Темные века

               


         Эти события произошли в Темные века. Так в истории называют самый мрачный период Средневековья. Можно смело сказать, что жизнь тогда была не жизнь, а сущий ад. Лучше сразу ложись в гроб и помирай, так тогда стоял вопрос. Трудно даже представить, как бы мы жили в Темные века и чего бы делали, окажись в таком дьявольском месте
         Конечно, сейчас возникли разные альтернативные теории, что, якобы, Темных веков вовсе и не было, а возможно и Средних как таковых. И что не далее как триста лет назад еще цвела и тихо загнивала Великая Римская империя. Ну, не триста, а пятьсот. Максимум шестьсот тридцать. А потом Тартария, частью которой была Римская империя, погибла под ударами пришельцев, Атлантида погрузилась, Антарктида всплыла, Наполеон взорвал атомную бомбу, города просели по второй этаж, а там уже появились и мы. Ну, как-то так. Все же эти подтасовки с лишней тысячью лет сделали немецкие историки Миллер и Шуляр. Они были слепыми орудиями той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Ну, типа Сороса наших дней.
         Это очень может быть.
         С другой стороны, может оказаться, что было все - и  Темные века, и Средние, и рококо с барокко, и монголо-татарское иго.
         И если бы нам предложили выбирать между той историей и этой, то для нашего, в высшей степени правдивого, повествования, все же выгоднее, чтобы Темные века были. А иначе как же рассказывать об их событиях, когда их не было? Нет, договоримся и будем считать, что все-таки  были.
         Давайте же, друзья, представим с вами разгар этих Темных веков, или даже ихний угар, в году эдак тысяча двести двадцать третьем.
         Ах, благородные мессиры читатели! Вы понятия не имеете, насколько хреново жилось в этом угаре! Что говорить, если мы скажем, что дела тогда шли еще хуже, чем даже сейчас, когда воюют Россия с Украиной, а Англия их науськивает, очевидно, намеряв себе две жизни.
         Но вообще, если быть совсем уже законченным педантом, то Темными веками в истории /не альтернативной, а школьной/ считаются века с шестого по десятый. А поскольку  события нашего  правдивого рассказа происходят в  двенадцатом веке, точнее в тринадцатом - то это получаются уже не Темные века, а так, обычные Средние. Ну и ладно, ну и пусть.  Средние, так Средние. В сущности нам это абсолютно фиолетово. Хотя, конечно, название «темные», применительно к векам, звучит очень выигрышно для нашего эстетического уха. Но верность историческим фактам, любовь к истине, вассальная преданность нашему сюзерену читателю - дорогого стоят. Гораздо дороже, чем все словесные побрякушки и бубенцы, вместе взятые. Черт, а все-таки «Темные века» это очень хорошо. Шикарно. Пусть будут названием. С названиями же как - чем непонятнее, тем лучше. Впрочем, название ерунда, а  мы*  переходим к сути дела.
         Итак…

         Итак, ранним утром двадцать четвертого июля одна тысяча двести двадцать третьего года из ворот замка Монтрезор выехал юноша, совсем еще мальчик, хрупкий и изящный как паж, верхом на белом муле. Он процокал по опущенному подъемному мосту и затрусил по просторам, ну, скажем, Бургундского Королевства.
         Юноша, похожий на мальчика и впрямь был пажом высокородной и преславной дамы, графини Брунгельды д*Альбре. Мальчугана же, этого юношу, звали Жоффруа де Рэ. Он был младшим сыном барона, тоже, соответственно, де Рэ.
         Он трусил по дороге, обсаженной по бокам орехом и кудранией, называемой также клубничным деревом и хмурил брови.
         Дорожную пыль прибило прошедшим ночью дождем, воздух благоухал олеандром и лимоном, и солнце Прованса щедро расточало свои лучи земле и людям, и разным тварям, и стрекозам, и даже катарам* с альбигойцами*.
         Жоффруа же ехал, кусая губы и не замечая красот окружающего  пейзажа, ибо им владела мучительная дума: как скоро он справится с трудным делом, припадет к стопам своей повелительницы, великолепной Брунгельды и сорвет, наконец, благоуханный плод запретной любви.
         Собою Жоффруа, как уже выше говорилось, был милым мальчиком и юношей изящным, а его крепкие ляжки в лазоревых чулках  и необычайно крупный нос обличали мужскую стать.
         Солнце жарило вовсю, дорога бежала лавандовыми полями Воклюза то меж горных гряд Люберон и Сент-Бом, то по берегу  Дюранс, речушки, коей хрустальные струи… струи, кои…  э-э… -  и так далее. И юный Жоффруа то хмурился, вспоминая о порученном ему важном  деле, то, забывшись, улыбался и напевал услышанную недавно пастурель* бродячего трубадура:

                Хоть я от счастья далек,
                Но скучно и ей
                От нежных затей -
                Зачем же мне изощряться
                В искусстве речей… -

и так далее.
         Уже давненько между юным красавцем пажом и его госпожой тлела любовь.
         Но как только она разгорелась и превратилась во всепоглощающий костер, мужу  дамы Брунгельды господину Д*Альбре вдруг вздумалось спешно отправиться в Крестовый поход воевать Гроб Господень.
          Это было бы на руку нашим влюбленным, когда бы проклятый старикашка, уезжая,  не препоясал чресла  супруги таким ужасным поясом верности*, что нечего было и думать о чем-либо кроме воздыханий и лобзаний украдкой, пока предусмотрительный рогоносец не вернется из-под стен Иерусалима.
         Конечно, замки поясов верности бывают разные и иные из них легко открываются стилетом кавалера, дамской шпилькой, или даже отпираются сами собой под воздействием кавалерского телекинеза.
         Но в случае с прекрасной Брунгельдой господин граф предпринял особые меры, и пояс с замком чрезвычайно хитрой конструкции  был заказан и изготовлен в Арле у знаменитого оружейного мастера Гийома Розена. Чертова железяка обошлась ревнивцу в сто двадцать каролингских денаров и открыть ее замок без ключа, сколько ни пытались несчастные влюбленные, было делом совершенно безнадежным.
        Ситуация сделалась еще пикантнее, когда громом прогремело известие о гибели графа Д*Альбре под стенами Марселя от последствий трактирной ссоры с немецким рыцарем Танкредом фон Клокотау.
         Вскоре трагическое известие вполне подтвердилось, ибо в замок Монтрезор прибыли тело господина графа, так и не доплывшее до Палестины, его доспехи, вооружение и печальный боевой конь.
         Тем же вечером в замке была произведена церемония всеобщего лобзания меча усопшего, как  испокон веков было заведено в роду Д*Альбре.
         Тело изрубленного в лапшу крестоносца воняло и разлагалось в замковой часовне, клубился ладан, и замковый капеллан служил запоздалую мессу.
         Оправившись от этих новостей, наши влюбленные - юный паж  и вдова графиня Д*Альбре, которую настолько красили траурные одеяния, что пылкий Жоффруа, совершенно обуянный страстью, едва не овладел ею сразу после похорон невзирая на пояс верности - предались горю и отчаянию.
        Да и то, как же было ему не предаваться, коли ключа-то  - волшебного ключа от райских врат - так и не было найдено ни в дорожных сундуках  мертвого графа, ни в чресседельных сумах, ни   даже в золотом нашейном ковчежце, где хранились священные реликвии и амулеты.
         Совершенно ясно становилось, что прекрасной Брунгельде суждено было окончить свои дни, так и не познав иных радостей, кроме молитв и вышивания гобеленов.
         Еще плакали влюбленные, еще возносили небу пени в объятьях друг у друга, когда Брунгельду, более хладнокровную и сообразительную, посетила мысль, что еще не все потеряно, если бы  только  удалось изготовить ключ-дубликат к замку, уговорив или подкупив этого самого Гийома Розена, оружейника из Арля, ставшего их свирепым палачом, не ведая того.
         И вот куда получается спешил и направлялся со всей возможной скоростью  Жоффруа де Рэ, не замечавший в своей экзальтации ни красот природы, ни чего-либо другого. Он без конца потряхал серебряной уздечкой и пришпоривал мула:
         - Скорее! Ah! Mon Dieu! - шептал  малыш Жоффруа, и тяжелый кошель, полный графского золота, бил по его ляжке.
         Но, увы, как не спешил Жоффруа, он все же опоздал.
         - Ах, господин! - воскликнул сын оружейника Гийома Розена. - Вы разминулись с моим отцом не более чем на три дня! Он уехал вместе с войском мессира Бонифация Монферратского, чтобы плыть вместе с ними в Святую Землю, соблазненный изрядными барышами c того, что в промежутках между битвами  будет починять доспехи и оружие наших храбрых рыцарей, благослови их Господь на священную борьбу за Его Гроб! - и сын Гийома Розена набожно перекрестился.
         Несчастный Жоффруа, проклиная все гробы на свете и идиотов оружейников, которым не сидится дома, кинулся со своим мулом по дороге в Марсель, где, как он слыхал, происходит посадка христианского войска на корабли берберийских пиратов, взявшихся за огромные деньги доставить крестоносцев в Газу.
         В этот день, исполенный волнений, мытарств, нечеловеческого напряжения его молодых, но  далеко не безграничных, сил, Жоффруа по временам, соскочив с бедного животного с подведенными пахами и уже не белого, а серого от пыли - валился в придорожную траву и катался по ней, плача от горя и бессилия, ибо совершенно ясно понимал, что, застань он даже этого ремесленника в порту - как и чем смог бы тот помочь ему и Брунгельде - в суете сборов, в горячке чемоданного настроения? Тупое отчаяние нисходило тогда на Жоффруа, и рыдания переходили в мучительные стенания.
