О еде и вещах полезных для памяти

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ПРЕДИСЛОВИЕ, как полагается.

Где-то я вычитал, что самая первая кулинарная книга была написана в 330 году до нашей эры. Есть, правда, и другие мнения на этот счёт, но очевидно другое, –– когда люди поняли, что пища это не простое заглатывание внутрь чего-нибудь на пробу, то стали делиться личным опытом поедания с другими особями.

Я никогда не причислял себя ни к гурманам, ни к знатокам какой-либо кухни, не собирал рецептов и диетами не увлекался.
Хотя ради справедливости надо сразу оговориться, что знаменитая советская «Книга о вкусной и здоровой пище» в нашей семье появилась ещё до моего рождения и стала для меня одной из самых первых по-настоящему развивающих книг. Красочные иллюстрации в этой краткой кулинарной энциклопедии я любил пытливо изучать, и некоторые из них до сих пор словно бы перед глазами.
Позже и чтение настольной книги домохозяек показалась мне вполне интересным и нужным делом, ведь повзрослев, каждый вынужден осваивать основы кулинарии, расширяя кругозор в эту сторону жизнеобеспечения своего организма.
Но в те безвозвратно-далёкие времена, когда я ещё заглядывал изредка в ящик ТВ, телесюжеты о приготовлении пищи и уж тем более о её поедании стали сильно раздражать меня.
И чем дальше, тем больше, потому что распространились они по всем каналам, как и прочая просмотровая зараза.
В подобных, далеко не случайных поветриях модного сюжетного материала, я всегда подозревал целенаправленный увод общественного внимания от проблем действительных в алчущий снеди пищевод и далее вниз…

И вот вдруг я сам решаюсь написать что-нибудь про еду.
Понятно, что приготовление вкусной и здоровой пищи –– занятие естественным образом необходимое и полезное, а кулинарные рецепты достойны восприятия в гораздо большей мере, нежели ежедневные астропрогнозы, которыми разного рода пройдохи пичкают доверчивое население уже три десятилетия подряд. И ведь этот залежалый продукт потребляют охотно, он никогда не испортится, потому что поддельный.  И, тем не менее, звездочёты и предсказатели вчистую переиграли запутавшихся в своих теориях астрофизиков с их бесполезными «Хабблами» и «Уэббами».
Пока высокие умы спорят о происхождении Вселенной, простой люд всё охотнее возвращается к модели Земли плоской, отрицает законы гравитации и механики, а носителей подобного нового просвещения благодарно признаёт философами.
Но в наше смутное время и ловкий «повар» оказался способен не только прославиться на всю страну и даже далеко за её пределами, но возвысился на какие-то поистине былинные, просто эпические высоты.
Оно и понятно:  кому, как ни ему, знать, что более всего востребовано человеческой плотью, а через чревоугодие –– прямой путь выше и выше по ступенькам управления социумом.

Существует расхожая мысль, что человек состоит из того, что он ест, пьёт и вдыхает, то есть употребляет внутрь.
Трудно не согласиться, но, впрочем, возникает вопрос: что же мы такое-этакое употребляли всё отпущенное нам жизнью время? Или, возможно, не столько употребляли, сколько злоупотребляли?
Однако не стоит забывать, что мы ещё получаем внутрь некий продукт через глаза и уши.
Не стану развивать мысль в этом направлении, хотя так и хочется поиграть в метафоры про квасную окрошку, густую тюрю, пустую баланду и т.п. –– то есть про весь дежурный рацион пропаганды в духе палёной утки с жирком.

Тянет на метафоры сильно, но не стану… лучше я как человек, склонный по возрасту к проявлениям маразма, окунусь в детство.
Оно не отличалось особым разнообразием в плане питания, сравнимым с сегодняшним у наших детей и внуков, но всё же не было лишено некоторых вкусовых познаний и даже изысков.
И притом мы куда меньше заглатывали заменителей, улучшителей, красителей и прочих небезопасных добавок под индексами «Е», которыми производители создают вкусовые галлюцинации и обеспечивают эффект привыкания.
Можно было бы написать, что мы питались нормальной едой и всё.
Однако ж в том прошлом питании (или в его отсутствии) кроются причины последующих перепадов общественного сознания, так как именно оттуда и тянется вопрос-недоумение –– куда же тогда исчезла, как таковая, нормальная еда, дошедшая до точки собственных похорон (на отметке 1990 г.) и до приплывших ей на замену «ножек Буша»?
А теми заокеанскими окорочками долго прикармливали народонаселение под заверения, что теперь-то уж никто не станет супротивничать против кормильцев, потому как мы умеем быть благодарными едоками на халяву.
Со временем выяснилось, что оплата всё же требуется, но время ушло; очереди, талоны, пустые полки подзабылись, и взыграл аппетит уже на другое –– на гордыню.

