Камерная драма

Быстро собрались и уехали. Говорили: Израиль, Израиль… Не знаю, где это, но мне туда нельзя. Скучно без них. Но Беллочка добрая. Гуляет, кормит, ласковые слова говорит. И Арман. Крупный, с приятным баритоном. За ушком подолгу гладит. Правда, редко к Беллочке приезжает. 

– Девочки, сразу вам скажу, – выпалила сходу Беллочка приглашённым на дачу подругам, – вчера вечером, когда Арман уехал в город, у нас эксцесс небольшой произошёл. Огастес (это я, как вы понимаете) полез в пасть к соседскому алабаю, цвергшнауцеры такие, бесстрашные (да, это истинная правда, мы, цверги и ризены, происходим от смелых миттельшнауцеров), и тот ему прокусил живот. Среди ночи вызвала такси и повезла его в ветеринарную клинику. Прооперировали, аккуратно серебряными ниточками все раны зашили, всё хорошо, но он пока вялый.

Да, я был в полудрёме, апатичный. Лежал под столом и наблюдал за девочками. Татка мне понравилась. Круглое лицо и большие мягкие руки – села на диван и сидела. А худая высокая Эля неприятно суетилась: пела и танцевала под включённую на «Алисе» любимую Беллочкину «Put your head on my shoulder», расставляла тарелки на дубовом прямоугольном столе, под которым я отдыхал, и восхищалась картинами на стенах.

– Беллочка, твой пейзаж с мокрыми лисичками на деревянных верандных перилах на фоне заросшего яблоневого сада особенно хорош!

Беллочка отвечала, что у неё другой удачный, на противоположной стене, тот, на котором июльское поле с ромашками.

Зазвенели надо мной бокальчики. Чокались за встречу. Беллочка своим любимым Мартини с тоником, Эля бургундским Шардоне, а Татка «Балтикой» (бумажный пакет с бутылкой стоял у ее правой ноги под столом). В пивных парах было хорошо: боли внизу живота уходили, как в ветеринарной клинике после анестезии.

Татка всё подливала и подливала, а Беллочка и Эля говорили и говорили...

– Как дети, Эля, устроились на работу?
– Да, свершилось! Глеб с одноклассниками запустил в Шанхае стартап быстрых платежей, а Марго в Лондоне, устроилась в британскую компанию психологических технологий. Недавно у неё был вебинар для подписчиков онлайн приложения – сама Вирджиния Смит, давняя подруга  принцессы Дианы, вела психотерапию и приятным голосом рассказывала, как пережить горе. Одна из участниц, какая-то девица из Канады, как закричит: не хочу жить, не могу больше, убью себя!
– И как повела себя Вирджиния Смит? – спросила Беллочка. 
– Я задала тот же вопрос Марго… Смит тут же отключилась. 

Беллочка залилась грудным раскатистым смехом (как мне нравились низкие регистры её голоса!).

– Вот тебе и психотерапия по переживанию горя.
– Да все они фарисеи, я давно это поняла, – сказала Эля. 

Татка встала из-за стола, толкнув ногой бумажный пакет с пустой пластиковой бутылкой, и пошла на веранду, выходящую в сад, где стоял круглый чайный столик с белыми шарами гортензий в стеклянной вазе и два металлических садовых стульчика. Беллочка и я пошли за ней. Они сели, закурили, а я лёг рядом. 

– Ты на том же телевизионном канале, чёрно-белые фильмы и «говорящие головы»? – спросила Татка.
– Коллектив хороший, все как родные, и интересно. Не хочешь дать нам интервью? Как раз делаем передачу о твоём любимом Соловейчике, расскажешь, как он работал на площадке с актёрами.

У Татки нервно задергался правый глаз и щека (я давно заметил у неё тик):
– Пока не готова, надо привести себя в порядок...
– Жаль, – сказала Беллочка.
– А ветка какого дерева над нами? – перевела тему разговора Татка.
– Ирга, – ответила Беллочка, – были тёмно-пурпурные ягоды, говорят, полезные, но собрать не успела - сойки опередили.

