Дыши глубже

Гусеницы танка со скрежетом впиваются в мостовую. Тяжелая, точно вырубленная из куска скалы машина методично крошит наст тяжелыми звеньями, не замечая рубцов всклокоченного асфальта вперемешку с битым кирпичом и бумажно-пластмассовым мусором. Громыхает повсюду - на соседней улице, за куцей посадкой и еще дальше, за въездом в город.

Отряд плотно упакованных в броню штурмовиков организованно двигается за танком. Камуфляжные каски с забралами из бронестекла, наколенники, перчатки с блестящими фалангами. Шипами в разные стороны торчат вороные стволы автоматических винтовок.

- Следить за Гнилым зубом, - доносится из наушников трескучим крико-шопотом.

«Гнилым зубом» сержант называет развороченный дом в начале улицы, вернее то, что от него осталось. Протяженный четырехэтажный остов с вырванными крышей и стеной до самого подъездного козырька. Щербатая, потемневшая кирпичная кладка напоминает обломанный гнилой зуб.

Улицу не единожды зачищали артиллерией после предыдущих неудачных атак. Дома по большей части обвалились, остались редкие фасады и обрубки, торчащие из курганов шлака. Один Гнилой зуб стоял, выпучив пустые глазницы окон верхних этажей.

Впереди чернеет пара обгоревших танковых скелетов.
- Артиллерия с авиацией тут хорошо отработали после прошлого штурма, - трескуче кричит ухо. - Теперь точно передохли, опары недобитые.

Это Гар, напарник Острого. Рация работает в двух режимах - передавать на всех и передавать на напарника. Гар и Острый всегда на связи. «Опарами», «навозниками» штурмовики зовут разрозненных, плохо организованных обороняющихся.

В оконный провал Гнилого зуба летит граната.
- Нервно-паралит (ЭнПэ), - трещит шлем. - Сдохнут или выползут, если есть еще кто.
- Возражений нет, - коротко отвечает сержант.
- Или просто извели ЭнПэху, - хмыкает в микрофон Острый. Какой там выжить после такой зачистки.

Гар гыгычет в ответ.
- Дыши глубже. От ЭнПэхи, говорят, колбасит серьезно, полный улет, мир наизнанку.
- Угу, - поддакивает Острый. - А с ними череп с желудком.
- То, что нужно навозным червям. Опары, одно слово. Расползлись в своем дерьме.

В методичке про эффект Энпэхи написано: мышечный спазм, перебои дыхания и сердцебиения, кровотечение. Внутренности выкручивает центрифугой, не говоря уж о мозгах.

- Рассредоточиться, - командует шлем. И тут же криком, - Ложись!

Сквозь заниженный звуковой порог шлема, свист доносится с опозданием. Заевшая на единственной ноте птичья трель... Тренированное тело реагирует быстрее. Не анализирует, не раздумывает. Острый припадает к земле, у массивного ведущего катка гусеницы. Иволга или канарейка... И сразу перекат вправо прочь от танка, к краю дороги, потому что целятся всегда в танк, в его громоздкую тушу. Рокочущую, как матерый боров, неповоротливую и уязвимую на городских улицах.

- Засада!

Ругательство Гара трещит и замирает где-то в ухе. Под башню танка с грохотом ударяет ракета ПТУР.

Точно в старом телевизоре: пропадает звук, а изображение становится рябым и монохромным. Из черной туши танка поднимается грязный с пепельными прожилками шар огня и пухло растет, сминая все на своем пути. Угловатую башню с пластинами динамической защиты и пулеметными пушками вырывает с корнями и она исчезает в пепельном мареве.

Тело Острого, как тряпичную куклу, вскидывает, бросает на иззубренную стену Гнилого зуба с провалом бывшей витрины; везет шлемом по щербатой штукатурной залысине и грохает об косяк, брызнув трещинами на бронированном стекле. Тупой приклад винтовки втыкается глубоко под ребро, стена сминает оптический прицел.