Такой небольшой гастрономический отсыл к относительно недавнему прошлому необходим для понимания эволюции взглядов рядового потребителя, зациклившегося на стабильности достигнутого уровня.
Тут кроются многие причины неразгаданной таинственности того нутра, которое ещё нет-нет да назовут душой.
Задача раскрыть её –– непосильная, но всё же свои сюжеты вокруг всего того, что употреблялось внутрь, мне хотелось выстроить в какую-то нравственную концепцию, подобно тому, как ранее витиевато и увлекательно писали наши классики свои басни.
Вот ведь приходилось и мэтрам литературы изощряться, дабы наглядно выявить МОРАЛЬ, пригодную для просвещённого общества. По-другому у них, видно, никак не получалось подобраться к сознанию глубинного народа…
Но на то они и классики, а графоману должно быть скромнее.
Поэтому это сочинение, задуманное наподобие сборной солянки, я считаю дополнением к своему труду ––  «Пособие по Истории нашего детства» –– и не более того.

Здесь тематически собраны материалы из моего жизненного багажа, связанные, так или иначе, с едой.
Питьё тоже затрону, как и вдыхание чего-нибудь из ряда вон… но осторожно, дабы не навлечь на себя косых взглядов отечественной инквизиции образца XXI-го века.
Тема ЕДЫ –– вполне себе нейтральная, и написание кулинарных мемуаров вроде бы не должно напрягать мыслями, «как бы чего не вышло».
Майонез или йогурт ещё не переиначили на русский лад, а написание слов борщ или галушки ещё не стало преступлением,  хотя тут полной уверенности уже нет и сейчас, а как потом к этому отнесутся –– тем более.
Как вот теперь быть с котлетами по-киевски или тортом Прага? Но яблоки Симиренко и Украинский хлеб пока на прилавках магазинов лежат под своими прежними названиями, и даже «англо-саксонский» ланч ещё не запретили.
Думским законодателям не удалось так быстро разобраться, чего уже нашим гражданам категорически никак «низзя!» произносить или выписывать знаками.
Не успевают думцы, ведь запрещать им приходится всё больше и больше –– уж слишком много иноязычных корней и явно не дружественных топонимов замесились в слоёное тесто русского гастрономического языка.

В моём тексте такие вражеские слова наверняка найдутся, хотя ланчем в нашем детстве ещё и не пахло, как и попкорном с кока-колой, но ведь и жареная кукуруза, которая всё же была уже и тогда, это вам не пареная репа, а заграничный деликатес.
Да вот и лимонад придумали англичане, а ситро –– французского происхождения, и, о ужас, нечто похожее на квас заготавливали ещё в Древнем Египте!
И приходится (пока ещё) мириться с таким положением вещей, приняв тот факт, что вкусовыми рецепторами, обонянием и, что важно –– аппетитом –– оснащены, как ни странно, все люди на планете независимо от числа хромосом.
В той же Африке человеку хочется съесть на обед не только какой-нибудь банан, поэтому некоторым из желающих «заморить червячка» приходило в голову не просто искать, но культивировать и даже изобретать еду доселе неизвестную или же завозить заморскую.
Такие люди, как правило, не страдали сами от недоедания, зато обладали той предприимчивостью, которая и спасает мир от голода.
И ведь человеку мало просто кушать,–– ему хочется вкушать, то есть поедать истинно вкусные яства и насколько это возможно –– разнообразные, даже диковинные, а, значит, он обязательно пробует что-то новенькое.

Любая пища когда-то пробуется впервые, но далеко не всякая запоминается самим моментом узнавания.

