Глава 23. Письмецо в конверте

      Письмо Татьяны предо мною;
      Его я свято берегу,
      Читаю с тайною тоскою
      И начитаться не могу.

      А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
 
      Итак, Оленька. Оленька и её деятельностный характер, так мало прописанный пренебрёгшим «глупенькой» младшей сестрой Александром Сергеевичем. Или Оленька и ревность. Вот даже и не знаю, как лучше начать!
      А начать нужно, стало быть, сначала. То есть с неосторожно брошенной фразы относительно Ленского и засосов.
      Короче говоря, приревновала меня младшая Ларина, да настолько, что решила за моей спиной мою же личную жизнь устроить, чтоб на её кавалера никак не покушалась!
      И здесь мы снова возвращаемся к канону, который я, нарушив н-ное количество раз, побудила к, так сказать, «ответным санкциям».
      Но я опять перепрыгиваю с пятого на десятое, что, в принципе, для моего цепкого прагматичного ума и нехарактерно вовсе. Вот так негативно биосимуляция действует!
      Давешняя ночь, полная событий и бесед, милостиво позволила мне забыться сном на несколько предрассветных часов, стоило только голове коснуться подушки. Занятно, конечно: спать во сне. То есть моё тело погружено в искусственный сон в лаборатории «Цифрослова», а мой разум спит внутри этого самого сна. Очень по-философски, в духе Гейне* и Шекспира!
      Но, как показал последующий день, спалось в эту ночь только мне. А Оленька, чтоб ей черти в литературном аду как следует наваляли, приревновавшая своего драгоценного Володеньку, занималась творчеством. Это мне так «обраточка» от биосимуляции прилетела!
      У Пушкина кто письмо Онегину написал? Уверена, даже двоечники – жертвы ЕГЭ – правильный ответ знают.
      Ан нет! Взбесившийся канон мало того, что все сроки нарушил (письмо Татьяны в романе хронологически относится к концу лета 1820-го, а сейчас на дворе, по всем ощущениям, конец мая), так ещё и авторство поменял!
      Короче говоря, Ольга от моего имени накарябала душещипательное амурное послание соседу, с которым конкретно я в романе виделась один день (вот уж где распущенность!). Так вот, ночью, завербовав мою Акульку (ещё одна несостыковка! в романе почтальоном служил внук Филипьевны!), сестрица отправила письмо соседушке!
      Вам, наверное, интересно, каким Макаром я об этих кознях вообще узнала? Да от той же Акулины, пришедшей поутру меня одевать. Она-то, деревенская дурочка, думала, что это Ольга через неё моё письмо передаёт. А я, не настроенная ещё хоть раз даже просто видеть, не то что надевать корсет, как раз крепостную подкупить обнаруженными в ящике трюмо монпансье решила. Вот Акулька и поплыла, полагая, что я её заморским деликатесом ещё и за доставку мэйла благодарю.
      — Барышня, не извольте беспокоиться: чуть свет, в имение к мусьё Онегину, как велено, сама сбегала, комариком пролетела – и не видал никто! Из рук в руки барину-с записку Вашу передала, а уж барин ентот, скажу я Вам, красавец писаный, а щедрый какой! Целый грош мне дать изволили-с!
      Так как в этот самый момент я копалась в гардеробе Татьяны, пытаясь обнаружить что-нибудь лёгкое (день, несмотря на утро, выдался жарким) и, в то же время, как можно больше скрывающее отсутствие под ним корсета, резко распрямившись, ударилась макушкой о полку, с которой тут же попадали шляпные коробки.
      Акулька испуганно охнула и принялась разбирать образовавшийся беспорядок, а я, прикрыв глаза и сдержав первый позыв убить охочую до грошей дебилку, про себя досчитала до десяти. Так, спокойствие, только спокойствие!
      — Скажи-ка, золотце моё самоварное, а кто тебе передал эту «мою» записку для барина? – как можно более ласково, чтобы не вспугнуть, спросила я.
      — Так сестрица Ваша передали-с, мамзель Ольга, – крепостной чуйкой распознав опасность и, соответственно, испуганно хлопая коровьими светлыми ресницами, пролепетала Акулина.
      И вот тут-то у меня всё и срослось. А письмо – мне даже не нужно было заглядывать внутрь, чтобы примерно представить, что там коварная интриганка Оленька могла такого от моего имени написать.
      Хотя, некоторых подробностей, пожалуй, хотелось.
      — И как он... «ентот» барин... отреагировал? – помедлив, спросила я.
      Акулька заметно зависла на слове «отреагировал», поэтому я уточнила:
      — Читал он при тебе? Видела его лицо?
      Акулина, видно, смекнувшая, что барышня её убивать за какое-то непонятное прегрешение пока передумала, расплылась в улыбке.
      — Как же, читали-с, знамо, при мне. Изначала, стало быть, хмурили-с, потом улыбались так, что твой Мурзик на Масленицу, один раз даже что-то по-иностранному себе под нос сказывали-с. Но довольны осталися, а то грош кто ж дал бы?