Острый едва успевает почувствовать острую боль в ключице, когда тело машинально реагирует на новую вспышку; он ныряет в квадрат окна, руками вперед, как учили. Падает, орет от боли, ползет не разбирая куда, по камням, битым стеклам, обломкам мебели. Возвращается звук и тут же динамик шлема вскипает дикой смесью криков и помех. Из-под коленей выскакивают куски паркета, журналы,  раскроенная рамка с фотографией девочки и мальчика. А сзади клокочет, визжит канонада взрывов и выстрелов. Под забрало вместе с пылью вползает ядовитый, раздирающий горло смрад. ЭнПэха?! Острый ползет все глубже в раскроенный, развороченный дом. Пули или камни стрекочут как градины в летний ливень, летят во все стороны, горизонтально, с рикошетом. Внезапно пол под ним проваливается, он падает в дыру увлекаемый кусками стены и разом гаснет свет.

***

Острый отрывает глаза в полной темноте. Ни звука, ни лучика света. В горле и глазах сухая резь, он с усилием втягивает густой, неподвижный воздух.

Сбрасывает перчатки, шарит руками. Повсюду преграды, холодные щербатые плиты. Тянется к голове, нащупывает полусферу шлема. Щелкает включатель. Мутный луч встроенного фонаря светлым пятном упирается в груду сваленных стен. Острый вертит головой - круг прыгает влево, вправо, шарит по скошенному низкому потолку. Каким-то чудом он уцелел, ноги привалены шлаком, но по ощущениям целы. Стреляет боль в ключице и районе плавающих ребер, под бронежилетом. Нет, не совсем пронесло.

Острый в каменной коробке со смятыми, поломанными стенами. Пол завален кирпичом, из-под сохранившегося куска кладки торчит ножка стула, лоскут обоев скрутился средневековым свитком на обломке стены.

Он медленно, напряженно дышит, словно пьет после нескольких дней в пустыне. Воздух колючий и кислый, в виске пульсирует вена, но дышать можно.

Хорошо хоть работает фонарь. А вот рация, похоже, не работает. Барабанную перепонку скребет судорожный шум. Он стучит по шлему в районе уха. Шум сменяется коротким треском и вдруг вытягивается в непереносимый тонкий писк. Он торопливо срывает застежки шлема и, кривясь от боли, скидывает исцарапанный, искореженный шишак с вырванным забралом. Судя по вмятинам и трещинам шлем спас Острому жизнь.

Голова звенит, на ноздри волнами накатывает острый, едкий запах. Судя по всему ЭнПэха Гара где-то неподалеку. Хорошо хоть бабахнула она до атаки и взрывная волна частично выгнала паралитический газ.

Острый ковыряется в шлеме, пытается наладить наушник. Куда там, он же не яйцеголовый какой нибудь, может только постучать, пошевелить, покрутить тумблер, надеясь, что заработает контакт. Становится тесно и жарко, накатывает клаустрофобия. Скрипя зубами от боли, Острый срывает застежки бронежилета и стаскивает с себя и из-под себя неподатливый каркас. Рвет воротник. Потом закрывает глаза и несколько секунд дышит, стараясь унять дрожь.

Свет фонаря падает на разодранную фотографию с детьми. Мальчишка с девчонкой улыбаются и смотрят. Острый раздраженно хватает ее и зашвыривает подальше в угол.

Перед глазами все переливается. Тяжело ухает в желудке. Остаточные эффекты ЭнПэхи.

- Не дождетесь, суки, - хрипит Острый, - Мир наизнанку, говоришь Гар? - зло скалится.

Злость, злость поможет. Всегда помогала выжить. Он щурится. Опары, отработали засаду как надо.

Писк в шлеме унимается, возвращается шум.
- Прием, прием. На связи Острый, - он называет номер взвода.

Среди шума и потрескивания ему слышится эхо. Не может же быть, чтобы весь взвод. Сволочи!
- Гар, Гар, слышишь меня?

Отзывается едва слышное эхо, иссеченное треском и шумом.

***

Над голенищем армейского ботинка засела тупая боль и как будто опухоль. На штанине цвета хаки чернеет зловещее пятно. Нога застряла под грудой кирпича, а наклониться мешает режущая боль в ребре. Голова чугунная, мысли мешаются.

Острый упрямо повторяет позывные в шлем. Ничего. Иногда, среди шума слышит сам себя, но чаще один шум. Вслушивается напрягая слух. Поворачивает шлем и так и эдак.

Среди треска и шороха выныривает звонкий голосок. Детский или женский. Говорит на непонятном языке. Острый затаив дыхание вслушивается. Попали в окружение? Командиры говорили, что у них воюют старики и бабы с детьми. Зверюги. Оп-пары.

Снова голос. Может и Гар там? Пытают?
- Прием, прием! Гар, ты там?

