Производственные анекдоты

Летом двухтысячного года я устроился в одну крупную консалтинговую компанию на разработку веб-сайта для банка Чейз. Национальный состав нашей команды оказался неожиданным: шесть соотечественников и один кореец.

Вообще, каждое национальное меньшинство в Нью-Йорке занимает свою нишу. Так, пакистанцы владеют газетными киосками, нерадивые родственники итальянских мафиози собирают мусор, корейцы обычно держат овощные магазины.

Наш кореец (уж не помню, как его звали) в отличие от своих соплеменников оказался авиационным инженером. Что в Нью-Йорке делал авиационный инженер и был ли он на самом деле таковым осталось невыясненным. Ясно было только, что он недавно потерял работу и решил переквалифицироваться. При этом он косил под опытного программиста. Поэтому всем была выдана бизнес карточка, на которой под именем было отпечатано: "Lighting fast programmer". Ладно, делаю морду веником, прикидываюсь шлангом и на голубом глазу спрашиваю, что собственно это значит. Кореец смотрит на меня свысока и как ребёнку объясняет, что это значит "очень-очень-очень быстрый программист". "Бегаешь быстро что ли?" - спрашиваю. Кореец машет на меня рукой и отворачивается, давая понять, что разговор окончен.

Начинаем потихоньку работать. В шею нас никто не гонит, команда подобралась ровная – разобрали себе по кусочку и пишем не торопясь. Мало-помалу что-то начинает вырисовываться. У корейца ничего нет. Несмотря на мои подначки, он почему-то мне доверяет больше других. Подзывает меня и показывает процедуру, над которой трудится, удивляясь, почему она не работает. Смотрю на его текст и обалдеваю: там всего операторов пятнадцать, и вроде бы они все правильные, но порядок их совершенно случайный. Ну, как будто бы взяли небольшой рассказ и все предложения в нём перемешали – читайте теперь на здоровье и пытайтесь разобраться о чём речь. Я понимаю, что кореец взял одну из наших программ и на её основе написал свою. Спрашиваю, так ли это. Тот молча кивает. Тогда Интернет ещё только набирал обороты и язык, на котором мы программировали, был относительно новым. И очевидно, что кореец этого языка и в глаза не видел. Спрашиваю, на каких языках он раньше работал. И слышу ответ, который поразил меня до глубины души: "Я нахожусь на таком высоком уровне, что вообще нет необходимости знать какой-либо язык". Всё, это была последняя его программа. Он досидел до конца проекта, больше ничего не сделав. Мы дружно решили его не трогать: себе дороже.

* * *

Наша русскоязычная команда оказалась довольно однородной: все находились в стране по пять – семь лет. И только некто по имени Сеня жил в Штатах уже двадцать пять лет, был женат на местной и имел квартиру в Манхэттене на Вест 77-й стрит, что вызывало у нас не столько зависть, сколько восхищение, несмотря на то, что все мы уже имели свои дома в Бруклине, Статен Айленде или Нью Джерси. А ещё Сеня был родственником одного известного израильского политика.

У Сени было множество знакомых среди американцев, и он любил о них потрепаться. Однажды он рассказал такую историю. Была у него одна знакомая афро-американка, очень умная и очень образованная, профессор университета. Такая умная, что однажды она решила принять иудаизм. А принять иудаизм – это вам не креститься, макнулся в водичку и все дела. Тут первоисточники изучить надо и собеседование пройти. При этом по правилам экзаменатор должен два раза отказать: мол, может не стоит или пойдите ещё подучите. И только на третий раз можно соискателя утвердить, если он, конечно, весь материал проштудировал. Профессоршу такой оборот дела не испугал. Прибывает она, значит, по указанному адресу в бруклинский Краун-Хайтс и входит в комнату, где сидит старый раввин. Тот поднимает глаза от Талмуда, видит её и произносит: "Ой вэй, вам мало того, что вы чёрная?".

Я возражаю: "Сеня, не ври. Это же старый анекдот про негра, читавшего Талмуд в киевском автобусе". - "Нет, - говорит, - я ваших гойских анекдотов не знаю. Именно так оно и было, Христом богом клянусь".

Нью-Йорк, февраль 2021 г.