Выхожу один я на дорогу. Эссе

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб вечно зеленея
Темный дуб склонялся и шумел.
           М. Лермонтов



     Часть I
     Сомнение


     Все со школы знают этот шедевр. Еще бы, над этим хорошо потрудились учителя. Для некоторых, например, для меня он от назойливого повторения превратился в кошмар. Его читали на тысячи голосов. Читали, твердили, декламировали, пели. Зачем? Ведь у Лермонтова есть столько прекрасных, цепляющих строк, а я должен был читать или слушать, а, главное, считать гениальным именно этот нудный, упаднический текст! Но критики безжалостно констатируют его изящество, глубину и величие и с ними спорить бесполезно. Хотя кроют они, что называется, сотрясением воздуха, монотонно повторяя триаду: «Изящный, глубокий, великий». Я же, наоборот, подозреваю, что если используются эти и похожие на них слова, то сказать по существу произведения нечего.
     Возможно, определенную роль сыграли обстоятельства его создания. Написанное всего за месяц до роковой дуэли, оно было причислено к разряду пророчеств.  О, перед пророчествами пасуют все независимо от жизненного опыта и уровня образованности! Этим прекрасно пользуются цыганки, предлагая свои услуги. Все просто: есть судьба, которую умеют читать цыганки, и такие, как Нострадамус, Ванга, Мессинг. Кроме того, Лермонтов, а также Данте, Пушкин, Блок. Эти еще умеют стихами. Цыганки просят позолотить им ручку. А что нужно поэту? Позолотить имя? Поэт, да к тому же пророк! Отличный рецепт посмертной славы. Но тогда чем поэты лучше цыган? Давайте по этому поводу послушаем мнение кого-нибудь из них, например, Александра Блока:

Когда под забором в крапиве
Несчастные кости сгниют,
Какой-нибудь поздний историк
Напишет внушительный труд...

Вот только замучит, проклятый,
Ни в чем не повинных ребят
Годами рожденья и смерти
И ворохом скверных цитат...

Печальная доля – так сложно,
Так трудно и празднично жить,
И стать достояньем доцента,
И критиков новых плодить...

     Как вам такое пророчество? Скажите, что он не угадал! Еще как угадал. Блок по части пророчеств, на мой взгляд, в числе первых. А вот что он говорит в конце процитированного стихотворения. С большой горечью говорит:

Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда!

     Эх, Александр Александрович! Зачем же так? В наше небогатое истинными поэтами время и те немногие, что есть, сбегут из публичного поля…
     Да, поэзия зачастую становится жертвой неправильного употребления. И весь этот сонм школьных учителей и литературных критиков напоминает оркестр, собранный из посредственных музыкантов, у которых есть инструменты и ноты, но музыка почему-то не звучит. Строки, рожденные в торжественную и радостную минуту, впоследствии служат лишь тому, чтобы мучить ими ни в чем не повинных ребят.
     Кстати, я ведь знаю человека, который действительно понимал глубину, изящество и величие этих двух поэтов: Лермонтова и Блока. Возможно, потому что сам был глубок, изящен и велик. Правда, в другой сфере. Его имя Лев Ландау. Те, кто хоть немного знаком с историей физической науки, знает о нем, как о любимом ученике Бора, таланте, не робевшем вступать в спор с самим Эйнштейном, лауреате Нобелевской премии. Еще известно, что он очень любил русскую поэзию. А более всего «О доблести, о подвигах, о славе» Блока и «Выхожу один я на дорогу» Лермонтова. Что это? Сумасбродство великого, который от нечего делать восхищается посредственностью? Или признание равного равных?
     Величие самого Ландау тоже не есть нечто очевидное. Чтобы его постичь, необходимо изучить дюжину разделов высшей математики, которая является языком его книг. Ведь чтобы ощутить глубину и изящество мысли любого автора, даже эскимоса или корейца, нужно читать его работы в оригинале. Увы, на это не у всех может хватить интеллектуальных способностей, проще говоря, извилин. Выходит, величие Лермонтова, который пишет понятным для нас языком о знакомых нам вещах постичь гораздо легче? Как бы ни так! Трудность постижения величия трудов Ландау чисто техническая. При условии, что есть извилины, а также время и желание, любой гомо сапиенс может взобраться на эту вершину. Главное, повторяю, извилины, желание и время. Если вы выкроите из своей жизни примерно десять лет  и начнете с математического анализа, затем  изучите теорию интегральных уравнений, вникните в дебри операторной алгебры, теории групп и конформных преобразований, освоите тензорное исчисление, топологию, дифференциальную геометрию, несколько видов многообразий, как Отче Наш, вызубрите функции математической физики, уясните себе классическую механику Ньютона, релятивистскую механику Эйнштейна, квантовую механику Шредингера, которые аккумулировали в себе идеи тысяч, подчас безвестных, гениев, поймете, как составляются и решаются уравнения Максвелла хотя бы в одном из трех перечисленных случаев, тогда у вас появится реальный шанс понять идеи самого Ландау. А когда вы состаритесь и научитесь отделять муку от мякины, в один прекрасный момент к вам придет осознание его величия. Если хватит жизни. Но…
В случае же Лермонтова нет проверенного алгоритма. Вы можете прочитать все, что написал он, все, что написали о нем. Вы можете обвешать свой дом его портретами и автографами, посетить все музеи, посвященные ему, прочитать это мое короткое рассуждение, но Лермонтов останется для вас непостижимо далек. Есть тысяча стихотворений, состоящих из тех же слов, содержащих те же мысли об усталости от земного пути, но гениально (совершенно прав Ландау) только одно - «Выхожу один я на дорогу». И это невозможно объяснить.
     Что же тогда делать? Я говорю, что надо понять без усилий и объяснений. На это есть маленький, но не призрачный шанс. Нужно лишь его не прозевать. И оно того стоит.
      А все потому, что величие в поэзии — очень зыбкая вещь, напоминающая, скорее, «звук печальный волны, плеснувшей в берег дальний».  Оно не похоже на памятник, у которого можно сфотографироваться, или на корешки семитомника, по которым можно с мечтательным видом провести пальцем. Оно похоже на…  эхо. Нет: на эхо от эха. Эх, неблагодарное дело быть критиком или учителем!
     Стоит ли пробовать сделать так, чтобы это стихотворение зазвучало правильно? Как привести ни в чем не повинных ребят, по едва заметной тропе, к откровению, которое озарит необычным светом их жизнь? Проницательный читатель, наверное, понял, что я очень хотел бы ответить «знаю» на это «как», и даже собираюсь совершить такую попытку. Но… Все ведь в руках божьих. Лишь усилия могут быть нашими. Итак, начнем?