Треск и молчание.
- Здравствуйте, - тихий голос.
- Кто это? Гар? Где Гар?
- Я не знаю, что это - "Гар".

Ребенок что ли?
- А ты кто?

Молчание и треск.
- Откуда у тебя рация? Как ты со мной говоришь?
- Я - Мара. Здесь разбитый шлем. Я в него говорю.

Девка, явно местная. Узнаваемый акцент, коверкающий окончания слов.
- А штурмовик, тьфу, человек, что был в шлеме, где он? Где ты находишься?

Тишина и шипение, показавшиеся вечностью.
- Человека тут нет. Я никого не вижу. Я прячусь в подвале дома.
- В подвале? В Гнилом зубе?
- Я не знаю «гнилой зуб». Наш дом бомбили и мы с братом спрятались в подвале. Улица Улисса, 14.

Правда, откуда ей знать про Гнилой зуб? Острый старается припомнить, видел ли на разбитых стенах таблички с номерами.
- Откуда знаешь язык?
- Я учила несколько языков. Испанский, французский...
- Хорошо, значит когда мы вас завоюем, не придется переучиваться.

Длинная пауза. Явно перетрусила. Училка какая-нибудь.
- А ты кто? Как тебя зовут?
- Можешь звать Острый. Такой у меня позывной. Твой брат тоже с тобой?

Молчание.
- Я похоже в соседнем подвале застрял. Тебе сколько лет? Оружие есть?
- Здесь очень холодно. И темно.
- Давно в подвале?
- И сыро, и крысы. Крысы - самое ужасное!

Острый вспоминает, что «крысами» местные называют штурмовиков. Ядовитое прозвище. Она на это намекает?

Ему кажется он слышит едва сдерживаемое рыдание.
- Ревешь что ли?

***

В груди скребет, как будто расчесывают ржавой вилкой. Лоб и затылок липкие от пота. Ноет все, Острый не может даже определить, что конкретно болит. Только девчонка иногда выдергивает его из трясины морока и боли.

- Почему вы на нас нападаете? - звенит голос Мары.

О, вот и добрались до главного.
- Воюют правители, а мы солдаты, исполняем приказы, - хрипит он стандартный ответ.

Язык во рту еле ворочается.
- А ты почему напал, Острый?
- Я солдат, выполняю волю Верховного. Воюю за него, за Гара.
- Кто это - Гар? Твой друг?

Острый чуть оживляется.
- Больше чем друг. Мой боевой побратим.
- Что же мы вам сделали, если ты нападаешь на нас вместе с побратимом?

Острый выдохнул сухим кашлем, и под тихий треск с обратной стороны микрофона, продолжил:
- Мара, так ведь тебя зовут, а ты знаешь, что это вообще-то наша земля? Незаконно отделенная.
- Незаконно? Но я прожила здесь всю жизнь.

Острый дышит тяжело, с присвистом.
- Ну что там твоя жизнь для целой страны. Дальше в прошлое надо смотреть, все из истории идет.
- А зачем смотреть дальше? Тебе сколько лет, Острый?
Вот трещотка.
- Странное имя - Острый, - продолжала Мара, - как ножик или ум. Остроумный это ведь неплохо для солдата?

Острый фыркает. Позывной он получил как раз таки за нож и соответствующий навык. На его остром как бритва клинке даже выгравировано "Острый".

- Мне - шестнадцать, а тебе пусть будет двадцать пять. Если мы тебя ничем не обидели, то я ни ты, Острый, не имеем отношения к этим давним историям.

Шестнадцать лет. Совсем девчонка, а говорит складно. В голове булькает, точно похлебка в суповом котле.
- Чего не уехали-то с семьей, когда все началось?
- Не успели. Многие не успели. Все дороги оказались перерезаны, пробки, движение встало. А потом началась стрельба и бомбежка.

Да, таков был стратегический план Верховного. Отрезать и захватить крупный приграничный город.
С языка едва не срывается злое "Так сдаваться надо было", но Острый останавливает себя. Он знает про концентрационные лагеря, куда свозят пленных, и как там с ними обращаются.

- Ясно.

***

Снаружи долго и протяжно громыхает, стены трясет, угрожающе сыпется с потолка. Наверняка авиация с артиллерией снова вычищают район. Директива проста: оглушить, ослепить противника. Следом вернутся штурмовики, такие как Острый и Гар.

