Никогда

Она ненавидела стены дома, откуда никогда не могла уйти. Хотела вырваться, убежать, скрыться. От наглой  опустошённой беспомощности, жалости не то к себе, не то к кому-то другому, того кого невозможно было не любить. Каждое слово, как кнут бил сильней, чем старше она остановилась, тем жёстче и крепче они держали его. Вечная пытка и мука страдалицы. Слёзы в этом доме не плакали, они забвенно молили о пощаде. Приверженцев слепой веры боялся сам дьявол, обходил стороной.
Хаос в голове, в мыслях становился настолько оглушительным, что порождал нечто отвратительное, сводящее с ума где-то на затворках души, иной раз она старалась не думать, так проще. Когда ты не творец своей судьбы, а безвольный наблюдатель, становится невероятно просто до степени истинного отчаяния.
Каждый считает нужным что-то сказать о чужой жизни, вьёт нити так искусно, что кажется правдива истина тех, кто ничего не знает о собственных грехах. Все они знают, как лучше, как правильно, как надо, как делают все. Больно от этого? Нет, только если это не самые в жизни люди, так говорят.
Смотреть в зеркало было мерзко, рассматривая свои глаза, она думала, что в них ничего, будто безвинный ангел погиб в них, утонул, пропал абсолютно бесследно, не оставляя ни шанса на возвращения.
Тело пропускало импульсы, кровь кипела, сердце билось, но душа стремительно прекращала дышать.
Провалиться куда-то в глубину, именно это желание льстило куда больше, чем медленно разлагаться в здоровом теле.
Но когда появляется хоть какая-то малейшая возможность, она не разбираясь, хваталась за каждую, не в силах отличить луч и отблески тени, снова обжигаясь, падала дальше и беспроглядная тьма тащила на дно. Сердоболие более не доставляло хлопот, такое чувство чуждо для упокоенной под грехами.
Обделённая солнцем, но благословлённая ветром, что обдувал лицо сигаретным дымом. Тянулись не только тонкие струйки табака, дыхание, пропитанное сыростью и безволием.
Покрутив сигарету в руках, прижала к коже, несколько мгновений и убрала. Больно. Неприятно. Опасно.
Она подумала, что всё же иногда обжигаться бывает нужным, важным, как глоток жизненно необходимого воздуха. Но иногда пламя не жжёт, а сжигает. Дотла. А ветер уносит пепел, стирая следы.
"Нельзя убить уже убитого" - каждый раз говорила себе, но всё почему же постоянно так больно слышать, уходить, оставаться, просить, требовать, слушаться, простить. Почему она? Почему тупик?
И снова по кусочкам, она лепила себя, так тщательно и старательно. Но ваза уже никогда не сможет быть целой. Она правда пыталась. Пожалуйста, поверьте.
Но кто-то ещё более сломленный, уже настолько, что жить ему было не нужно, лишь существовать, ломал и без того хрупкую вазу. Она собирала, но кто-то настолько чистый и непорочный, будучи охваченным агонией мирского ада, разбивал ещё сильней, чем первый.
Она собирала. Но кто-то такой родной и живой, близкий и до боли в груди милосердный и понимающий, наученный ещё более горьким опытом, разбивал вдребезги.
Она собирала.
Но кто-то упоённый, утончённый, единственный, важный, любимый, угнетённый, обиженный, великолепно омерзительный, чудом уцелевший, злой в чьих глазах, будто храбро умер нежный и верный ангел, утонув, разбивал...
И глядя в зеркало, она знала, кто этот "кто-то".
Собрать не могла. Уже не могла.

Она понимала, что из этих четырёх стен ей никогда-никогда не выбраться. Не избавиться от шрамов, никогда не отстирать себя от ароматов сырости, беспомощности и сигарет.
Никогда.
И дело было не в людях, не в кнутах, не в сердоболие, не в желании обжечься, не в вазах и четыре стены вовсе не из кирпича, а сигареты никогда не жгли кожу.
И вовсе никогда не билась ваза.