А уж ребёнок познаёт на вкус абсолютно всё, не успев даже обзавестись зубами. Сначала ему надо любую вещь основательно и не спеша обмусолить, слегка погрызть, а уж после этого искать ей какое-то подходящее применение.
Понятно, что очень многое ребёнку начинают скармливать ещё в том младенчестве, которое не сохраняется в памяти.
Да и как еду оставить на память?
Не сохранишь как первую игрушку или первый выпавший молочный зуб. Что-то можно, конечно, засушить или законсервировать иным способом, но ведь это уже будет не ТА пища.
Да собственно, зачем её сохранять? Она же входит и, пардон, выходит…
Хотя что-то остаётся, однако ж, и в нас.

Поэтому наша бабушка верно говорила:
Есть надо всё,
Есть надо, что хочется,
И когда хочется.


А ДЕТЯМ ВЕДЬ И ЕДА –– ЗАБАВА.

ГЛАВА 1-я. Растительная пища, чтобы РАСТИ.

Наблюдаю, как мой младший внук за обедом непременно использует любую пищу и орудия её потребления для игры, которая не прекращаются даже во время жевания.
Все кушанья, что попадают ему на пальцы,–– а макнуть-то в тарелку надо обязательно,–– после дегустации тут же становятся красками для вычерчивания на детском столике только ему понятных линий и рисунков. Следом пойдут и объёмные виды искусства –– лепка и ваяние.

А ложками, баночками, крышечками он с явным удовольствием извлекает первобытную музыку, стуча ими со всей силы по свободным поверхностям стола, восседая на своём стульчике-трансформере.
Ему ещё нет и годика, но он давно понял, что каждую возможность творчески пошалить надо использовать с полной отдачей, неважно –– прогулка это, купание или вот кормление.

С набором месяцев и лет жизни, килограммов веса и сантиметров роста, люди по-разному формируют свои наклонности окружать процесс потребления съестного разными атрибутами, манерами и условностями, но дети, пока не погрузились в омут застольного этикета, используют малейшую возможность пошалить везде и всегда.

……………….
Помнится, из первых стрелок зелёного лука на грядках мы делали игрушку под приговорку: «Баба-баба, кудри вей!».
Для получения кудрей надо было сначала оторвать самую верхушку, потом сплющить стрелку и надорвать её повдоль на две части примерно до половины, а затем провести пальцами снизу вверх, легко сжимая –– прокатать.
Это сложнее и дольше описывать, чем сделать, и разделённые половинки тут же симметрично свёртывались в две каральки-завитушки.
И очень подходяще звучала тогда у нас обзывалка: Валька – каралька, а вот съедать это произведение детского творчества было делом не обязательным.

Забава с зелёным луком –– абсолютно безобидная, потому не слишком-то интересная для детворы.
Другое дело, если спрятать в руках свежеразрезанную луковицу и предложить кому-нибудь, ещё не попадавшемуся на подобную примитивную уловку: «Хочешь вкусненького понюхать? Закрой глаза. Та-ак… чур не подглядывать! А теперь вдохни, сильно-сильно!»
Вот это было уже эффектно до слёз, и таким способом кого-то доводили до состояния «горя лукового».
Или ещё похожая уловка –– показать простодушному малышу сахарного петушка. Петушка он, конечно, захочет, и его просят открыть рот пошире –– сейчас тебя угостят.
Малыш послушно подчиняется, предвкушая блаженство, но доверчивому ротозею вдувают или впихивают распушившийся одуванчик. Ещё долго он будет сплёвывать пушистые пестики и колючие тычинки, поражаясь человеческому вероломству.
Излагаю со знанием дела, потому что сам попадался на такие неблаговидные фокусы-мокусы старших.
Но куда чаще всё происходило в виде обоюдного и безобидного баловства, игры или состязания.

Баловались по-разному. Например, брызгались соком из апельсиновых или мандариновых корок; кто-то на товарища, а кто-то и на себя вместо освежающего спрея-дезодоранта. Но истинные гурманы корки цитрусовых берегли, выгрызали их до основания или съедали цедру целиком. Она же вкусная тоже, а можно и засахарить корочки и получить цукаты.
Иное дело арбузные корки, которыми не брызнешь, да и не съешь, а цукаты из них готовить ленились.
И вот если арбуз употреблялся где-нибудь на свежем воздухе, то можно было устроить игру не хуже, чем в снежки. Арбузные корки увесисты и при удачном попадании смачно поражают противника.
Однако арбузы в нашем сибирском детстве –– кратковременная сезонная экзотика. Их не покупали по многу, а съедали в основном дома. К тому же спелые и тонкокорые арбузы выгрызались до самого основания, так что корочка оставалась чуть толще бумаги, что чаще всего бывало и с дыней.
А вот неспелый арбуз –– тот давал много боеприпасов, и это скрашивало неудачу выбора кавуна при покупке. Жаль, что эти бахчевые из семейства тыквенных вырастают в наших краях лишь в теплицах, да и то –– не годятся они для таких забав.
Тыква сгодилась бы для баловства тоже … да кто ж её сырую ел, как тот сахарный арбуз? Не припомню что-то.