Из кухни послышался голос Эли:
– Я читала, что сойки великие подражатели: мяукают, лают, клекочут ястребами и даже кричат петухами...
– А твои, наверное, ещё имитируют скрип входной двери, – сказала Татка.
– Пиррь-пиррь, открой двИрь, – подхватила Беллочка и расхохоталась.

Я лежал на веранде на своём бордовом пуфике с клетчатой зелёной оторочкой и слушал их разговоры. Беллочка наклонилась ко мне, нежно взяла на руки и сказала:
– Пора Огастеса отнести на поле «по делам».

И это было вовремя, даже очень.

Когда мы с Беллочкой вернулись, Эля и Татка сидели на кухне и говорили о непонятном:
– Ты надрываешь мне сердце, видеть тебя не могу, – говорила Эля на повышенных тонах Татке.
– Что я сделала?! Нет, ты скажи! Вы тоже пьёте.
– Но не упиваемся!
– Да что не так?! - спрашивала Татка.
– Ты больна, Татка, серьёзно больна.
– Детали! - кричала Татка.
– Хочешь себя обмануть?! Тебе срочно надо в наркологическую клинику. 

Эля увидела нас с Беллочкой в мокрой листве яблоневого сада и тут же переключилась:
– Ну как, Беллочка, он (я, как вы понимаете) получше?
– Представляете, бедный Огастес всё время терпел, а я думала, у него там после операции что-то нарушилось, совсем забыла, что он на участке-то «по делам» не ходит. А на поле поднял лапку, и вы бы видели, пятнадцать минут писал без остановки. 

Да-да, пятнадцать минут – и смотрел вдаль, и видел Костю с Машей, как они идут по полю и всё говорят: Израиль, Израиль... Я чуть не задохнулся от радости, напряг уши, забил хвостом. Беллочка умная, она всё поняла, взяла меня на руки и прошептала в самоё ушко: «Огастес, ты обознался, это не они, я с тобой...» Мне даже показалось, что её карие близорукие глаза наполнились слезами. Я верил ей, но не мог побороть четырёхлетней привязанности к своей семье. 

Раскрасневшаяся Татка резко встала и пошла в ванную. Я за ней... За дверью она с кем-то сердито объяснялась по телефону.

– Ты с кем там говорила? – спросила Эля Татку, когда она вернулась на кухню, твой телефон вот он, на столе. 
– Я репетировала, – ответила Татка.
И повернувшись к Беллочке, спросила:
– Как тебе «Экстаз»?
– Фильм Густава Махаты? – уточнила Беллочка.
– Да, с Хеди Ламарр, конкуренткой Вивьен Ли и моей, – смеясь ответила Татка.
– Я люблю чёрно-белую историю. И особенно «Kammerspiel» тридцатых. Самый мой любимый момент в «Экстазе», – Беллочка затянулась своей тонкой сигареткой, стоя в проёме двери, ведущей в сад, – тот, где Ева купается в пруду голая, а конь с её белым платьем, переброшенным через спину, убегает... Конь скачет по полю, платье развевается, а Ева в ужасе кричит: Лони, Лони... Кстати, если хотите, завтра к Игорю Иванычу можем на конюшню зайти. Это рядом, через два участка от нас. Мне у него особенно гнедой нравится. И хохма, у него друг есть, козёл Дадон.
– Негде, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, жил-был славный царь Дадон, с молоду был грозен он и соседям то и дело наносил обиды смело, – неожиданно пробасила Татка.
– Слушай, Беллочка, а где ты с Арманом познакомилась? – спросила Эля.
– На сайте знакомств.
– Шутишь?! И как, довольна? 
– В выходные довольна, а в будни он обо мне не вспоминает, работает.
– Где?
– Управляет сетью пиццерий.
– Успешно?
– Как видишь. Этот дом он мне снял, на всё лето. 
– Хороший дом, – сказала Эля.
– Да, умно спроектирован. Кирпичный, с двумя входами: парадным и со стороны сада. С угловыми окнами, увитыми плющом. Прохладный. И просторный – три этажа. На втором ещё одна ванная, две спальни и бильярдная. А на третий я ни разу не поднималась, – рассказывала Беллочка.

