Жизнь и смерть удивительной мухи Луцилии

I

На дальней окраине провинциального городка, в самой гуще помойки, произошло весьма заурядное для этого места событие: на мослах старой коровы родилась муха.
Несколько дней она ползала по вкусно пахнущим отбросам и терпеливо ждала, когда крылья обсохнут и окрепнут. Как только это случилось, муха весело встала на крыло и вместе с ватагой сестёр и подруг полетела жить.
От рождения муха была очень смышлёной и смелой. В её крошечном теле спали глубоким сном большие мечты и немалые амбиции. Но, будучи ещё слишком юной, она ничего об этом не знала.
Не знала муха и своего отца, не знала, что родилась в так называемой неполной и неблагополучной мушиной семье, настолько типичной для этих мест, что о существовании отцов и благополучных семей тут даже не догадывались.
Её мать, грузная зелёная падальница, известная в округе скандалистка и   пьяница,   промышляла на местной скотобойне и вечно была на сносях. В перерывах между драками за территорию с другими мухами она без конца производила на свет жирных опарышей от разных пролетамцев.

Быстро подрастая, юная муха наслаждалась своей незамысловатой жизнью: весело вилась вокруг помоек и выгребных ям, кружила над полосками огородов, вкусно пахнущих свежим навозом, и обожала обедать на скотобойне. Всё вокруг было родным и знакомым.
Но скоро её внимание привлекли бескрылые гигантские существа, перемещавшиеся на задних лапах. По рассказам матери, мухи с незапамятных времен соседствовали с этими верзилами. Мушка стала заглядывать в дома великанов и с любопытством наблюдала за ними.
Эти особи — самцы, самки и их детёныши — называли себя людьми. Они еле-еле двигались, а жужжали так медленно, что смышлёной мухе ничего не стоило выучить их повадки и усвоить азы примитивного языка.
Неряшливые в быту человеки снабжали едой и кровом бесчисленные сообщества двукрылых. Именно поэтому невзрачные комнатные мухи с глазами цвета гнилой брусники боготворили исполинов.Но мухи-падальницы,   будучи   гораздо   ближе к реалиям жизни и смерти, смотрели на людей с презрением. Для них человек ничем не отличался от лошади, коровы или даже свиньи. В его мёртвом теле падальницы с таким же успехом растили своё потомство.

Там, где жили гиганты, мухи процветали. Горы гниющих отбросов возвышались вблизи городов, превращая вонючие помойки в настоящий мушиный рай. Нерадивые работники скотобоен выбрасывали останки животных в чистом поле и тем самым создавали для мух шикарные родильные дома и ясли. Везде, где обитал человек, появлялись на свет бесчисленные полчища двукрылых.
Мир мух и мир людей прилипали друг к другу плотно, как хлеб с маслом, и было непонятно: то ли мухи жили в мире людей, то ли люди — в мире мух.

Жизнь в сонном   захолустье   была   отсталой и примитивной, но юная мушка с лёту уразумела: у человеков найдется чему поучиться. Поэтому она всё чаще стала наведываться в места обитания людей исключительно для своего интеллектуального развития.
Мухе нравилось заглядывать в местную школу и наблюдать за маленькими детёнышами двуногих. Те смирно сидели за партами и слушали монотонное жужжание человеческой самки с подобием птичьего гнезда на голове. Иногда они обмакивали острые палочки в чернила и, высунув языки, царапали палочками бумагу.

Каждое утро начиналось с того, что муха на бешеной скорости влетала в окно школы и делала небольшую разминку, нарезая круги под люстрой. Улучшив мозговую циркуляцию, муха садилась на первую попавшуюся чернильницу и с наслаждением отхлёбывала магическую синюю жидкость, ибо уже твёрдо знала, что та открывает путь к знаниям.
После уроков муха летела в ближайший дом. Там она устраивалась на стене и концентрировала внимание на светящемся ящике с тараканьими усами- антеннами, который люди называли телевизором. Уставившись на экран каждой фасеткой своих глаз, муха жадно поглощала информацию.
В этом небольшом ящике удивительным образом умещался огромный мир, который муха познавала со всей мушиной скоростью.

И однажды бархатный голос из телевизора сообщил ей, что представительниц их вида называют луцилиями.
— Вот это да! Так я — Лу-цил-л-л-лия? — ахнула муха.
Она покрутилась перед зеркалом, любуясь собой, и охотно согласилась с бархатным голосом:
— Ты прав, я вылитая Луцилия!
Так юная муха обзавелась именем.

Ежедневно из ящика с тараканьими усами выливался мощный поток новостей, и мозг Луцилии впитывал, как губка, всё услышанное и увиденное. И так как муха от рождения была умницей, она буквально на лету схватывала информацию, делала выводы, вырабатывала теории, а потом   применяла   их на практике.
Посмотрев пару увлекательных передач «В мире животных», Луцилия сделала своё первое открытие.
 
Жизнь всех существ заключалась в следующем: питаться себе подобными, производить себе подобных и кормить собой себе подобных.

А когда в ящике с тараканьими усами начался фильм о лососе, Луцилия сделала второе важное открытие:
— У матушки-природы разработан чёткий план для каждой твари!

Муха смотрела в телевизор и не верила своим глазам: жизнь несчастной рыбы служила ярким подтверждением этой теории.