         Но любовь и верность Даме Сердца гнали Жоффруа дальше и ввечеру седьмого дня, считая со дня его отъезда из замка Монтрезор, он был уже неподалеку от марсельской бухты. Тут, в довершении всех бед, мул пал под ним, и последние три лье* он пробежал на ватных и подгибающихся ногах.
         - Ах, молодчик! - вскричал оружейник Гийом, которого Жоффруа каким-то чудом отыскал в портовой таверне «У лебедя» и с пьяным панибратством ударил пажа по плечу. - Да на кой черт перся ты в такую даль и сбивал ноги в кровь, коли все дело можно было порешить еще в Арле с моим сыном? - и Гийом пьяно расхохотался. - Помню, помню их светлость графа, как же! - продолжал вопить он на весь кабак. - Славный поясок я изготовил для его женки-потаскухи, черта с два откроет! Я еще содрал с их высокородства сто двадцать денье, ей-Богу, чтоб мне лопнуть!
         Тут Жоффруа внезапно окрепшей рукой схватил дерзкого мужлана за горло:
         - Ах, мошенник! - вскричал он. - Как смеешь ты грязнить своим холопским языком набожную, богобоязненную, практически святую, даму!
          - Полно, полно, - струсил Розен. - Возвращайтесь, мой юный господин в Арль, да скажите моему сынку Жаку, пускай найдет в  бумагах чертеж замка от пояска мадам супруги  их сиятельства графа Д*Альбре. Жак изготовит вам этот несчастный ключ за час. Но только, - сказал оружейник, алчно улыбаясь, - стоить вам это будет недешево - двести сорок денье, уж не обессудьте, такой порядок, - Розен гнусно подмигнул, - в подобных случаях…
         Вот, дорогой друг читатель, уже и забрезжил на горизонте отблеск развязки этой трогательной и удивительно правдивой истории - развязки, как вы и сами догадались, счастливой.
         Впрочем, как оно обычно и бывает, кому-то счастливой, а кому-то и не очень. Кажется, это называется у философов дуализмом.
        Не прошло и девяти дней, если считать время от разговора в марсельской таверне, как облегченный тароватыми оружейниками на двести сорок денье, причем сорок из них влюбленный юноша внес от себя, продав колет с выпушками, алого бархата пулены*, шитую бисером шапочку и небольшой элегантный меч - не прошло, говорим мы и полторы недели, как голодный, босой и оборванный хуже последнего бродяги, Жоффруа де Рэ дотащился до замка Монтрезор, был под руки введен к безутешной вдове и, тяжело упав на колено, возложил заветный ключ к ее стопам.
         Что тут было! Вдова Д*Альбре осыпала лицо и руки любимого горячими поцелуями, тысячи нежных словечек слетали с ее языка. Нужно ли говорить, что ключ был опробован сразу же, очень удачно подошел к замку и отпер его с хрустальным звоном, показавшимся нашей паре музыкой сфер.
         К сожалению, пожать плоды своего подвига Жоффруа не было суждено, так как  тут же, у ног Брунгельды он заснул как убитый, проспал двое суток и потом еще долго восстанавливал свои силы, кашляя кровью и мерзнув на солнцепеке.
         Освобожденная же от уз Брунгельда не могла долго обходиться лишь юным, хрупким и к тому же подорвавшим здоровье в странствиях, Жоффруа. Поэтому вскоре завела себе еще трех паладинов, а несколько погодя, для души, еще и четвертого, Рыцаря Без Страха и Упрека, барона Фрон де Бефа, настоящее животное, который бил ее смертным боем.
         Жоффруа же, оскорбленный в лучших чувствах, сперва хотел повеситься, утопиться и перезать себе глотку. Но потом все же одумался и решил поступить оруженосцем к какому-нибудь рыцарю, отправиться за море и сложить голову в Синайской пустыне, прошептав напоследок; «О, Брунгельда…» Но потом передумал, так как, во-первых, новый  крестовый поход все откладывался и откладывался, а во-вторых, руководить им должен был венгерский король Андраш, что, согласитесь, для дворянина из рода Монморанси-Лаваль было довольно-таки унижением.
         В конце-концов Жоффруа отправился домой в родную Бретань, где матушка, тетушки и кумушки в два счета сосватали ему  Ильзу,  среднюю дочку барона де Ла Тур дю Пэн, в которую Жоффруа тут же влюбился со всем пылом молодости и вскоре на ней женился.
         Сначала он жил у тещи с тестем в их тесноватом, похожем на скворешник, замке Иль-Фор-де-Жу, а после смерти дорогих родителей переехал в свой родовой замок Экуэн.
         Пошли у них дети, все как один мальчики.
         И никто, ни Жоффруа, ни супруга его Ильза, даже не догадывались, что отпрыск одного из них, ихний пра-пра-правнук, Жиль, прославит род де Рэ и войдет не только в историю как Маршал Франции и сподвижник Жанны д*Арк, но и в репертуар провинциальных театров под именем Синяя Борода.