Стены как будто морщатся, сжимаются. Ерунда, конечно, но воздуха правда не хватает. К горлу подкатывает едкий комок.

Острого долго рвет, сухими рывками, пока внутри не остается ничего, кроме ядовитой горечи. Внутренности скручены и выжаты словно белье после полевой стирки. Колышутся клубы смрадной пыли.

Когда спазмы снаружи и внутри стихают, Острый подбирает шлем дрожащими пальцами.
- Мара? Ты на связи? - хрипло шепчет он.

Треск в наушнике. Интересно, когда сядет батарея? На шлеме нет индикатора.
- Мара! Мара! - чужой голос, как у блеющей овцы.

Снова гребанное эхо. Томительные тишина и потрескивание. Девчонки больше нет? Он остался один?
- Мара? - переспрашивает почти безнадежно.
- Я здесь, - тихий голос.

Живая! Черт, чуть не вскрикнул от радости. Приятно, когда есть кто-то поблизости. Острый смущенно откашливается.
- Давно, спрашиваю, в подвале? Кормитесь чем?
- Несколько дней, наверное. Я в первый день еще выходила, собрала что смогла. Набрала воды. Но потом такая началась канонада...

Острый пытается отдышаться.  Воздух проталкивается сквозь распухшее горло словно со скрежетом.
- Хорошо, что у тебя выход наружу есть. Меня похоже наглухо завалило.
- У нас была тихая аккуратная улица. А сейчас одни развалины. Хочется закрыть глаза и проснуться от всего этого.

Опять ее несет. Чем ответить однако Острый не находит.
- В моей комнате стояло пианино. Там под крышкой у нас с Ярсом был тайник. Сейчас даже комнаты нет. Я боялась смотреть вверх, когда выходила. Одни обрубки стен торчат.

Острый протяжно тяжело дышит. Дыши глубже, как говорит Гар.

План верховного - молниеносное наступление с быстрым захватом территории - провалился. Короткий начальный успех обратился кровавым тяни-толкаем. Каждая городская зона, улица или крупное здание отбивались до последнего. Обороняющихся заливали огнем, артиллерия работала без остановки, но продвижение шло черепашьим темпом.

- Не разбив яиц, яичницу не приготовить. - буркает он угрюмо.

***

Острый переключает каналы слабыми пальцами. Сбивчиво повторяет позывные. Утомленное болью тело одолевает слабость. Неумолимо клонит в сон.

На всех каналах одинаковый треск. Пронзительно простреливает ребро, он фыркает и стонет, отыскивая более удобное положение.

- Какой он, твой Гар? - снова канал Мары.

Хорошо хоть девчонка там. Хоть и несет всякую чушь. В новом положении Острому чуть легче.

- Гар как Гар, упрямый, верный. Псих немного, не боится ни хрена.
- Правда не боится? Не представляю человека, который не боится. Я много чего боюсь. Например, крыс боюсь ужасно. А ты боишься, Острый?
- Неа, - он хмыкает. - Чего бояться. Чему быть, того не миновать. Сам на штык не полезу, конечно.
- А Гар полезет?
- Гар-то!.. - начинает Острый с задором, пытаясь вспомнить какую-нибудь их безбашенную выходку.

Ему вдруг приходит в голову, что в нынешней ситуации они с Гаром залезли на самый что ни на есть штык. Настолько, что гниет он теперь, похороненный заживо, в катакомбах без выхода. А Гар...

- Острый, - говорит Мара тихо, - А что нужно, чтобы стать твоим другом?

Он с усилием вдыхает подвижное, как рой мошкары облако пыли, чувствуя сухой запах его и вкус. Куда ее несет с этими разговорами? Да еще с подковырками, на которые не ответить сразу. Мозги бы собрать в кучу.

Время надо, много времени. Расти вместе в интернате. Как волчата, скучиться, прижаться спинами, скалиться, огрызаться. Драться вместе. Жратву воровать, голодать. Прятаться от полицаев. Выживать. Разве объяснишь все это?

- Брат твой где? - сипит он раздраженно. - Спит что ли? В такую бомбардировку надо еще умудриться заснуть.

Сам Острый чувствует, как волнами подкатывает дрема.
- Ярс здесь, неподалеку. А наше с тобой время, Острый, засчитывается во время, которое требуется для дружбы? "Жратву" я уже воровала.

Он непроизвольно смеется сухим кашляющим смехом. Вслух что ли он говорил про интернат? Ужасно хочется пить.