И я. Ни на второй этаж, ни на третий, лестница для меня крутовата. 

Разговор про козла продолжался:
– Козёл просто друг коня! Но и коз развели, из молока сыры делают, у них сыроварня, они предприимчивые. Катя, жена Игоря Иваныча, делает козий «Оливет».
– Вот этот? – Эля показала на синее керамическое блюдо с сырами в центре стола. 
– Нет, этот из коровьева молока, называется «Triple Cheese Truffle», он с трюфелями, они их из Италии привозят. 
– А серый хлеб с клюквой тоже домашний?
– Катя его в настоящей печи выпекает.
– Вкусно всё, – сказала Эля.

Было поздно, около трёх ночи. Эля поднялась на второй этаж, а Беллочка легла в столовой на диване, чтобы «за Огастесом присматривать». Татка мыла посуду. Открывала и закрывала холодильник. И подливала, подливала... Сначала Шардоне, потом Беллочкино Мартини. Курила на веранде и с кем-то говорила по телефону. Я вышел к ней.

– Ну что, Огастик, «соль с перцем», как самочувствие, получше? – нежно пропела Татка.

Мне было гораздо лучше. Настолько, что я даже почуял на соседнем участке крота. Сгруппировался и понёсся к дырке в заборе. Влажная трава, бугорки, колючие ветки туй, прыжок – и жижа, вонючая, вязкая... Я задыхался и шёл на дно, но сильно бил лапами. И скулил, скулил... А потом, как во сне, в жижу опустились руки, я по ним взобрался и побежал к дому.

– Огастес, где ты был? – спросила меня сонная Беллочка. – Ожил и полез в дерьмо? Где твоя попонка? Давай отмываться.

Беллочка всполоснула меня в душе, обработала мирамистином швы, приклеила новые пластыри, и я задремал.

А утром меня разбудил запах Беллочкиного кофе и голоса на кухне:
– Ты не знаешь, с кем можно было говорить по телефону в четыре часа утра? – спрашивала Беллочка. 
– Не по телефону, она сама с собой говорила, репетировала, – ответила Эля.
– Посмотри в мусорное ведро, – продолжала Беллочка, – сколько бутылок! Она всё выпила.
– Теперь будет полдня спать, – сказала Эля, – а потом пить кофе и курить. 

Раздался звонок телефона. 
– Это Катя, сыры и хлеб нам сейчас к завтраку принесёт, пойду открою ей калитку.

Я вышел с Беллочкой в сад. Пришла Катя. С большим бумажным пакетом, от которого вкусно пахло (я выздоравливал). 
– Беллочка, ужасная история...
– Что случилось, Катя?
– Соседи за твоим забором вчера чистили септик, начался дождь, решили отложить на сегодня, а канализационную яму крышкой не закрыли...
– И..? - спросила Беллочка.
– Утром стали откачивать, а на дне тело. Под туей рядом с септиком нашли чью-то сиреневую шаль. Вызвали МЧС и полицию.

Беллочка побледнела и понеслась в дом. На кухне Эля под пятую симфонию Бетховена варила кофе для Татки, считая кусочки сахара:
– Шесть... 
– Где она? – прошептала Беллочка.
– Спит, пора будить, – ответила Эля. 

Беллочка подбежала к закрытой двери спальни и с силой толкнула её двумя руками. В комнате было темно. Плотные льняные занавески на окне, за ним плющ, затянувший просвет. Покрывало, плед, ворох пёстрых Таткиных кофточек, пахнущих цветами и сигаретами, косметички, полотенце... 

– Это она... там, – прохрипела Беллочка.
– Где «там»? – переспросила Эля.

Беллочка сползла спиной по изножию кровати на деревянный пол и качнула головой в сторону окна, за которым виднелся соседский забор.