Родившись и немного окрепнув в родном ручье, молодые лососи отправлялись в долгое и опасное плавание к морю или океану. И те, кто благополучно достиг морских глубин, жили там припеваючи. Они вдосталь ели, росли, копили жир и вскоре превращались в великолепных рыбин.
Им бы жить — не тужить в море-океане, но глупцы отправлялись в долгий путь на родину! Чтобы попасть в вожделенное место, лососи шли против течения и, обдирая шкуры, преодолевали пороги.
Реки буквально кипели от рыбы, а маленький мозг мухи клокотал от увиденного.

Наконец, оставив за хвостом сотни километров, измождённый лосось возвращался в воды обетованные, откладывал икру и тут же умирал от полного истощения.
И как тот, кто, умножая знания, умножает скорбь, Луцилия содрогнулась от вопиющей жестокости матери-природы.
Она поняла, что смысл жизни всех существ, населяющих землю, заключается лишь в том, чтобы оставить после себя потомство, а затем бесславно протянуть плавники или лапы.
— Так-так… — размышляла муха. — Значит, всё, что от тебя требуется, — это продолжение рода… И никому нет дела ни до тебя, ни до твоих планов на жизнь! — ужаснулась она своей догадке.

Это стало третьим и самым важным открытием Луцилии. Она была потрясена до глубины брюха, и возмущение её не имело предела.

Она вспомнила, как старые мухи, отслужив службу природе, впадали в сонное состояние и становились лёгкой добычей мухобоек или прожорливых птиц. А те, кому удалось избежать насильственной смерти, подыхали буквально на лету и падали одна за другой в холодные осенние лужи.
— Ага! Щас! — Луцилия погрозила кулаком птицам: — От меня вы кормёжки не дождётесь!
От негодования муха нарезала пару кругов под потолком, а потом, сделав в воздухе головокружительный пируэт, уселась на люстру и категорически заявила одной из лампочек:
— Холодная лужа — это не про меня! Жизнь мухи слишком коротка, чтобы тратить её на производство жирных опарышей.
Это прозвучало очень по-новаторски.

Луцилия решила поделиться своими прогрессивными мыслями с другими молодыми мухами. Она пригласила их на слёт-собрание и начала речь:
— Сёстры и подруги! На самках всей земли лежит непомерная ответственность: тяжёлый труд вынашивания и рождения потомства. А в это время самцы вольны делать всё, что им заблагорассудится. И без каких-либо обязательств. Глупо нам, прекрасным феминам, слепо подчиняться матушке- природе!
Но сёстры и подруги лишь крутили головами и недоумённо переглядывались меж собой. Они плохо понимали, о чём жужжит эта странная муха.
— Природа требует от нас самоотдачи и самопожертвования, — гнула свое Луцилия. — От этого мы, мушиные самки, толстеем и стареем. А потом, забытые   всеми,    подыхаем    в    осенних    лужах,    так и не успев насладиться молодостью и свободой!
Луцилия сделала вжик-вжик крыльями.
— Не кажется ли вам, что секрет красоты и долголетия фемин кроется не в самопожертвовании и самоотдаче, а в самосохранении и самообретении? — спросила Луцилия, глубокомысленно окинув взглядом соплеменниц.

Молодым мухам ничего такого не казалось. Жалкие глупышки не вняли её пламенным речам и раздражённо включили свои жужжалки. Луцилия приняла рокот нетерпения за гул одобрения и с азартом продолжала:
— А ещё я слышала от некоторых двуногих, что бесконтрольно размножаться на перенаселённой планете — это преступление!

Но молодые самки, память которых от рождения была слишком короткой, тут же забыли, о чём вещала прогрессивная муха. Услышав слово «размножаться», они сорвались с места и весело полетели спариваться.

Луцилия сначала огорчилась, но потом махнула на дурочек лапой.
 
— Как хотите! Вы сдохнете такими же безмозглыми, какими родились! — с презрением прожужжала она и полетела в ближайший дом продолжать образование.

С этого дня у мухи появилась цель: она не только решила обхитрить матушку-природу, но и когда-нибудь открыто объявить ей войну.

Шло время. Луцилия взрослела, умнела и хорошела. Как-то раз она снова увидела своё отражение в зеркале и поняла, что стала писаной красавицей.
Природа, которой Луцилия отказалась подчиняться, наделила её броской внешностью: огромными терракотовыми очами, слюдяными крылышками, что играли на солнце радужными бликами, нежным позолоченным брюшком и шикарным платьем изумрудного цвета. Невзрачные комнатные мухи, глядя на красотку, лопались от зависти.

Разумеется, от поклонников у Луцилии не было отбоя, но молодая муха их всех с презрением отвергала. Самцы-провинциалы её не интересовали. Эти нервные создания с глазами в кучу только и делали, что гонялись, как умалишённые, за потенциальными невестами. Они нелепо нарезали вокруг них круги, пытаясь одновременно набить брюхо, присмотреть подружку и отогнать соперников. А пока они суетились, самки, перемигиваясь друг с другом, неспешно переползали с вегетарианства на белковую диету: питались то нектаром, то падалью.
Но умная и наблюдательная Луцилия заметила, что после недолгих брачных посиделок или акробатических спариваний на лету деланое спокойствие мушиных самок вскоре бесследно исчезало. Сильно растолстев, они с громким гудением начинали озабоченно носиться над помойками и скотобойнями, прикидывая, где бы соорудить ясли для своих толстых отпрысков. А потом, наскоро опростав брюхо, снова позволяли самцам садиться себе на спину!
Увы! Бедолаги знали только это и ничего более.
Мать-природа об этом хорошо позаботилась.