- Засчитывается...

***

Он то выныривает из забытья, то снова проваливается в тягучий морок.
Снаружи доносится мерный тяжелый стук. Точно сваи забивают, так что стены трясутся. Или это вена пульсирует в виске?

- Угу, - бубнит он в шлем, из которого сквозь треск доносится голос Мары.
- За рекой там есть излучина, на которую мы часто ходили. Ярс камешки в воду кидал.

Надо бы выключить, сэкономить батарею. Но черта с два он выключит. Если уж сдохнуть то вот так, под ее голос.

Интересно, сколько пацану лет?
- Десять, Ярсу десять.

Опять он болтает вслух. Десять. Острому было восемь, когда его забрали в военный интернат. Стратегический замысел Верховного.

- Слушай, - прерывает он ее, - Ты чувствуешь эту кислую вонь? Даже цементная пыль ее не прибивает.
Неужто смрад от газа ЭнПэхи еще держится?
- Нет. У меня тут только пыль и темнота. И к...
- Крысы, да, да... - глухо договаривает Острый.

У него тоже пыль и темнота, хоть глаза выколи. Фонарик он давно выключил. Светом можно пренебречь ради микрофона.
- Интересно сколько мы уже тут?
- Несколько часов.

Или дней. Молчание. Треск и шипение.

***

- Как ты думаешь Острый, мы здесь умрем?

Может и сдохнем, думает Острый. Еще разок причешут ковровой бомбардировкой и останется груда кирпичей. Добротно, между прочем, построен этот Гнилой зуб. Стены толщиной в метр. Не такой уж и гнилой.

- Не, не умрем. - хмыкает он, - Должны были бы умереть, давно сдохли бы. Слышишь как там бомбит, а мы тут в безопасном углу. Так что выкарабкаемся. Скоро начнут искать.

Пауза.
- Нас с Ярсом не начнут. Наверняка считают погибшими.
- Твои не будут искать, так мои найдут. Я то теперь знаю, что вы живые. Найдем.

Снова пауза.
- А что с нами будет? Что вы делаете с местными?

Местных свозили в концентрационные лагеря. Несколько таких с палатками огородили вдоль границы. Удобства там базовые: койки, умывальники да сортиры, но Маре в концентрационном лагере все же будет лучше, чем на нее наткнется взвод взбеленившихся штурмовиков.
Нет, этого он не станет рассказывать.

- Да ничего. Не бойся, я тебя в обиду не дам. Ты по нашему говоришь, выведу тебя в город, пристрою.
- А Ярсу тоже поможешь?
- Ярс с тобой, ясное дело. Только тихий он у тебя. За все время голоса не подал.
- Да, он совсем не говорит теперь... - задумчиво. - Острый, а я теперь твой друг?

Дался ей этот друг. Губы непроизвольно растягиваются в улыбку.

- Друг, друг.
- Хорошо.

Острый умолкает, разделяя общую с Марой тишину и темноту.

***

Острый просыпает резко, рывком. Снаружи кто-то копошится, он чувствует вибрацию стен.
- Мара. - Острый наклоняется к шлему.
Фонит эхо и... ничего.
- Мара.
Тянутся минуты.
- Мара.

В бульоне непроглядной тьмы плавают бестелесные призраки и касаются вуалями его лба, носа, щек. Терпеть становится невозможно, Острый взбрыкивает и поворачивается. В ключицу и ребро будто вгоняют по гвоздю. Он орет, разгибается насколько позволяют стены, ищет положение без боли.

Чертыхаясь, устраивается. Руки дрожат, дышится с перебоями. Нащупывает в шлеме кнопку фонарика. Щелк. Клубы пыли, словно прижатые к земле облака, но только живые, колеблющиеся.
- Мара, где ты?

Шипение динамика без ответа.

Возня снаружи усиливается. Сверление, точно гусеницы крошат камень. Грохот.
- Мара.

Тихое эхо.
Вокруг вскипает землетрясение и стонет каменная кладка. Стена и пол трясутся, поднимая новые ворохи пыли. Гранатометом шарашат, думает Острый. По остаткам Гнилого зуба. Держишься молодцом, Гнилой зуб!

- Мара! - вопит он отчаянно.
- Я здесь, - тихий, едва различимый голос.
- Жива! - вскрикивает он радостно.
- Очень страшно. Бомбят без остановки, я ничего не слышу, совсем не осталось сил.

