Кабесео

Кабесео — это приглашение на танец кивком головы (от испанского cabeseo — наклон головы).


     - Вам письмо, Мадемуазель, - Генриетта застала меня в купальне: дурная привычка - она никак не может приучить себя ждать или хотя бы стучаться.
     - От кого?
     - Не указано. Здесь лишь фамильная печать Буасселье.
     - Оставь. И выйди за дверь - научись наконец ценить своё место в доме, ты здесь
только благодаря преданности своей матери нашей фамилии.
    Наверняка она сейчас “буркнула” что-то под свой длинный нос, но всё же ушла - уже победа.
     Не хотелось давать ей повода для роспуска сплетен, но письмо взволновало меня. Оно от Него. От Ноа. До чего же приятно, что он учтив с традициями моей семьи: многим претит мысль о том, что в XXI веке кто-то живёт “старыми порядками” - но Ноа... Он другой. Он понимает, что истинного счастья научились достигать в прошлом, а сейчас происходит надругательство над опытом предшественников. Признаюсь, замужество с ним - мечта. И оно не за горами. Скоро мир увидит союз, ниспосланный Господом, - союз двух семей, символизирующий возвращение к истокам праведной жизни. Я уже примеряю фамилию... Мадам Буасселье - у меня дрожат колени. Вдруг в этом письме предложение руки и сердца? Нет-нет, Ноа бы так не поступил. Он наверняка вначале попросит благословления у Папеньки с Маменькой. Что же это я предаюсь нелепым фантазиям? Стоит всего лишь распечатать письмо и узнать, что желает сказать мне любимый.
     Пустив рябь по по воде, я поднялась и покинула купель. Ниспадая с моего тела, тёплые капли еле слышно разбивались о пол, образовывая стройную линию позади меня. С подсвечником в руках я устроилась на софе, там меня и ждало послание. Генриетта позаботилась обо мне: принесла нож. Она не глупа, хоть и тщательно это скрывает. Срезав треугольную “крышку” письма, я недолго полюбовалась зеленоватой печатью с изображением буквы “Б”, обвитой цветущими лозами, а после развернула желтоватую бумагу. Аккуратный почерк Ноа стал ласкать взор, а дыхания коснулся тонкий аромат мирта - так пахнет и он сам. Прежде чем прочесть, я прижалась щекой к тонко выведенным буквам, прикрыла глаза. Меня окутало дурманящее разум чувство, точно тёплые мужские руки коснулись моих волос, пригладили их, заправили за уши мокрые пряди, дабы подарить следом поцелуй... Ах, и снова я думаю не о том! Свой поцелуй я подарю ему у алтаря! Скорее бы...
     Придя в себя, я заскользила взглядом по строчкам, предвещающим нечто особенное:

“Свет души моей, здравствуй, Аннет. Невозможно описать ту тяжесть, что осела в моей душе во время принятия решения, что я оглашу в этом письме. Ты чудесная девушка: чиста душой и телом, образована, красива - лучшей пассии придумать невозможно, но... Чёрт, я больше не могу подбирать слова. Мы должны расстаться. Хотя... Можно ли назвать это расставанием? Мы и вместе никогда не были! Ты и твоя семья отстали от жизни - да что от жизни, от всего мира! О каких отношениях может идти речь, если мы даже не знаем настоящих друг друга? Мы виделись всего трижды, и каждый раз ты была сдержана и холодна! Но ладно, Бог с этим, всё время за нами наблюдал твой отец! Неужели тебе действительно кажется, что это н-о-р-м-а-л-ь-н-о? Вот задумайся сейчас, что ты знаешь обо мне?” 

     Я отвлеклась от чтения, проморгалась и задумалась. Он высокий, кареглазый, а на виске у него родинка, напоминающая силуэт лошади...

“Да-да, я высокий, у меня карие глаза, а на виске есть родинка в форме лошади. А что касается внутренних качеств? Что мне нравится? Чем я занимаюсь в свободное время?”

     Он любит... Он любит рисовать, наверняка, да! Он всегда так внимательно рассматривал картины, что украшают стены нашего дома. И он точно играет на пианино! У него такие длинные пальцы - невозможно, имея такие, не музицировать!
     Я знаю его, что за глупости! Это шутка - определённо, шутка! Нужно сказать ему, что такие “проделки” недопустимы!

“Ты, вероятно, подумала, что я рисую, ведь интерес у меня вызвала ваша домашняя картинная галерея, но нет! Я вообще не ценю искусство. А картины были лишь предлогом отвлечься от разговоров и побыть наедине с собой, потому что разговаривать с тобой бесполезно - все наши беседы были пусты! Я люблю автомобили - и не трудно было это понять, ведь наш семейный бизнес строится на их продаже. Но это тебе неизвестно, и немудрено. Ты вообще знаешь, что такое “бизнес”? Ты хоть раз видела машину? Или карета, запряжённая пони-переростками - предел твоих мечтаний? Я не могу так. Никакой красотой не спрятать отсталость. Может быть, ты не безнадёжна. Может быть, тебя ещё можно спасти. Но сделать это можешь только ты сама, приняв правила нового мира. Прости, помочь тебе сделать это я не хочу. Мне жаль тебя, но не более. Прощай. И подумай над моими словами - это твой единственный шанс.”