         *Во вступлении к собственно рассказу частенько мелькает словечко «мы»: «мы могли бы»; «мы клянемся»; «мы даем руку на отсечение» и т.п. Это не значит, что рассказ писала группа авторов, подобная коллективу, создавшему Ветхий Завет в вавилонском плену, или что автор эгоцентрист в духе: «Мы, Николай Второй», а просто «мы» звучит веско и многозначительно, и часто применялось другими прославленными авторами, имена которых автору не хотелось бы поминать всуе.

         *Катары, альбигойцы -  еретики.
 
         *Пастурель /пасторела/ - жанр песни, изображающей беседу рыцаря с пастушкой.

         *Пояс верности - пояс целомудрия, венецианская решетка - устройство, механически предотвращающая половой акт. Устройство это представляло собой настоящее орудие пыток: громоздкая конструкция, закрывающая всю нижнюю часть тела страдалицы. В поясе было предусмотрено лишь одно крошечное отверстие для справления естественных надобностей, а о личной гигиене и речи быть не могло. /Google/
         Добавим от себя, что если вы посмотрите в Google на фотографии этих «конструкций», вы содрогнетесь, причем не так женщины, сколько мужчины.

         *Пулены - узкие туфли. Их носки, загнутые необычайно высоко, подвязывались к лодыжкам, к коленям и даже к поясу.

         *Три лье /фр.м.дл./ - 13 с лишним километров.