     Часть II
     Озарение

     Я всего лишь хочу изложить свою историю взаимоотношений с обсуждаемым стихотворением. Вкратце так: с самого начала все пошло неудачно. Оно не проняло меня с первого прочтения в возрасте 12 лет. Вы удивлены? Но как оно могло пронять?!  Для этого я должен был хоть немного сопереживать лирическому герою. А я не сопереживал: я не тяготился одиночеством в толпе, я не изверился в выборе поприща. Я был наивен, влюблен, предчувствовал свое счастье и торопил его. Но память у меня была хорошая, и я выучил стишок наизусть с первого раза, тут же рассказал учительнице и на этом все остановилось. Потом же, когда я немного повзрослел, оно вообще показалось мне каким-то салонным романсом. Аффектированным и неискренним. При этом от него веяло жутким эгоизмом и равнодушием к будущему человечества. А я в то время читал «Трудно быть богом» братьев Стругацких и мечтал быть прогрессором! Но все критики, как сговорившись, объявляли этот романс гениальным. Почему? Я не нашел для себя ответа. При этом я любил, и, осмелюсь сказать, чувствовал поэзию. Я знал, что даже у великих поэтов, к которым я относил, например, Блока, Мандельштама, Шекспира, Бодлера, Рильке, Фроста (это не полный список!) бывают слабые вещи. Но иные литературоведы, если поэт прославился, зачисляют в разряд шедевров все, что когда-либо вышло из-под его пера. Это не такая уж плохая позиция. Ни в коей мере не осуждаю. Ибо читают стихи все (хотя бы на плакатах и вагонах метро), а понимают их единицы. И вот я занес «Выхожу один я на дорогу» в число слабых произведений гениального поэта. Произведение, которым восхищаются по инерции. Слава богу, это было временным решением.  Однажды, со мной произошло событие, которое все изменило.
     Дело было так.  Я возвращался из гостей поздно ночью. С каким чувством вы обычно уходите из гостей? Я – с чувством острого недовольства собой. При этом обещая себе в очередной раз, что я никогда больше к этим людям не пойду. Людям, благодаря которым в моих кишках проснулся и зашевелился клубок спящих змей, которые с шипением стали выползать наружу. Понимаете, люди, у которых я был, слывут в общем доброжелательными (я к другим не хожу), но в разговоре нет-нет и прорвется злорадство. Конечно, не по отношению к вам, а, например, по отношению к человеку, которому вы симпатизируете. Затем они, вроде бы, щедры и великодушны, но нет-нет и просочится зависть. Опять же по отношению к человеку, которого вы хорошо знаете  и которому действительно повезло, но повезло, возможно, первый раз в жизни.  И вроде бы они порядочные, объективные люди, которые должны понимать, что сами они слеплены из того же теста, что и другие, но всех других они считают, скажем мягко, подлецами. Все эти «шероховатости» постепенно накапливаются, и к концу визита вы начинаете резковато им отвечать. В конце концов между гостем и хозяевами вспыхивает спор. Конечно, на какую-нибудь отвлеченную тему. Но все понимают, о чем конкретно они спорят.  Мы спорим ожесточенно, непримиримо. Хотя поминутно звучат слова: возможно, ты прав, но означают они одно: ты, конечно, можешь думать по-другому, чем мы, но ты дурак (я не помню кто, и когда пошутил, что такова сущность нашего национального плюрализма). Затем я нарочито спохватываюсь, смотрю на часы, объявляю, что чересчур засиделся  и наверняка утомил хозяев. Те в свою очередь расшаркиваются, уверяя в своих дружеских чувствах, и предлагают напоследок еще выпить чаю. Мы расстаемся почти врагами. И вот я иду, с еще не утихшим раздражением, которое, как внезапная волна на пляже, разрушило песочные замки сытости и дремоты. Путь мне предстоит неблизкий, потому что живу я в сельской местности (хотя официально это называется город), но я люблю длинные пешие прогулки. Я вообще люблю оставаться наедине со своими мыслями. Но на сей раз для этого нужно какое-то время повоевать с чужими. Постепенно мое кипение улеглось, и я стал замечать детали окружающей действительности. Сначала в мое сознание проникло безлюдье, тишина, поглощающая звук моих шагов и шуршание верхней одежды. Будто повинуясь команде, умолк внутренний диалог. Меня стала заполнять эта внешняя тишина. Та особенная степная деревенская тишина, на фоне которой различим самый слабый и далекий звук. Собака ли гавкнула вдалеке, скрипнула ли щеколда, или на другом конце города проехал на своей бабахающей шестерке запоздалый меломан, - стало слышно все. Все