А вот про подсолнухи, которые на наших огородах вырастали богато, помню. Открутить корзинку и пощёлкать семечки не высушенного ещё подсолнуха –– это был самый смак для скрашивания досуга в тёплых сумерках бабьего лета.
Особо замечательными в детстве я считал те семечки, которые не доспели. Такие –– беленькие, они  не расщелкивались, но зато хорошо пережёвывались и отдавали на вкус чем-то смолистым и сладковатым.
Но суть в другом –– опустошённый подсолнух не должен пропадать даром в компостной куче. Разрывай на части его пустую корзинку в жёсткой, как наждачка, обёртке, и вперёд на врага. Больно влепить не получится, зато швырнуть можно со всей дурацкой силой, ничего не опасаясь.
Одно плохо: слишком хитро сконструирована основа подсолнуха: рядки семечек закручены то ли по спирали Ферма, то ли по спирали Архимеда. Да-да, чего только не навыдумывали эти учёные-мочёные!
И корзинка подсолнуха –– рыхлая, слегка липкая и запашистая, –– устроена соответственно не просто так. Толстая и тяжёлая по краям, но тонкая и лёгкая ближе центру, оголенному после скручивания головы, она никак не хотела рваться на ровные куски. И потому, даже если прицелишься точно, всё равно промахнёшься –– уж слишком беспорядочно летят эти бесформенные шматки, неуравновешенные по массе.

Можно вспомнить про картошку, как любили мы швыряться балаболками, когда приходила пора копки основного кормового продукта.
Отчего балаболки появлялись на ботве и висели кое-где зелёными гроздьями, как недозревшие помидорки, –– загадка.  Однако было точно известно, что есть их нельзя. Нам говорили, что они –– ядовитые.  А вот забава из них хорошая, особенно если найти гибкий прут. Насадив на него балаболку, можно запускать эти картофельные ягодки, кто дальше. Пока ожидали машину под погрузку мешков, было чем развлечься. После работы всем вроде бы уже не до спорта, но детям просто так сидеть на перекопанном поле –– тоска настолько зелёная, что как та самая балаболка.
Но интересно, что швыряться друг в друга картофелинами никогда в голову не приходило.
Стало быть, даже у детей существуют какие-то естественные ограничения в агрессивности и орудиях её выплёскивания.
Хотя ребятне, особенно мальчишкам, непременно хочется устроить переполох, заварушку, войнушку… повсюду.

Вообще-то у большинства такое пристрастие к неспровоцированному противоборству с возрастом должно бы утихать, но вот у некоторых застревает, как заноза, и свербит.
Возможно, к старости из-за всё явственнее проявляющегося несварения желудка возрастает сварливость, перерастающая в желчную озлобленность на весь мир?
Отчего это зависит, не совсем понятно, но не исключено, что кроме испорченной печени или перегруженной поджелудочной железы, засорённых кишок или дисфункции почек, влияют мысли, которыми людей вскармливают, как кроликов –– травой.
Потребление пищи в чём-то ведь схоже с потреблением информации. Во всяком случае, то что принято называть внутреннем миром, духовностью и прочими этакими красивыми словечками кроме узко воспитательного процесса сильно зависят от ежедневно широко потребляемого видео и аудио ряда и того чтива, которое так или иначе, но в человека попадает даже случайным образом.
Ведь чего только не проглотишь на ходу с ярких афиш, баннеров, билбордов, плакатов…

Так вот про детство и войнушки…
Помню, что у наших школьных тополей, ветви которых свисали в начале лета обильными гроздьями, мы любили эти гроздья срывать, а зелёные почки женских соцветий, где помещался будущий пух, превращались в мелкие дробинки для метания. Конечно, эти почки –– не еда, но тут важен принцип использования и то, что указанный выше предмет игры общедоступен.
Взять тот же горох: сушеные горошины –– это готовый заряд картечи, известный ребятне с очень давних пор.