Луцилия видела, как мухи без конца производили себе подобных, но очень скоро их жизненная сила истощалась, и бездна холодных луж мрачно поджидала скукоженные трупики.
С нескрываемым ехидством Луцилия подсчитывала мёртвых самок, отдавших последний долг природе.

Муха в очередной раз покрутилась перед зеркалом.
— Тривиальная жизнь и жалкая смерть — это не для меня! — заключила она. — Я красива и умна. Пора двигаться дальше и испробовать всё на свете!
Луцилия была уверена: впавшая в летаргию глухая провинция препятствует развитию не только мушиных самок, но и фемин двуногих.

Иными словами, Луцилия созрела для перемен.
И тогда   муха   всерьёз   задумалась   о   переезде в столицу. Именно там была красивая жизнь, о которой она мечтала: яркие огни широких улиц, бесчисленные парки, кафе и рестораны.
— Непременно в столицу! — решительно прожужжала Луцилия и тут же полетела на вокзал.
Она села на первый проходящий через городок товарняк с мясом и отправилась в путь. В вагоне она оказалась не одна: там было полно безбилетных мух, волей или неволей ехавших на поиски новой жизни.


II

Вскоре Луцилия прибыла в столичный город. Вылетев с железнодорожной станции, она мудро присоединилась к приезжей мухоте   и   вскоре   добралась до рынка. Тухлое мясо и рыба здесь не переводились, и на каждом шагу стояли ящики с гниющими фруктами — настоящий гастрономический рай.
Не прошло и дня, как Луцилия освоилась на новом месте и, благодаря неутомимой энергии и смекалке, стала предводительницей базарных мух. Но через пару суток она осознала: здесь текла всё та же провинциальная жизнь. И рынок ей опротивел.

Вскоре смышлёная и пробивная Луцилия обзавелась квартиркой в старой пятиэтажке недалеко от шашлычной. Это была маленькая щель в простенке   над  вентиляционной   трубой,   что   висела у самого потолка на кухне коммуналки. Какое-никакое, но собственное жилье! Здесь она всегда могла чем-нибудь поживиться, а в простенке приятно пахло гнилью и мусором, напоминая о родной помойке.
Луцилия немного стыдилась своих врождённых низменных вкусов, потому что даже в мыслях стремилась к совершенству и даже наедине с собой противилась матушке-природе.
 
На кухне бурлила и пенилась столичная жизнь: звенели кастрюли, шкворчала рыба на сковородках, громко ссорились жильцы и звучали пьяные монологи слесаря Петровича.
Муха всей душой полюбила свою квартирку, а со временем по достоинству оценила жужжание, исходящее изо рта Петровича.
Мастер золотые руки и запойный пьяница был известен в районе сбивающим с ног перегаром и латинскими афоризмами. Благодаря слесарю Луцилия стала ещё образованней, выучив несколько премудростей древних римлян.
«Жизнь коротка», «Познай самого себя», «Через тернии к звёздам» — эти глубокомысленные изречения как нельзя лучше отвечали её личным убеждениям.
По утрам Луцилия вылетала в город и наслаждалась столичной суетой. Она посещала уличные кафе и пикники в парках, играла с двуногими в догонялки и даже разок заглянула в модную галерею на выставку картин. Всё это было вкусно, весело и очень расширяло кругозор.
Луцилия наконец почувствовала себя по-настоящему счастливой.

А вскоре в её жизни произошло знаменательное событие: она подружилась с одной из проживающих в коммуналке дам, которая угощала Луцилию вареньем. Лицо дамы украшал длинный, похожий на хоботок мухи нос, на котором восседали очки с толстенными линзами  в  оправе  брусничного  цвета, а на верхней губе имелся редкий волосяной покров. Дама была учительницей биологии на пенсии, и звали её Генриетта Соломоновна.
Луцилия даже прониклась к соседке неким сочувствием — то ли из-за её преклонного возраста, то ли из-за схожести со старой комнатной мухой.
Учительница оказалась доброй и чудаковатой. Она ласково называла Луцилию «моей Цокотухой», «прекрасным экземпляром» и «мушкой-подружкой».
Муху это немного обижало:
— Моё имя из благородной латыни! Я — Луцилия, а не какая-то дурацкая Цокотуха! — недовольно жужжала она.
Но муха прощала старую учительницу из-за её благодушия и щедрости.

Обычно, когда на   кухне   коммуналки   никого не было, Генриетта Соломоновна ставила в центре своего столика блюдце с размазанным по нему клубничным вареньем и ждала, когда прилетит её мушка-подружка, учуяв сладкий запах. Едва муха садилась на блюдечко, для обеих начинался увлекательный процесс. Луцилия ела, а учительница, вооружившись лупой, наблюдала, как та вытягивала хоботок и высасывала им, как насосом, клубничный сироп.
Насытившись, муха долго оттирала липкие лапки, а потом тяжело, словно грузовой самолёт, поднималась в воздух и летела домой.

Генриетта Соломоновна была очень одинокой. Родственников у неё не осталось,  с  соседками она не дружила, а поговорить с кем-нибудь иногда хотелось. Поэтому старая учительница любила беседовать с мухой — та её внимательно слушала и никогда не перебивала.

Генриетта Соломоновна рассуждала на разные темы: о том, что её огорчало и радовало, о ценах на еду и маленькой пенсии, о природе и биологии, о смысле жизни и неизбежности смерти. Но особенно часто речь шла о переселении душ — в этой вере пожилая дама находила немало утешения.