звуки отдельные, знакомые, неторопливые…  Но, кроме тишины, было еще кое-что особенное, я не сразу понял что. Потом сообразил: первый час ночи, а вокруг светло, как днем. Нет, совсем не как днем. Вокруг все голубое. Интересно, что явилось источником этого необычного света. Неужели так светит Луна? Но, посмотрев вверх, я нигде не увидел ее. Огромная тень закрывала половину небосвода. Оказалось, я остановился под большим деревом, чей мощный ствол и ветвистая крона загораживали от меня источник света. Это был дуб. В наших местах дубы - редкость. Они редко вырастают до таких размеров. Этот же дуб был исполинским. Я медленно обошел его и увидел: да, это была она, Луна. Но какая!  Туман, который душил город днем, почти полностью рассеялся. Ни клочка его, ни облачка. И полная Луна одна, высоко в небе, одновременно далеко и близко испускает во все стороны магический голубой свет. Непонятно, что могло ее так окрасить. Словно она, как сказочная Золушка, впервые надела бальное платье.  Это голубое сиянье! Где-то я такое слышал. Ну конечно же! В небесах торжественно и чудно. Спит земля. В сиянье голубом. Как все сошлось в настоящую минуту! Все точно и верно. И возникло необычное ощущение, что этот голубой свет- вовсе не свет, а именно торжественность, разлитая в данный момент во Вселенной, словно неизвестная науке новая субстанция. Я стоял безмолвно, забыв о времени, и созерцал эту картину. Затем не я, а кто-то посторонний вкрадчиво начал нашептывать мне в ухо: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит. Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит». Кстати, где они, эти звезды? Почему такое чудное представление проходит без их участия?  Я покрутил головой. Ах, вот они где!  Звезды разместились позади, как зрители в задних рядах театра. Я словно находился в партере, а они заняли амфитеатр и галерку.  «В небесах торжественно и чудно, спит земля в сиянье голубом…» Конечно! Это не Луна предстала перед моими глазами, это Земля, на которой я жил все это время, ходил по ней. Я же ее почти затоптал! Не замечая того. Но сейчас кто-то заботливый вежливо вынул ее из-под моих ног, отряхнул от грязи и от пыли, и она засияла, как ангел. Чтобы любить Землю, нужно увидеть ее со стороны. Такое не многим дано.  Космонавтам разве. И еще нам: мне и Лермонтову. Меня захлестнул восторг везения. А что, если я жил только за тем, чтобы увидеть такое? Увидеть и постичь. Но тут же насмешливый голос спросил: «Что же мне?..»  Действительно, почему я постоянно занят другим, мечусь, бросаюсь в крайности, словно того, что я вижу и чувствую сейчас, что посещало меня и прежде, мне недостаточно? Почему я постоянно забываю о приданной мне торжественной составляющей мироздания, частью которого я являюсь. Забываю осознавать это величие. Весь безмерный космос сейчас пришел на встречу со мной, кипящим от недавнего ничтожного спора. Нельзя же так увлекаться сиюминутным. Бегать по каким-то гостям.  Вести пьяные споры, произносить странные патетические монологи среди совершенно чуждых людей. Зачем мне все это?
     Почему бы не поселиться где-нибудь в горах? Найти себе там работу, например, в астрофизической обсерватории. Хотя бы поначалу дворником. Что, не очень красивый старт карьеры? Но что есть карьера по сути? Восхождение по лестнице… к богу. Посвящение в замысел его творения. К его постижению… А стихотворение, остановившись на вопросе, как бумажный самолетик, сделавший «горку», устремилось вниз: «Так трудно жду… жалею…  о чем?» Нет, я не хочу, чтобы оно звучало дальше. Я не хочу дальше идти. Почему я раньше не делал в этом месте остановку, хотя бы паузу? Нет, я не хочу после этой секунды откровения, чтобы в мире, во мне произошло хоть одно событие. Они не нужны. Не нужны встречи, не нужны признания, узнавания, забывания. Ничего не нужно. После того, что мне сейчас было ниспослано. Оно каким-то странным образом объяснило мне все, все, все. Напомнило и предвосхитило. Искупило и простило. Нет необходимости дальше жить. «Нет, не жду. От жизни ничего я. И не жаль мне прошлого ничуть. Я ищу свободы и покоя. Я б хотел забыться и заснуть…» Удивительно, все так просто и так правдиво. Вот она, настоящая свобода и настоящий покой. Почему я этого не чувствовал раньше? Голос, сломив последний рубеж моего упрямства, продолжал читать. Дочитав до конца, он начинал с начала. А я стоял и безропотно и некритично слушал. Первый раз в жизни.