А вот косточки от сливы наоборот хороши, пока скользкие. Такой косточкой можно пульнуть, запустив из сжатых пальцев.
Вишнёвой –– лучше атаковать, не вынимая изо рта: прицельно и резко выдуть. Но не плюнуть. Хотя тоже не слишком красиво получится… ну так, где она та красота, когда ты работаешь, например, под стрелка-снайпера?
Черёмухой можно, вообще, как из дробовика пальнуть –– россыпью, или по-другому сказать –– автоматной очередью; к тому же черёмуха растёт повсеместно.

А вот косточки экзотических абрикосов шли не в игру, а в пищу, и то –– чаще всего из урюка со дна кружки после выпитого компота. Косточки высушивали, брали плоскогубцы и пыжились. Получить ядрышко целым –– дело тонкое: можно ведь расплющить всё всмятку вместе с пальцем. Больнааа… и жалко пропавший деликатес. Хотя не очень-то эти семечки и вкусные, а кто-то пугал даже, что много их есть вредно, отравишься. Даже разве их много бывало?
Вот и грецкие орехи –– почти роскошь. Взрослые с их помощью демонстрировали силу: раскалывали нажатием ореха на орех или эффектным ударом кулака. Дети пытались найти орех с расщелинкой и раскрыть его ножичком. Но подобные находки часто оказывались с гнильцой внутри. Съешь почерневшее содержимое сдуру, и такая кислятина потом во рту…бррр.
Но зато из этого послевкусия можно извлечь мораль –– учись распознавать чужую гниль, притаившуюся внутри, ещё до того как притронешься, ведь какой-то внешний признак обязательно проявляется снаружи.
А здоровенький-то орех, говорили, очень полезен для головы, и некоторые удивлялись, до чего же похожи эти грецкие ядрышки на настоящие человеческие мозги… интересно только, где же они их видели,–– настоящие и человеческие?

Цветочки всякие –– это больше для девчонок подходит, но у нас, помнится, азартно проходила игра с подорожником. Жёсткие стебли цветков этого растения становились атрибутами состязания-ристалища. Смысл простой: по жребию один игрок подставляет голову цветка в горизонтальном положении, а другой взмахом своего пытается перерубить склонённую шею стебля противника. Таким способом они словно скрещивают клинки своих сабель.
Перерубил чужой –– тогда проигравший подставляет следующий стебелёк, а если рубящий сам обломался, тогда роли меняются. Игра очень динамичная и запастить такими клинками-стеблями надо основательно, а главное при этом –– семена подорожника сеются прямо под ноги, что им и надо.

Но не надо думать, что всё растительное шло только в мальчишечьи перестрелки или зарубы по типу кто кого.
Например, из стручков жёлтой акации делались свистульки-пищалки, а мелкие бобы из тех стручков кто-то съедал, как зелёный горошек, но свойство звучания ценилось в этой растительности куда выше её питательности.
Свистеть пробовали на всех травинках, а крупные листики с деревьев, уложенные плашмя на трубочку-колечко из пальцев одной руки «подрывали» хлопком ладони другой. Тут важно было извлечь и звонкий свист, и громкий хлопок. Громкость подобного дела сразу же возносила пацана на уровень признания его талантов.
А уж умельцы выделывать дудочки из молодых веток клёна или рябины находились очень высоко в мальчишеской иерархии. Ещё бы –– мало того, что не всякий сумеет вырезать голосистую дудочку, так ведь у таких мастеров были и самые острые перочинные ножички.



ГЛАВА 2-я. Животная пища, чтобы жить…

Начну с яйца, а не с курицы. Забавы на Пасху с крашенками –– это традиция само-собой разумеющаяся, но ещё делали игрушки из пустой яичной скорлупы.
Для этого сначала надо было осторожно проткнуть сырое яичко и попытаться вылить из него всё содержимое. Задача не из простых, случались пачкающие одежду неудачи, а ведь надо даже две дырочки сделать, причём маленькие, но такие, чтобы внутренности вытекли почти без остатка куда-нибудь в кружку.
И тут выясняется, что кроме белка и желтка в яйце есть ещё что-то без названия, и оно застревает, через дырочку не пролазит.
Большинство едоков догадываются, что яйцо устроено не просто, но вряд ли смогут назвать и половину всех составных частей этого хитроумного продукта природы.
Не без труда, но яйцо, возможно, далеко не первое по счёту, опустошали всё-таки. Потом скорлупу промывали, иначе всё равно  запахнет сероводородом, и уже просохшую оболочку раскрашивали. Нарисуешь рожицу, подыщешь соответствующее одеяние, и куколка готова.