— Цокотуха! — начинала беседу Генриетта Соломоновна. — Ты необычная мушиная особь! Я заметила: ты очень умна и у тебя прекрасная память, несвойственная твоим сородичам. Я уверена: ты всё слышишь и всё понимаешь.

Учительница не ошибалась: Луцилия всегда настраивала антенны и внимательно слушала соседку, не отвлекаясь от еды.
Вскоре в мушином мозгу крепко-накрепко засели два новых слова: реинкарнация и эволюция. И последнее было так созвучно её дивному имени Луцилия!

Однажды Генриетта Соломоновна выглядела особенно задумчивой.
— Знаешь, Цокотуха… — сказала она, наблюдая за тем, как Луцилия потягивает варенье. — Греческие философы Сократ и Платон говорят удивительные и захватывающие воображение вещи! У меня всякий раз мурашки по коже, когда думаю о них…
Генриетта Соломоновна загадочно улыбнулась.
Луцилия переползла к следующей капле.
— Они утверждают, что душа человека после смерти переселяется в новое тело и начинает новую жизнь! — выдохнула Генриетта Соломоновна и округлила прячущиеся за толстенными линзами глаза, отчего они стали ещё больше похожи на глаза мухи. — И если человек вёл себя очень недостойно, то он понесёт наказание за плохие поступки. Вместо нового человеческого тела его душа воплотится в каком-нибудь животном, птице или насекомом…
 
Луцилия подняла хоботок от варенья и настроила свои антенны. Эта идея показалась ей очень знакомой.
Генриетта Соломоновна с воодушевлением продолжала:
— Но если душа трудится, не жалея сил, то в процессе духовной эволюции она снова может вернуться в человеческое тело. Чтобы заново научиться быть человеком!
Генриетта Соломоновна помолчала, а потом взволновано добавила:
— Это гораздо справедливей, чем вечное наказание в аду! Я уверена, все люди на земле хоть раз да провинились, за что и были разжалованы. За глупость, жестокость, лень и невежество… Лодыри, возможно,  становятся  муравьями,  легкомысленные и безответственные  —  бабочками-однодневками, а глупые, упрямые или подверженные влиянию — баранами.
Учительница смущённо улыбнулась и замолкла, а Луцилия озадаченно почесала затылок задней лапой.
— Я часто фантазирую на эту тему… — вернулась к беседе Генриетта Соломоновна. — Нам ведь есть чему поучиться у братьев наших меньших! У собак — преданности, у кошек — независимости, у слонов — уважению к семье… Недаром же люди всегда сравнивают себя с животными?
Пожилая дама наклонилась чуть ближе к Луцилии и доверительно сообщила:
— Когда-то давным-давно я тоже была мухой, как ты сейчас… Я это чувствую… 
Тут Генриетта Соломоновна нахмурилась.
— Соседки так и называют меня исподтишка — «старая муха»…
— Совершенно с ними согласна! — подхватила Луцилия. — Ты и впрямь похожа на старую комнатную муху.
Собеседница этого, конечно, не поняла — откуда ей знать мушиный язык?
Но тут в голове Луцилии раздался оглушительный голос:
— Подумаешь,    пер-р-ревоплощение! Человек в муху или муха в человека... Велика р-р-разница! — гаркнул он по-вороньему, раскатывая «р».
Смутные видения чего-то очень человеческого, далёкого, но удивительно знакомого на мгновенье появились перед мухиными глазами и быстро растворились в воздухе.
От этого движения внутри себя Луцилия поперхнулась и вопросительно уставилась на Генриетту Соломоновну.
Но учительница, видимо, всё ещё о чём-то думала, опечаленная соседскими насмешками.
— Так вот… О чём я? — встрепенулась она. — Ах да… Предположим, была я мухой. Но в каждой новой жизни я правильно развивалась и получала местечко повыше: стала рыбой, затем птицей, потом воплотилась в животное. А спустя очень долгое время стала человеком…
Генриетта Соломоновна прижала руки к груди и растерянно улыбнулась. Муха не шевелилась.
— А человек, Цокотуха, это не шутка! Это звучит гордо, как сказал один пролетарский писатель…
Пожилая дама снова вздохнула, будто быть человеком для неё оказалось вовсе не гордо, а очень грустно.
Луцилия, которая наконец пришла в себя, сочувственно заметила:
— Ты скучаешь по тем временам, когда была мухой и имела крылья. Немного полетать для бодрости тебе совсем не помешало бы!
— Ты так внимательно слушаешь… Ты особенная муха, — задумчиво произнесла Генриетта Соломоновна. — Может, и ты когда-то была человеком?
Антенны Луцилии всё больше удлинялись — странное ощущение дежавю вновь накрыло её. В одном глазу вдруг замаячил контур человека, в другом — вороны, а между ними перекинулся сияющий мостик. Чтобы сбросить наваждение, муха сделала решительный вжик-вжик крыльями.
—И я убеждена… — продолжила учительница. — Несмотря на низкое положение в текущей жизни, в следующей ты продвинешься на порядок выше…
Тут Генриетта   Соломоновна   чуть   задумалась, а потом медленно произнесла:
— И возможно, ты станешь птицей..
-Почему бы нет? — оживилась пожилая дама. — Ведь крылья у тебя уже имеются!
Она подняла вверх указательный палец:
— Только одно условие, Цокотуха: в жизни должен быть прогресс!

