда, может ударить!» А я единственного сына своего люблю, - вот только моя сожительница, у которой все это время сейчас живу, совсем не всегда ему рада! - На собственную квартиру никак сейчас не скопить в нашей «деревне», как ни работай. Правда, недавно  на трассу взяли работать на тракторе, я один не пью уже ничего, кроме сока и лимонадов почти несколько лет, - зарплата у меня там большая: пятнадцать тысяч, пускай завидуют! Может, со временем куда-то и скопим...

   Приезжает в перерывах между лечением сын ко мне. «Папа, помирись с мамой, может она тогда бросит пить, и снова будем жить все вместе». Я было тоже об этом подумываю, но не знаю, сможет ли она бросить... Может, и съезжу через месяц-другой, посмотрю на ситуацию, поговорю с ней...

   Не могу смотреть, как сын мучается. Но он быстро выправляется, когда ко мне приезжает... Вот только одышка у него, и иногда еще неожиданно быстро устает. Но это проходит. Опять отлежится. И снова голос веселый и улыбается! И у меня сразу от сердца отлегает! Рассказывает, родители других детей ему помогают. Только вот проклятый этот квартирный вопрос...

  Женщине, с которой я живу, сынок мой - то не нужен. А жилье это ее. И разные дальние и ближние родственники ее теперь все чаще «батон крошат». Науськивают местных, я –то совсем из другого села, а потом маленького городка, туда только шесть лет назад приехал. – «Проездом ты тут!» - говорят… на тракторе… не коренной!»

  «Зачем сын его сюда так часто приезжает?» - слышу уже все чаще, как потихонечку так за спиной говорят, - «Рак, может быть, даже заразен.»
   
   «Никто и не знает, как эта болезнь передается, всю деревню еще перезаразит... а у вас маленькие дети...».

  А у меня, я теперь понял, душа только во время этих приездов сына как-то по-настоящему словно незаметно оттаивает. И понимаю: он один - только и есть настоящее!

   А тут еще неожиданно совсем с другой стороны начались проблемы. Сектант один, всю свою жизнь в этой деревне его не переваривал, стал воду мутить по полной:

   - Что ты такой добренький? Бери от жизни все, не прогадаешь. О бабе думай! Сын твой нам тут совсем не нужен. Вообще все эти... дети только мешают расслабляться по полной! Выпей!.. А он пускай остается в больнице. Сожительницей своей наслаждайся... Сексом одним, дурачок! А не то смотри, она тебя скоренько выгонит, живешь у нее тут, детей нам от другой жены еще возишь! Слушай всегда меня, или мы тебя закопаем!

   А я всю жизнь от природы застенчивый, спокойный, покладистый – так обо мне говорят – ничего ему не ответил.

  - Сейчас о себе одном надо только думать. Единственном! Отпрыски –это лишь ненужный балласт!  Чего они тут... нарожали, а работы –то нет никакой, по утрам ждут единственный рейсовый автобус до профтехучилищ  и друг друга «за шкварник» из него выкидывают, потому что всем «местов», как всегда, не хватает!

  Мне как-то говорит еще одна верующая:

  - Смирись! Заберет Господь к Себе твоего сына, чтобы не видел он всей этой мерзости!

    Но мне сын нужен живой. Веселый. И чтобы у него в жизни все было хорошо!..




    Недавно приехал из больницы за вещами туда, к маме.
 
   - Зачем сюда?

   - Из больницы, меня на неделю отпустили.

   - А тогда понятно, - сказал один из почти что уже живущих там собутыльников, - Ну, тогда можно, конечно...

   А мать пьяная, невменяемая уже, в другой комнате спала... Первый год она еще ухаживала еще ним, а потом как-то быстро все у нее покатилось...

   - Больной он, говорили уже останется там, в городской больнице этой навсегда...- уходя, услышал тихий голос за спиной.


   - Помрет, помрет он...  - сектант этот снова, неожиданно выныривая, как чертик из табакерки, в темноте рядом с автобусной остановкой мне говорит, и уже громко, нарочито:  – Говорил тебе, бабой займись... нечего было и пускать, еще перезаражает... Дурачок ты блаженненький, бабулькам еще бесплатно на тракторе участки после работы... пахает, ха-ха-ха-ха! Не местный! Приходи к нам – нарисуем тебе три шестерки... Мы тебя после дискотеки – закопаем!

   И опять смеется:

  - Помрет... Помрет... Помогал он ему... Сынок... Бери от жизни все! Своей лучше займись, говорю. Сексом. Приходи ко мне, мы тебе позы различные покажем, виагру на твои все пятнадцать тысяч достанем, тогда удовлетворишь ее, тогда не выгонит...

   Я спокойный. Тогда сдержался. Только сами собой все сильнее сжимались под конец уже с какой-то немыслимой силой кулаки.

- Я к тебе вечером приду, - сказал.

  А когда сын уснул, тяжело стало на душе. Может умрет - понял. Пил один на кухне часа два. Внутри словно все огнем жгло. В ушах звенело. Что-то внутри клокотало, звало за собой, рвалось наружу... Но я сдержался!

  А когда уже умер мой сын, и я весь вечер пришибленный сидел дома, и даже не включал свет, словно чего-то, как будто, боялся, думая, что он там где-то, далеко в больнице, а я здесь, был абсолютно спокоен, но ночью «понял», что этот сектант больше не должен жить, раз нет уже моего сына, и когда он, ничего не подозревающий, вышел ко мне, я его схватил, немыслимая сила снова как будто бы рвалась наружу, набухла внутри, заполняла, казалось, все пространство. И я его тогда мазал!!! Тащил и мазал. По стенам мазал!!!  У него нет лица!!! Я стер его вместе со всей его, заполняющей все его естество, мерзостью!!!

   В момент, когда уже выходил из подъезда, ощущал, словно окружающие напоенные ночным теплом воздух и земля словно очистилась от какой-то скверны. И теперь легко может лежать в ней мой сынок! Только поселилось с той поры в сердце моем какое-то гложущее его беспокойство!..

 

   В тюрьме мне один авторитет постоянно говорил:

  - Ты не мечись. Сядь, успокойся... А то еще кого-то придется выносить!

Он и посоветовал мне тогда сходить в тюремную церковь.

 - Ты только твердо дай себе зарок больше не убивать никого. Только, если на войне, и то по приказу командира! - сказал мне священник, - Теперь тебе, чтоб очиститься, - хотя бы целый год даже ругаться матом нельзя! И ничего даже в мыслях делать дурного.

   А когда меня выпустили оттуда под подписку, я не смог к сыну поехать на уже, как мне рассказали, прибранную могилу!  - Я его могу видеть только живого! – все время стучала в голове одна мысль...

 

   Совсем с ума сошел – считали в деревне. Вернувшись из заключения, все-таки смог прийти поклониться на могилку на тихом деревенском кладбище. Но только увидел не тот обычный деревянный крест, который устанавливают рядом с усопшим в землю, а другой, возводящий от земли на Небо, на котором висят, Неожиданно, упав на колени, в слезах, до земли, наконец уже поклонился Ему.