Интересно, что красками, приготовленными на яичных основах, старые мастера рисовали на протяжении многих веков, они достаточно стойкие.
И один показательный пример яичной стойкости случился однажды в нашем подъезде, да такой, что и сам Боттичелли мог бы позавидовать.
Кто-то на межэтажной площадке лестничного марша уронил и разбил пару яиц, и как водится, ничего не убрал за собой. Технички каждый день не мыли полы, и яички засохли. Почти, как глазунья получилась прямо по центру прохода. Скорлупа постепенно исчезла, белки и всякие там жгутики слились с подосновой, а вот желтки между третьим и четвертым этажами пламенели неугасимо много-много лет. Не стирались подошвами, а ведь лифта у нас в подъезде не было.

И как тут не вспомнить гоголь-моголь. Лакомство, которое готовилось прямо на глазах. Вкуснятина. Поражало, что если взбивали только яичный желток, то готовое блюдо всё равно постепенно из жёлтого становилось почти белым, пенистым и прозрачным. Жаль, делали такое блюдо редко.
Став взрослее, брал яйца сам в курятнике из свежей кладки, но не для гоголя-моголя уже. Такие находки из-под несушки иногда оказывались запачканными, но зато «свои яйца» не так опасно пить просто сырыми. Если не обляпаться, вскрывая скорлупу, да ещё при этом подсолить яичко, то, считай, что процесс удался, а вкус и консистенция –– на любителя.

Вспоминаю также, что наседку, которую бабушка заносила в дом, я всегда воспринимал как угрозу собственной безопасности, а та сидела на яйцах в корзине под кроватью и смотрела на всех цепким, недобрым взглядом.
Если я подходил к ней слишком близко, то эта бдительная клуша издавала грозные звуки и, хотя была курицей, но, топорщась перьями, как-то петушилась. А петухов я побаивался.

У другой бабушки водились утки и гуси. Яйца у этих птиц иные. Гусиное, увиденное мною впервые, удивило своим размером и цветом, но на вкус не понравилось. Наверное, больше и не угощали, ведь детям яйца водоплавающих дают с осторожностью.
Куриные вкуснее и безопаснее, зато на мой вкус (не пищевой) утёнок симпатичнее и интереснее цыплёнка. Особенно когда держишь эту ярко-жёлтую тупоносую кроху в ладонях, а потом наблюдаешь, как она впервые идёт купаться.
И насколько же уморительное зрелище –– шеренга «желторотиков», бредущих гуськом за своей мамашей к воде, а потом их первое знакомство с водной стихией.

Но в детстве довольно рано приходит знание, что все заботы человека о домашних животных очень специфические.
Да, бабушки хлопотали вокруг несушек и цыпушек, а деды предупреждали, что нельзя пугать кроликов, а то заболеют. И, не приведи господь, ударить длинноухого по носу –– умрёт бедняжка тут же!
Ну а детвора всегда любит пообщаться с цыплятами, кролятами и прочей мелкой живностью. О них все заботятся, кормят, даже грязных поросят деды заботливо оберегали от хворей, и всё для чего, спрашивается?
И вдруг до тебя доходит: а чтобы съесть их здоровенькими и толстенькими! Выкормить побольше да и убить, а потом скушать всё, что можно в них съесть, а что нельзя –– пустить, по возможности, в дело тоже.
Это ужасная правда жизни и смерти, или тайна взаимодействия человека с живой природой не сделали из меня вегетарианца, но в какой-то момент напугали, когда впервые увидел, как под зиму зарезали кабана, а потом жгли его щетинистую шкуру паяльной лампой. То ли ещё зрелище!
Запечатлелась гора парящего на морозце тёплого ливера, а рядом –– опалённая огнём, неподвижная, бесформенная туша былого дедова любимца. Весьма жестокая и запашистая картина.
Что ж, человек ещё не во всех своих представителях ушёл даже от каннибализма, а мясо, кровь, огонь –– вполне ритуальные забавы, пожалуй, что и для большинства. Кушать-то хочется… а без мяса и сала –– что ж за еда особенно зимой?