Луцилия пришла в восторг: её теория о развитии   самосознания   мушиных   фемин,   свободных от деторождения, находила всё больше подтверждений.
 — Значит, я была права! Даже эта бывшая муха говорит о том же. Я всегда знала, что лечу верным курсом. Убогая жизнь не для меня. В ней нет места для прогресса!
Она сделала радостный вжик-вжик крыльями и посмотрела прямо в глаза Генриетте Соломоновне:
— Ты права, старая муха! Я миную воплощение в глупую рыбу. Потому что я гораздо умнее лосося!
Луцилия в сочных красках представила перспективу изменения своего статуса.
— Так, так… — потёрла она лапки. — Значит, в следующей жизни я займу местечко повыше: стану птицей и буду жрать глупых мух!
И от этой мысли она залилась смехом.

За время знакомства Луцилия узнала от Генриетты Соломоновны много интересного, но вскоре, как и ожидалось по их общей теории эволюции и прогресса, наступил другой виток мухиного развития. Возросшие умственные способности повлекли за собой новые потребности. Коммуналка и варенье Луцилии надоели, и встречи со старой учительницей прекратились. Однако вкус к сладкой жизни у мухи не только остался, но и, прочно укоренившись, вскоре привел её в венец общепита — ресторан.
Луцилия стала завсегдатаем лучших столичных заведений и ценительницей изысканных меню.
Залетая в очередной дворец гурманов, первым делом муха усаживалась на шёлковые портьеры с тканым узором, которые как нельзя лучше подчёркивали её красоту, и с любопытством наблюдала сверху за жующими посетителями.
Потом муха спускалась на белую накрахмаленную скатерть и принималась грациозно скользить меж хрустальных фужеров и серебряных приборов, демонстрируя свои достоинства. Шуршание крылышек, изящество хоботка и элегантное потирание лапок неизменно производили большое впечатление на посетителей. Они начинали вести себя так, будто увидели столичную знаменитость: звали официанта, тыкали пальцем, делали круглые глаза и в один голос твердили:
— Муха! Муха!
— Как предсказуемо! Млеют от моей красоты! — с довольным видом поджимала хоботок Луцилия.
Муха не трудилась до конца выслушивать возбуждённое жужжание двуногих: её дефиле обычно вызывало бурную реакцию. Она срывалась с места и летела в другое шикарное заведение за новыми ощущениями.

Но Луцилия оставалась Луцилией. Она всегда хранила верность себе и своему «я», озабоченному прогрессом, а потому скоро ей надоели и рестораны, и восхищение публики. Муха вошла в тот странный период жизни, когда пресыщение материальным стало буквально распирать её изнутри. Ей захотелось похудеть и стать социально значимой.
 
III

Мир стремительно менялся. Менялась и Луцилия, всю себя посвятившая эмансипации мушиных фемин.
Столица наконец оценила её по достоинству. Луцилия стала лидером прогрессивного движения молодых мух «Я Туда Же» и прославилась как радикальная феминистка и чайлдфри. Она призывала самок отказаться от деторождения и использовать самцов только для развлечений. Борьба с матушкой-природой набирала обороты.
«Моё тело — моё дело», «Наслаждение жизнью без обязательств» — слоганы вождя разлетались во все стороны, как мухи.
Ряды фолловеров быстро множились, и Луцилия с удовлетворением подсчитывала лайки.
Полчище воинствующих фемин во главе с Луцилией официально объявило бойкот матери-природе: все они до единой презирали материнство.

— Всегда смотрите выше своих антенн! — провозглашала Луцилия толпе неофиток. —   Чтобы не увязнуть в трясине вынашивания уродливых опарышей, веселитесь с самцами из других классов!
И вправду, с таким радикальным подходом никакого потомства ждать не приходилось. Юные мухи так веселились и бражничали, что только жужжальца крепчали. Луцилия, чтобы не отставать от молодёжи, делала то же самое.
 
Мухи традиционных взглядов заламывали лапы и предрекали гибель всего мушиного рода, осуждая учение Луцилии и её непутёвую жизнь.
Во всей округе знали, как, будучи под мухой, ярая ниспровергательница устоев сутки напролёт проводила с подружками в пирах. Как после ночных застолий с тараканами попадала в двусмысленные переплёты, а утром просыпалась то в одной паутине, то в другой. Как благодаря своим внушительным габаритам и физической силе она всякий раз удачно выпутывалась из интрижек и тут же мухой летела в новый загул…

Но лето подходило к концу. Зелёное платье Луцилии порядком истрепалось, глаза потускнели, а слюдяные крылышки потрескались. Зеркало больше не отражало ту красотку, которой Луцилия гордилась и восхищалась.
Жестокая реальность ударила муху не в бровь, а в глаз. Насмешница-эволюция вновь подмигнула ей.
Луцилия внезапно осознала отсутствие всякого смысла в её жизни. Ярмарка тщеславия, бездумное времяпровождение и гулянки ей опротивели.
Муха вдруг стала гораздо лучше понимать человеческий язык. Она слышала, как её называли «мерзкой назойливой тварью» и «разносчицей заразы».
Это больно било по самолюбию.
Столица уже не казалась Луцилии райским местом. Молодые мухи, отчаянные и злые, повсеместно воевали за территорию и медиавлияние. Конкуренция с ними стала рискованным занятием.
Заводить потомство, чтобы испытать неизвестные доселе материнские чувства, было слишком поздно. Оставалось лишь одно: прожить добродетельную старость и достойно встретить смерть. Латинское «мементо мори»* всё чаще крутилось в её голове, и повсюду мерещилась холодная осенняя лужа.
Муха всерьёз задумалась о тихой жизни где-нибудь в тёплом уголке под крышей.