Сколько можно бомбить, сволочи! - Острый скрежечет зубами. Улица давно превратилась в кладбище с курганами из битого кирпича.

- Наши с вашими похоже снова схватились наверху, - он старается говорить бодрее.
- Ничего не чувствую, - голос Мары едва слышен, - Не могу дышать.
- Что? Мара! - кричит он отрываясь от стены, чувствуя острую боль и ударяясь головой о скошенный низкий потолок. - Дыши, Мара, вдыхай глубже!
- Ничего не чувствую и не слышу, - еще тише.

В этот момент стену проламывает массивный металлический зуб.

***

Острого перевязывают на скорую руку и относят на узких армейских носилках к ближайшей обочине. Зафиксировали левое плечо, ногу с переломом голени сунули в сапог с жесткими направляющими.

Бездушный медик стащил с Острого ботинки, ремни, разрезал штанину и китель. Освежевал по лучшему разряду, как сказал бы Гар. Только шлема Острый не отдал, вцепился в него как псих, сжимая стертыми, пыльными пальцами. Угрожающе сверкал глазами - попробуй отбери. Медик не стал пробовать.

На месте Гнилого зуба торчит кирпичный чурбан этажа в два с половиной. Вместо улицы — могильник с мусорными насыпями, утопающий в клубах пыли, с обелисками в виде остовов обгоревших танков.

В голени и ключице сифонит боль. Над Острым небо заволоченное серым одеялом облаков. Вечер? Утро?
- Мара, - упрямо повторяет он в шлем, держа его на груди.
- Лежи, лежи, Острый. - приближается фигура с офицерскими нашивками. Ротный командир с позывным Седой. Руководит сбором тел и поисками выживших.

- Нашли? - вскидывается Острый. - Мара и Ярс, девчонка с мальчишкой.

Острый с надеждой смотрит на Седого. Тот в ответ внимательно смотрит на Острого.
- Нашли Гара, твоего напарника. Раздавило плитой, завалило в двух шагах от тебя.

Острый уже знает, что из его взвода выжили только двое. Оба в военном госпитале. Засада на штурмовой отряд была быстрой и сокрушительной. Выходит, Гар нырнул вслед за ним в Гнилой зуб.

- Это его шлем, - продолжает Седой показывает Острому сплющенную полусферу, с треснутым, словно опутанным проволочной сеткой защитным забралом. - У тебя с ним была настроена прямая связь, так, штурмовик?

Обращение "штурмовик" - формальное. Но Острому все равно, он почти не видит разбитого шлема Гара с пятнами крови.
- А девчонка с мальчишкой?
- В подвале до сих пор держится вонь от ЭнПэхи. Ты похоже здорово надышался, - говорит Седой. - Позови-ка в микрофон свою девчонку.

На лице Седого нет эмоций. Брови опущены и взгляд как будто осуждающий. Острому, впрочем, наплевать.
- Мара, - через боль в ключице он тянется к шлему. - Ма..

Из шлем Гара в руках Седого доносится его голос: Мара.
- Что, что это значит? Почему я слышу себя?

Динамик сплющенного шлема дублирует слова Острого.
- Дыши глубже, Острый. Шлем Гара, - отвечает Седой. - Канал и частота повторяют твой передатчик.

Острый морщит лоб и не понимает.
- Мы нашли в развалинах тела местных. Там девчонка и мальчишка. Только накрыло их неделю назад, скорее всего после первого штурма. Картинка, скажу тебе, не из приятных, над ними уже крысы постарались.

Крысы. Острый моргает растерянно.
- Пока в катакомбах осматривался, еще кое-что нашел. Рядом с телом Гара.

Седой протягивает Острому листок бумаги. Точнее, фотографию. Пыльную, грязную, порванную по всей правой стороне. На ней отчетливо видны девушка лет пятнадцати и мальчик лет десяти.
- Переверни.

Фотография подписана на иностранном языке, но имена вполне различимы "Мара и Ярс".

- Читаешь по ихнему, на опарышевом? - в голосе Седого проскальзывает эмоции.
Над Острым небо заволоченное серым одеялом облаков. Поперек одеяла - слепящая рваная рана, за которой прячется солнце.

- Крысы, - шепчет Острый, с лицом и волосами покрытыми цементной крошкой, точно пеплом. А потом ревет громко, протяжно, - Крысы мы, крысы!

Крик растворяется в пустом небе.