Мясо, понятное дело, называлось и поедалось всякое: баранина, свинина, даже конина или лосятина упоминались…
но удивляло, что говядина –– это мясо коровы, ну или быка, а говеть, значит –– поститься и мяса не есть совсем. А ещё этот корень «гов» в другом смысле и в другом слове всё в детском разумении запутывал окончательно, из-за чего к говядине, как к понятию гастрономическому, я долго относился настороженно.

Когда ели курочку, то всегда искали особую косточку –– вилочку. Её не выбрасывали, сушили, а потом шутейно ломали вдвоём «на спор» и загадывали желание. Тянешь мизинчиком и, чтобы победить, надо сохранить свою половинку вилочки в целости.
Это почти, как яички бить на Пасху, только там яйцо с неразбитой скорлупой хранили, а тут всё равно одни обломки получались.

Когда подавали на стол варёную рыбу, меня всегда поражали любители выедать глаза, впрочем, точно также удивляли и почитатели говяжьих мозговых косточек.
То и другое поедалось с особым звуковым сопровождением –– взахлёб, что мне представлялось тем самым смаком, о котором упоминали взрослые в разговорах за столом.

А забава, связанная с рыбой –– это её плавательный воздушный пузырь, который тоже сушили, а потом «взрывали». Взрыв –– так себе, одно название, но всё потеха за неимением других. К тому же интересна сама форма пузыря –– словно маленький перекрученный воздушный шарик слегка серебристого цвета.

И кстати, когда настоящие воздушные шарики лопались, то из их рваных ошмётков, мы старались надуть шарики-крохи, которые чем-то напоминали рыбьи. Такой мини-пузырь непременно полагалось скрутить потуже и лопнуть с треском о лоб противника.
Если рыба съедалась большая, то и пузырь соответственный оставался от неё, а на нём проступала сетка засохших капилляров, которые создавали необычный рисунок, и возникал вопрос, кто завязал этот прозрачный шарик? Ведь газ из пузыря никуда не уходил даже при варке в кипятке.

Но в рыбе кроме воздушного пузыря прятался где-то ещё и желчный пузырь, а это огромная опасность наравне с мелкими костями.
Костями страшно подавиться, а желчный пузырь –– прямо мина какая-то, сосуд неимоверно ядовитой горечи.  Довелось хлебнуть такого удовольствия, как и костями подавиться. Так что к рыбе с момента её очистки от чешуи, я всегда относился настороженно. Возможно, поэтому и рыбак из меня не получился.
Но вот когда впервые «попалась» на стол рыба горячего копчения, то стрескали мы её с братом в один присест и никаких костей не заметили. Что за рыба была, определить не успели, запомнилась лишь верёвочка, которой она была зачем-то перетянута колечками. Всё время пальцы натыкались на неё, препятствуя процессу ускоренного поедания.
Белое мясо было съедено вчистую до самого скелетика этой бедняжки. Остался от рыбки один почти прозрачный каркас позвоночника и эта непонятная верёвочка, печально обвисшая вокруг него.


ГЛАВА 3-я. Молочное, как первое пищевое воспоминание.

Мы же –– млекопитающие, и как ни задирай нос, а материнское молоко –– первая пища человека.
Летом молоко часто развозили молочницы. Сейчас частники торгуют иногда молочными продуктами во дворах, но это уже из цистерн, с машин.
Продавец не тот, да и покупатель тоже, а классической молочницы моего детства уже не увидишь.

Огромного роста женщина въезжала с флягой на скрипучей тележке и кричала громовым голосом так, то уж не услышать было невозможно: Молоко-молоко-молоко-о-о…!
Причём её клич проникал из глубины двора нашего пятиэтажного дома, занимавшего целый квартал в форме буквы «П»,  даже в те комнаты, окна которых выходили наружу, на проезжую улицу.
Можно назвать это песней и отчасти сравнить её с йодлингом тирольских пастухов в Альпах, знаменитым переливчатым пением без слов, но с характерным быстрым переключением голосовых регистров.
Только у нашей-то молочницы –– со словами песня, и она звучала почти как призывное бабушкино «типа-типа-типа…», под которое сбегались к корыту, сбиваясь с ног, пернатые обитатели двора.