Решившись отойти от дел, Луцилия торжественно объявила соратницам:
— Подруги! Я покидаю вас. Пришло время внутреннего созерцания для перехода в другую ипостась. Меня ждут уединение и здоровый образ жизни: ежедневные медитации, обнимашки с деревьями и беседы с цветами. Прощайте!
Мухи замерли от неожиданности. А предводительница не стала дожидаться ответа — сорвалась с места и улетела на дачу, оставив за собой шлейф недоумённого жужжания одних и восторженного лапоплескания других учениц, восхвалявших её непредсказуемую мудрость.

* Memento mori (лат.) — помни о смерти.


IV

Луцилия давно присмотрела себе   в   одном из дачных поселков большой дом с садом. В доме жил старый профессор литературы с женой, домработницей и котом. Там к ней, как ни странно, проявляли уважение: не   гонялись   с   мухобойками и не оскорбляли. Нерадивая домработница забывала еду на столе, перекормленный кот оставлял вкусняшки в миске, а в саду всё ещё созревали свежие ягоды.
В общем, дом профессора выглядел подходящим местом для спокойной старости. Разве что кот иногда     доставлял     мухе      некоторое      неудобство, но не дольше чем на пару минут: он был толст, ленив и предпочитал гоняться за пауками.

Однако изобилие и тишина совсем не радовали Луцилию.
— Кажется, у меня депрессия от смены ритма жизни, — грустила муха.
Старый профессор относился к ней весьма терпимо и даже иногда любил с ней поговорить. Почти так же доброжелательно, как Генриетта Соломоновна. Но и это не помогало.
Третий день подряд лил дождь, и Луцилия пребывала в угнетённом расположении духа. Замерев на окне, она мрачно смотрела на мокрый сад и упивалась своей депрессией:
— Вот я и попала в дом престарелых…
 
Профессор, проходя мимо, заметил печальную муху, которая не выделывалась на стекле, как другие, а смирно сидела и казалась чрезвычайно задумчивой.
Вместо того, чтобы прихлопнуть незваную гостью журналом, профессор неожиданно для себя вдохновился её меланхолией и стал читать Луцилии стихотворение именитого поэта.
Этот шедевр, махом решивший мухину судьбу, поначалу произвёл на Луцилию удручающее впечатление: в нём каждая строка дышала унынием и безнадёгой.
— «Пока ты пела, осень наступила… Пока ты пела и летала, похолодало…»* — гундел профессор.
— Ну вот… И этот туда же… — раздражённо прожужжала Луцилия.
— «Ах, цокотуха, потерявши юркость, ты выглядишь, как старый юнкерс…» — завывал профессор.
— Если он сейчас не замолчит, меня хватит удар! — вяло злилась муха.

В процессе чтения между словами иногда проглядывал лучик надежды, но очень и очень тусклый.
Луцилия совсем отчаялась: жизнь её, судя по всему, не удалась.
И вдруг из одной строфы наперерез осенней безнадёге вылетел шальной оптимизм, и их словесная перепалка закончилась победой шального.
— «Не умирай! Сопротивляйся, ползай! Существовать не интересно с пользой!..» — с пафосом декламировал профессор.
В конце выступления он торжественно призвал муху «явить навозу метаморфозу» и поклонился слушательнице.
— Вот те раз. Двуногие посвящают мне стихи… Значит, жизнь ещё не прожита! — встрепенулась Луцилия и зааплодировала — автору, профессору и самой себе.

Поэтический вечер так воодушевил муху, что она неожиданно для себя стала присматривать достойную партию среди пожилых джентльменов, обитающих неподалёку.
— Наплевать на эволюцию! Пора помириться с матушкой-природой! — решила Луцилия.

* Иосиф Бродский "Муха"

V

Поскольку Луцилия покинула подруг-феминисток, она могла делать всё, что заблагорассудится, не опасаясь осуждения острых на язык соратниц. И она стала кидать взоры в сторону чердака, где поселился состоятельный и очень вежливый пожилой паук. Там было тепло, светло, и другие мухи не кусали.
В углу чердака паук построил роскошную резиденцию, где за широкой шторой-паутиной хранились солидные запасы провизии и огромный моток серебряной нити.

Поначалу паук и муха обменивались игривыми взглядами. Каждое утро из своего угла паук наблюдал    за    мухой,    энергично    потиравшей    лапки, и неизменно представлял её пышные формы в своей уютной спальне. Потом он вылезал из-за шторы и отвешивал мухе поклон. В ответ Луцилия многозначительно шевелила антеннами, томно посматривала на потенциального жениха и, красуясь, делала «вжик-вжик» жужжальцами.
Однако на этом флирт заканчивался: паук смущался и поспешно уползал к себе, а муха с неохотой летела по своим делам.
Паук, который с   годами   сильно   растолстел и страдал от артрита, был давно обделён вниманием противоположного пола. Робкий и недоверчивый, он боялся всего: сквозняков, грабителей и стихийных бедствий. Но больше всего паука страшило одиночество. Поэтому безмолвное общение с шикарной дамой скрашивало его серые будни и дарило приятные сновидения. На   большее   старый   холостяк и не надеялся.
Однако инициативную муху такой ход событий не устраивал. Устав дожидаться от стеснительного джентльмена следующего шага, Луцилия решилась пойти на приступ первой. И однажды вместо потирания лапок она вытянула хоботок и стала посылать пауку воздушные поцелуи. Тот осмелел и, подумав «была не была», предложил мухе лапу и сердце.
По правде говоря, боязливый паук не ожидал от себя такой прыти, но, видимо, чему суждено быть, того не миновать: Луцилия, к его изумлению, сказала «да»! А вместе с тем она поставила одно странное условие: брак непременно должен быть умыканием. Муха хотела свадьбу с похищением невесты!
Экстравагантное требование избранницы весьма озадачило и обеспокоило паука, но он, с трудом поборов страхи, согласился.
Образ невинной мушки претил Луцилии, однако, по её расчётам, похищение выглядело более правдоподобным, нежели добровольное согласие на брак со старым увальнем. Ведь муха всё ещё дорожила мнением света! Она не хотела признаваться, что меняет сладкую свободу на затхлый чердак.
Ко всему прочему свадьба с похищением стала бы последней авантюрой привыкшей к тусовкам стареющей мухи, а не скучной «как-у-всех» церемонией.