     Часть III
     Анализ

     Читатель, имеющий опыт в анализе поэтических текстов, уже испугался, что я собираюсь испортить все предыдущее сухим академичным разбором. Но я могу его утешить тем, что, во-первых, разбор будет коротким и поверхностным, ибо других я делать попросту не умею, во-вторых, его читать не обязательно. Как, впрочем, и все, что ему предшествует. Как, впрочем, любую книгу, написанную с момента изобретения письменности. Итак.
     Стихотворение «Выхожу один я на дорогу» из разряда тех, с которыми надо «встретиться». То есть, нужно воочию увидеть голубую Луну, залитую голубым светом Землю, блестящую в этом свете дорогу. Нужна глубокая тишина, ясная погода, со следами недавней дымки, безветрие, безлюдье. Нужно время, чтобы постоять, всматриваясь, вслушиваясь, вбирая в себя вселенский покой. При этом попасть в описанные условия необходимо из гущи страстей, из многолюдного собрания, в котором нет ни одной родственной души. Годится, если такая тусовка была на неделе. Просто замечательно, если при этом произошел разрыв с лучшим другом или с любимой. Еще лучше, если есть угрызения совести от того, что не удалось удержаться на моральной высоте. Осознание собственной низости – вообще беспроигрышный вариант… Я сомневаюсь, что все перечисленное часто ненамеренно сходится в одно время в одном месте, принося чувство прозрения и умиротворения. Если еще при этом не возникает желания плюнуть в свое собственное прошлое, ибо без него не реализовалось бы данное экстатическое переживание, то у Вас возникает реальный шанс понять этот недлинный плаксивый «стишок». Конечно, после этого Вы станете другим человеком. Мне кажется, что главный нерв стихотворения находится в вопросе «Что же мне?», в котором заключено признание того, что лирический герой доселе гонялся за какими-то выдумками и мелочами, будучи награжден главным, а именно бытием в величественной вселенной. Которая для большинства является всего лишь фоном для их непрестанной суетной погони за выдуманными благами. В момент задания вопроса «Что же мне?» происходит разделение всех человеческих существ на две очень неравные части: одного, поднявшего голову и увидевшего свет, и всех остальных, остающихся брести во мраке неведения. Стихотворение, таким образом, сродни тем, которые сочиняли буддийские монахи, достигшие просветления. Другие просветленные находят в нем знак того, что состояние писавшего было истинным. Для профанов это текст с ничтожным смыслом или вообще без оного.
     Все.