Тут почти та же картина, и обитатели дома с бидончиками быстро выстраивались в очередь…
И вот я, уже пятый или шестой в веренице соседей, стою и наблюдаю, как орудует продавщица столь же внушительным, как и всё остальное у неё –– черпаком.
Сам процесс наливания молока в бидон меня завораживал. Выверенными жестами молочница умудрялась лить молоко с высоты своего роста длинной струёй, бьющей в дно посудины, при этом, не проливая ни капли мимо.
Деловито звенела мелочь, переходящая из ладошки покупателя в широкий карман на ещё не замызганном белом переднике продавщицы, потом обтирались руки о замусленную тряпицу, и снова мерный черпак нырял в огромную флягу.
Но фляга та не бездонная, кому-то молока не достанется, и этот несчастный, который слишком долго собирался, выразит на лице досаду, а молочница наоборот –– вдруг широко улыбнётся неудачнику и, громыхая пустой флягой, уедет безвозвратно.

Но это потом, а пока я жду своего выхода: тут главное, не перепутать –– на один литр сегодня дали денег или на два. Хорошо, когда без сдачи, а в остальном –– дело простое. Ручка пустого бидончика поскрипывает тоненько, а он постукивает по коленке.
Потом монеты, зажатые в кулачке, падают в карман передника, бидон наполняется, молочница бережно вручает его мне, и я ощущаю его весомую полноту и прохладу.
Два литра нести надо не торопясь, а то молоко по дороге на пятый этаж можно расплескать, а уж если вдруг запнёшься, греха не оберёшься…
    
Дома мама выльет молоко в кастрюльку и будет караулить, чтоб оно не убежало, помешивая столовой ложкой, стоя над электроплиткой.
Когда я сам начну караулить, я пойму, насколько молоко хитрющее. Вот только что была гладкая ровная поверхность, я уже устал стоять и лицезреть эту абсолютно спокойную белизну, дуть на неё, нагоняя волны…
глянул в окно, как там мелькнул голубь –– ну на мгновение же…
И на тебе! –– молоко уже вздулось пенистой шапкой и переливается через край кастрюли на спираль плитки: дым, чад, лужа –– ужас, короче. И теряешься, не знаешь, что делать, за что ухватиться, как исправить свою оплошность, скрыть следы недосмотра.
Но как ни стараться, как ни суетиться вокруг кухонного стола, а молоко уже не исправить, оно –– пригоревшее, и хоть ты тресни, вкуса его не изменить, а на дне кастрюльки хорошо видны следы твоего преступления, которые ещё придётся долго и нудно соскабливать. Ну и плитка в очередной раз покрылась чёрной копотью.

Ну и вот зачем мне такое молоко? Вся романтика исчезала. Мучение одно, а не пища.
Пастеризованное молоко –– вот оно выручало, если просто пить его, кипятить тогда не надо… но ведь кашу не сваришь, не закипятив. Опять двадцать пять.
А я любил молочный суп с мелкой лапшичкой, пусть даже и жиденький, но чтобы непременно сладкий, и масло сливочное, чтобы сверху плавало густой плёнкой.

Что лучше кефир или ряженка, или сладкий снежок?
Снежок слишком сладкий, ряженка и варенец –– наоборот, кефир –– тот вообще, кислятина. А вот  ацидофильное было в самый раз.
На углу улиц Советской и Ленина тогда ещё работал «Молочный» магазинчик, в нём было два торговых зала, и я любил витрину в первом –– напротив входа. Там меня больше всего привлекали разные ацидофильные пасты в маленьких стеклянных баночках с фиолетовыми крышечками из фольги. Так мне запомнилось.
Молоко ацидофильное –– тягучее и сладковатое (советское изобретение, кстати), я тоже любил, но пасты с изюмом –– всё же считал настоящим лакомством. Хотя и сырки с изюмом были тоже хороши, но сырки остались, а вот пасты те давно куда-то запропастились.
Ещё хочется упомянуть простоквашу. В её названии простой и ёмкий смысл –– вещь в себе: вкусно и полезно, да и прокисшему молоку пропадать не давала. А сахарку в неё можно насыпать по собственному вкусу –– ну и на прокорм кариеса с зубными врачами.

А как же масло, сыр, творог, брынза, ну и мороженое, наконец?
Это не совсем уже молоко, о них надо бы что-то написать, да пока достаточно, потому что
–– во-первых, я не подряжался писать Поваренную книгу;
–– во-вторых, Продолжение следует.




Для иллюстрации заимствованы фотоматериалы,
выложенные на страницах Яндекс-портала