Похищение невесты наметили на день рождения Луцилии. На торжество в саду профессорской дачи собралась публика из разных слоёв общества: клопы и тараканы, козявки и букашки, жуки и червяки и даже бабочки-красавицы и бабушка-пчела.

Праздник был в самом разгаре, как вдруг откуда ни возьмись появился толстый паук в чёрной балаклаве. Громко хрустя суставами, он подбежал к мухе и схватил её.  Кряхтя и охая, разбойник поволок кричащую благим матом жертву прочь от застолья в тёмный уголок. Насмерть перепуганные гости разбежались кто куда, невзирая на мольбы Луцилии о помощи.
Муха решила, что затея удалась.

Но по роковому стечению обстоятельств в это самое время над поляной, где стояли столы, пролетал худосочный   и   очень   драчливый   комар-дуэлянт со свежим фонарём под глазом. С самого утра комар пребывал в дурном расположении духа и страстно жаждал впиться кому-нибудь в горло. Как и все остальные, он принял ролевую игру жениха и невесты за настоящее похищение. Увидев вопящую муху, комар, недолго думая, выхватил из ножен саблю и на всём скаку вмиг срубил пауку голову в чёрной балаклаве.
Дрожащая от страха публика выползла из укрытия и загудела от восторга. Польщённый всеобщим вниманием удалец воспользовался случаем, встал на одно из колен и сделал мухе предложение, от которого она не могла отказаться.
Луцилии, потрясённой   случившимся,   ничего не оставалось делать, как тут же, под ликующие крики толпы, выйти замуж за своего спасителя.

А спаситель впоследствии, увы, оказался дебоширом и пьяницей. Вдобавок ко всем прочим недостаткам комар не имел никакого движимого или недвижимого имущества, за исключением сабли. Он очень гордился тем, что был гол как сокол. Хотя муха точно знала, что даже соколы владеют гнёздами.
Дом и сад профессора теперь напоминали Луцилии о трагедии. Чтобы забыть о случившемся, муха вернулась в город, в свою маленькую квартирку.
За ней последовал и комар.

Как позже выяснилось, события того печального дня рождения еще долго обсуждали в дачном поселке. Соседи взахлёб пересказывали друг другу подробности, на ходу сочиняя новые, пока история не превратилась в настоящий триллер. В нём паук скручивал верёвками мухины руки-ноги, вонзал острые зубы прямо в сердце жертвы и высасывал из несчастной всю кровь.
В общем, гости фантазировали как могли, хотя сами мало что видели. Все они до единого разбежались по углам и по щелям, спрятались кто под лавку, кто под диван, не желая воевать с пауком.
— И никто даже с места не сдвинулся! Жалкие, трусливые создания… — горько усмехалась Луцилия.
 
Лишь одно немного утешало муху: она вновь стала легендой. Но вернуться к прежнему веселью у неё уже недоставало сил. Семейная жизнь высасывала все соки и омрачала существование Луцилии.
Комар, едва переступив порог её квартирки, почувствовал себя полноправным хозяином. Луцилии ничего не оставалось делать, как почаще вылетать на кухню, сбегая от мужниного занудства.
От множества разочарований и недавнего стресса к Луцилии вернулась депрессия. Боевой дух был окончательно сломлен, и её лапы буквально опустились. От дерзкой предводительницы феминисток остались лишь воспоминания, иначе комару не поздоровилось бы. И теперь обессилевшая телом и душой Луцилия остро нуждалась в психологической поддержке.

Посиделки с Генриеттой Соломоновной возобновились. Старая учительница обрадовалась возвращению мухи.
— Где же ты пропадала целую неделю, Цокотуха? — поинтересовалась она и поставила перед Луцилией блюдце с вареньем.
Соседки, как и прежде, поглядывали друг на друга, и каждая размышляла о своём.
— Вот поела, можно и поспать… Пока не заявился пьяный муженёк, — апатично гудела муха.
— Вот поела, и снова полдня пролетело… — тоскливо вторила учительница.
Генриетта Соломоновна хорошенько рассмотрела муху под лупой и сказала:
— Ого, платьице-то у тебя уже потёртое… Да ты, мушка-подружка, как и я, старушка!
Луцилия немного обиделась: она всё ещё считалась новобрачной!
 
Конечно, муха понимала, что бОльшая часть её жизни позади. Но в глубине души она немножко верила: надо смаковать каждое мгновенье и в каждом находить свою сладость. И тогда, возможно, ей не придётся так часто грустить.