     Письмо выпало из рук. Меня бросило в жар. Как это понимать? Происки дьявола? Злой умысел судьбы? Нет, он не мог этого написать! Или мог... Больно. Мне так больно!
     - Генриетта! - выпалила я, прекрасно понимая: она всё время сидела под дверью.
     Служанка без промедлений вошла. Чуть было не упав, запутавшись в длинном платье, она с изумлением посмотрела на меня.
     - Родители дома?
     - Нет, Мадемуазель, они на приёме у семейства Буше. Полагаю, будут к утру.
     - Собери весь персонал. Спуститесь в подвал и закройтесь там.
     - Но...
     - Немедленно!
     Кажется, мой тон произвёл на неё впечатление. Поклонившись (чего раньше никогда не делала), Она скрылась за дверью. Дом загудел: торопливые шаги вперемешку с взволнованными голосами послышались на лестницах. Через пару десятков минут всё стихло. Абсолютно нагая я двинулась в парадную, предварительно заглянув в отцовский кабинет - там я взяла виниловый футляр в половину моего роста. Не знаю, что мною двигало. Я просто делала то, что делала.
     Не знаю кто, но кто-то уже выкатил банкетку на середину зала. Похоже, всем известно, что сейчас произойдёт. Распахнув футляр, я достала чёрную резную виолончель. Сквозь витражи на окнах просачивался пасмурный, серый свет. Отражаясь от блестящей поверхности инструмента, он преображался: становился ещё более тёмным, мрачным. Прижав к себе виолончель, я судорожно выдохнула. Холод поверхности обжёг распаренное тело. Невольно разум провёл параллель с Ноа: теперь он казался мне таким же холодным. Смычок повис в руке. Перехватив его поудобнее, я поднесла его к струнам. Ноты сами собой пришли в голову.
     Карл Дженкинс, “Palladio”, или “Танго смерти” - как кому угодно. Обычно для её исполнения требуется скрипка, но сейчас... Сейчас я решилась сыграть её полностью, сама. Виолончель “грубее” по звучанию - идеально. Тревожный мотив окутал дом. Касаясь стен, он пополз дальше: вначале прошёлся по первому этажу, а вскоре добрался и до второго. Мне показалось, что мраморный пол, и без того будто бы потрескавшийся, покрылся настоящими трещинами - такими же, что образовались на моём сердце. Невольно я ускорила темп композиции - пару раз сбилась - смычок отлетел в сторону, но это не остановило. Уже пальцами я продолжила играть. Мелодия обросла новой гаммой. Гнетущее произведение стало ещё более гнетущим, надрывным. На пике четвёртая струна оборвалась, хлестнув меня по руке. Недостаточно. Я усилила “нажим”. Третья лопнула - второй удар по запястью. Мало. Стала цепляться ногтями за оставшиеся - представила, что это его лицо. Вторая, жалобно взвизгнув, “лишилась жизни”. Ударила прямо по пальцам. Пара капель крови упала на пол. Я растёрла их босой ногой. Последняя струна держалась изо всех сил, кричала мою “Песнь о Предательстве”, но в итоге сдалась - полоснула прямо по ладони и рассекла её.
     Кровь побежала по рукам, смешалась с потом - я выдохлась во время игры. Отшвырнув в сторону уже не пригодную для игры виолончель, я упала на колени. В голове всё ещё играла музыка.
     Я заорала:
     - Ненавижу! НЕНАВИЖУ!
     Обмазала кровью всё: бёдра, грудь, шею, лицо. Из алой она превратилась в розоватую, смешиваясь со слезами.
     Совершенно случайно я увидела лицо Генриетты, выглядывающее из-за комода. Такое глупое укрытие... Но мне было безразлично, ибо меня “захлестнуло” - это ведь так называется?
     Падая и вставая, я бросилась вперёд. Кулаками заколотила в дверь, ведущую на улицу. Упёрлась взглядом в золотую решётку, что виднелась за стеклянными окошками.
     В этой “клетке” я навсегда. Всё вокруг в одночасье стало таким неродным, таким “давящим”. Эти хрустальные люстры, эти классические полотна, эти лепнины и кованые перила - они не вызывали ничего кроме ужаса. Мир рухнул.
   Вдруг меж прутьев я увидела незнакомку в балахоне, скрывающем лицо. Держа в руках чёрную розу, она отправила мне кабесео. Приглашение на танец. Длинная костлявая рука прошла через прутья, а после и через дверь, дотронулась до моей щеки.
     В глазах всё померкло. Это мой первый и последний танго...