      Нет, я уже поняла, что ключевым во всей этой ситуации для Акульки является грош, так что дальше пытать крепостную смысла не видела. Одеть меня одели, кудри накрутили, время до завтрака ещё имеется, так что можно было отправиться выяснять отношения с любезной сестрицей.
      Оленька нашлась в своей комнате – с очередной «Акулькой» свой утренний марафет заканчивала. Увидев меня, привалившуюся к дверному косяку со скрещенными на груди руками, попыталась, было, улыбнуться.
      На улыбку я не ответила, а, подойдя к туалетному столику сестрицы, взвесила в руке сначала гребень слоновой кости (эх, легковат!), потом бутылёк каких-то духов (эх, мелковат!), молча примериваясь.
      Оленька побледнела, однако ж, сразу капитулировать не пожелала, предпочитая играть в дурочку. Заправила за ушко русую прядь, заботливо сложила  бровки домиком:
      — Танюша, что с тобой? Никак, не спалось?
      В ответ я тоже изобразила свою самую сахарную улыбочку.
      — Не спалось, сестрица! А как ты ночь провела? Перина мягкая? Не ворочалась?
      Ольга, не отставая от меня в степени «сахарности», заиграла ямочками на розовых щёчках:
      — Ах, что ты! Спала как дитя! Зачем вздыхать, когда счастливо мои дни юные текут?**
      — Да что ты говоришь! – всплеснула руками я, начиная закипать.
      А Оля, между тем, нагло кивнула:
      — Я влюблена, любовь взаимна. Какое это, право, счастье! Ведь в раннем детстве нам отцы с Володей прочили венцы! 
      — Ты ещё спой, Диснеевская принцесса, тоже мне! – я закатила глаза.
      Но Ольгу это моё пренебрежение, кажется, нисколечко не смутило.
      — Задумчивость, Танюша, твоя подруга от самых колыбельных дней. Я ж не способна к грусти томной, я не люблю мечтать в тиши. И верю, что любви нужно помогать!
      Ну, вот мы и дошли до сути.
      Помощница подколодная!
      — Ах, помогать, значит? То есть ты не за то, что я твоего разлюбезного Ленского отобью испугалась, а моей любви «помочь» решила, верно?
      Ольга, презрительно сощурившись (куда только весь Дисней делся?), махнула ручкой:
      — Под кровом сельской тишины росли мы вместе с ним... Нас никому не разлучить – ну, разве, смерти!
      Ох, как ты, «сестрица», тут угадала со своей пафосной метафорой!
      Но речь вообще не об этом.
      — То есть ты, Оленька, даже и не отрицаешь, что от моего имени нашему соседу любовное письмо ночью написала?
      Оленька потешно округлила глазки:
      — Отрицаю? Что ты, Танечка, и не думала даже! «Non personne au monde mon c;ur n';tait pas fait pour eux. Le ciel en avait d;cid;; il l'a voulu: je suis ; toi»***. Уверена: уж ты-то сможешь по достоинству оценить красоту моего слога. И мсье Онегин сможет! А если уж не примчится к нам прямо с утра – значит, и не стоит он твоего внимания.
      У меня аж в глазах потемнело от гнева. Вот же наглая сводница! Мало мне проблем, так ещё и с Дарси как нелепо получилось!
      Вот что он обо мне теперь подумает?
      Хотя, какая мне, нафиг, разница, кто и что (и каким местом) подумает? Тут нужно план придумывать, как шотландцу память вернуть, ведь, как успел поведать Костик, без Иэна мне путь в реал заказан!
      Но для этого надо обезвредить младшую Ларину – да что ж за семейство такое гиперактивное?
      — Значит, слушай сюда, купидон уездный: перестань сводить меня с Онегиным, и я, так уж и быть, не буду стоить глазки Владимиру, – наклонившись, чтобы быть на одном уровне с лицом сидящей на пуфике Ольги, доброжелательно предложила я.
      — Да ты, Танюша, мне ещё спасибо скажешь! – обиженно надула губы Оля. – А Володенька мой на тебя, хоть ты что делай, и не взглянет!
      Что я слышу: мне только что предложили дуэль? Просто звучит как вызов.
      Всё, Оленька, сама напросилась, теперь держись…
      Внизу раздался колокольчик – наше счастливое, дружное семейство созывали к завтраку.
      А ещё я в открытое окно услышала, как со стороны парадного подъезда раздались конный топот и ржание.
      Видимо, к нам пожаловали гости. Ох, вот не зря говорят: кто ходит в гости по утрам...
      
      ______________________
 
      * Генрих Гейне – немецкий поэт, публицист и критик позднего романтизма.
      ** Здесь и далее: выдержки из либретто оперы П.И. Чайковского «Евгений Онегин» (авт. П. И. Чайковский и К. С. Шиловский), Москва – май 1877, Сан-Ремо – февр. 1878.
      *** Письмо Татьяны Лариной, как утверждает сам Александр Сергеевич, написано на французском, поскольку писала Татьяна по-русски крайне плохо, в романе же дан авторский (т.е. Пушкинский) его перевод: «Нет, никому на свете не отдала бы сердца я! То в Вышнем суждено совете, то воля неба: я твоя».