Однако вскоре Луцилия была вынуждена признать: несмотря на обилие варенья и жалкие остатки оптимизма, её жизнь вряд ли станет сладкой.
Да-да, мухе, мечтавшей о спокойной старости рядом с обходительным пауком, крупно не повезло: комар был чрезвычайно нудным, любил пить кровь и драться.

Каждый раз, когда Петрович после работы приходил на кухню, комар устраивался на потолке и терпеливо выжидал своего часа.
И вот наконец начинался вечерний ритуал. Петрович доставал из холодильника краюху бородинского, варёную картошку и селёдку с луком, а потом бережно ставил в центр трёхногого стола венец творенья — запотевшую чекушку.
Несколько минут слесарь с любовью её рассматривал и таинственно улыбался. А через час, с удивлением взирая на пустую бутылку, он кому-то грозил в окно пальцем и пафосно заявлял:
— Вот так-то, господа олигархи и бюрократы! У меня, в отличие от вас, всё гладко. Комар носу не подточит!
Потом Петрович смачно ударял кулаком по столешнице и выдыхал:
— Хоть щас могу отчитаться перед президентом!
 
Спустя минуту сотрясание воздуха завершалось, Петрович ронял отяжелевшую от водки и мировых проблем голову на клеёнку и засыпал, бормоча под нос:
— Мундус вульт деципи, эрго деципиатур…
В переводе с латыни это означало: «Мир жаждет быть обманутым, так пусть он будет обманут».

Дождавшись финальной фразы, комар пикировал с потолка на потную шею Петровича и вдоволь насасывался хмельной крови. Пьяный в дым он приползал к Луцилии и с грязной ухмылкой требовал выполнения супружеских обязанностей. А затем, в очередной раз осознав свою сексуальную немощь и полное   классовое   несоответствие   с   женой,   он в припадке бессильной ярости пытался колотить её рукояткой сабли.
Луцилии из-за её солидных габаритов было совсем не больно, а смешно и обидно. Смешно слушать писклявые претензии муженька и обидно сознавать, что запоздалые мечты стать хорошей женой рассыпались прахом.

Бесчинства скандалиста продолжались до тех пор, покуда Петрович не загремел в больницу с белой горячкой. Голодному комару ничего не оставалось, как вернуться к привычному способу добычи пищи: вылетать к подъезду и кусать словоохотливых старушек, сидевших на лавочке. Домой он возвращался сытым, но ещё более злобным: мучился от алкогольной абстиненции. Жизнь Луцилии стала невыносимой.
Но вскоре случилось неизбежное: кто-то прихлопнул мужа-кровопивца у пивного бара и муха в потёртом зелёном платье осталась вдовой.
 
— Пожилая вдова нищеброда, задиры и пьяницы! Какое унижение!.. — жужжала она, но понимала, что это всё же лучше, чем слушать ежедневные оскорбления и отбиваться от тумаков.
А когда до Луцилии дошли сплетни о том, что её муж был вовсе не комаром, а комарихой-трансгендером, муха не выдержала. Её психике нанесли последний удар.
— Как же я раньше не догадалась? — с отвращением гудела Луцилия. — Я совсем забыла, что кровопийцами у комаров являются только самки!

Мухе стало предельно ясно: жизнь не удалась. Мысли об эволюции и перевоплощении в птицу теперь вызывали у неё лишь горькую усмешку. От череды непредсказуемых и удручающих событий, загнавших Луцилию в беспросветную тоску, она ещё больше пристрастилась к варенью, сильно растолстела и заработала сахарный диабет.

Наступила осень. Солнце всё реже посещало небо, а Луцилия всё реже покидала свою одинокую обитель. Мало-помалу она слепла, а крылья её всё больше трескались. В глубоком оцепенении муха часами сидела неподвижно и размышляла о тщетности бытия.
— «А ты, видать, совсем ослепла… Но тебя, пожалуй, устраивает дух лежалый жилья, зелёных штор понурость… Жизнь затянулась…» — гнусавый голос профессора, читающего беспощадные стихи, звучал как наяву, не переставая.

Генриетта Соломоновна будто чувствовала, что её мушка-подружка нездорова, и каждый день ставила для неё блюдечко с вареньем.
Как только сахар в организме Луцилии опасно понижался, она делала над собой громадное усилие, выползала из своего убежища на кухню и медленно, наощупь передвигалась по стене к столу Генриетты Соломоновны.
Муха с трудом заползала в блюдечко и до отвала наедалась клубничного варенья — да так, что лапки начинали неметь. Тяжёлая и печальная, она возвращалась домой и вновь погружалась в оцепенение.
В её затухающей памяти всплывало то одно, то другое. Но чаще всего Луцилия вспоминала представительного паука в чёрном бархатном пиджаке, его учтивые поклоны и манящий блеск серебряной паутины в углу тёплого чердака.

Так продолжалось до тех пор, пока Луцилия не почуяла, что настала пора в последний раз увидеть мир, а уж затем без всяких сожалений перевоплощаться в птицу.

Муха из последних сил выползла на подоконник. Сырой ветер тут же подхватил её, поднял высоко, аж до самых крыш, где сидели нахохлившиеся воробьи, а потом небрежно отпустил.
И муха, поджав лапки, свалилась в грязную лужу.
— Всяк сверчок знай свой шесток… — вдруг птичьим щебетом промелькнуло в угасающем сознании Луцилии и холодная вода осенней лужи стала для неё неощутима.