Впереди такая долгая жизнь

   Алевтина Евгеньевна Проклова случайно включила фонарик на простой кнопочной звонилке, что подарила ей дочь Света. А как выключить не сообразит никак.
Ткнулась к соседям.
Их нет дома.
   Спустилась к подъезду и попросила помочь компанию молодёжи, проходившую мимо. Две девочки лет двенадцати или шестнадцати, кто их теперь разберёт, кобыл огромных, сколько им, быстро справились и со смехом убежали догонять друзей.
   С огромным облегчением Алевтина поднялась в квартиру. На этот раз она не забыла ключи, как в прошлый, когда пришлось звонить дочери, чтобы та приехала и открыла квартиру.
   Восемьдесят два года это не шутка.
   Хорошим днём Проклова считала день, когда всё болит умерено и она не попала в очередную неприятную историю.
   Придя домой, она включила телевизор, который выключала, чтобы сэкономить электроэнергию. Он был настроен на канал «Спас». Передавали службу из Храма Христа Спасителя. Путин и Собянин стояли каждый со свечкой и с благостными лицами. Попы кадили, хор пел.
   Не то, чтобы Проклова была сильно верующей. Но идея о том, что кто-то и их очень много, верит, что ТАМ есть вечная жизнь, как-то успокаивала.
Повздыхав и сделав постное лицо, старушка смотрела телевизор с полчаса. Потом вспомнила, что не завтракала. Или завтракала? Точно она сказать не могла, поэтому отправилась на кухню, положила два яйца в ковшик, налила воды и поставила на плиту вариться и пошла досматривать пасхальную службу.
Проснулась оттого, что по квартире ходят чужие люди. Всюду был дым. Сновали пожарные, в комнате стояли полицейские в форме и врачи скорой в красивых комбинезонах со светящимися полосами. Ей объяснили, что из окна её квартиры повалил дым. На звонки никто не отвечал, поэтому дверь вскрыли. Мини пожар - горели забытые яйца, потушили,  вода залила газ, что очень опасно. Поэтому её нужно показать врачам. Дочка уже едет, нашли её номер в телефоне Алевтины.
Приехала Света, долго плакала, хотя всё кончилось же хорошо. Потом приехала бригада других врачей, среди которых был представительный мужчина с очень глубокими черными ласковыми глазами. Он спрашивал у Алевтины всякие глупости:
   - Какой сегодня день недели и год?
   Год старушка угадала.
   А вот день вспомнить не смогла, да и не к чему ей!
   Затем он задал столько вопросов, что вконец утомил Проклову. Сказали, что надо поехать с ним, ненадолго, на день-два, обследоваться. Алевтина не спорила. Она привыкла слушать врачей и дочь.
   В больнице было странно. На окнах решётки, в палатах нет тумбочек. Все двери без ручек. По телевизору Соловьёв и Малахов, обеих она терпеть не могла. И одни старухи соседки, многие с пустыми глазами, слюни пускают, нечёсаные, в расстёгнутых халатах.
   Кормили скудно, Проклова всё время была голодная. В хорошую смену буфетчица её подкармливала остатками хлеба.
   День сменял день, а её не выписывали. Дочка приезжала только один раз. Привезла целую сумку продуктов, но Проклова их так и не увидела, их куда-то сразу убрали. Время тянулось медленно и вместе с тем быстро.
   По прошествии месяца или года Алевтина слегла.
   Просто не стало сил.
   Она лежала и ходила под себя.
   Каждое утро постельное бельё, ругаясь, меняли санитары. Всё время очень хотелось пить.
   Поили её редко, кормили ещё реже.
   Дочка привозила регулярно продукты, но их санитары съедали сами, а часть отдавали тем старухам. что убирались в палатах за них.
   В один из дней Проклова почувствовала себя лучше. Встала, оделась, умылась и расчесала волосы. Съедала больничную еду с большим аппетитом. Вечером кормила голубей, кроша хлеб на карниз окна сквозь решётку. Девочки из персонала, глядя на такую активность, понимающе переглядывались.
   Ночью Проклова умерла.
   Перед рассветом она проснулась, открыла глаза и явственно произнесла «Экибастуз», после чего тихо отошла.
   Медсестра, дежурившая по отделению, занесла последние слова Алевтины в особую тетрадку. Такое было хобби у медички, собирать последние слова. В основном это была несусветная чушь, иногда мат.
   Дочка Света, когда забирала тело из морга, всплакнула, как водится. И рассказала равнодушному служителю, какая мать была замечательной. И четыре языка знала в совершенстве, и стихи километрами могла цитировать. И как её ученики любили, и сколько книг поэзии она перевела. И Верлена, и Рэмбо, и Бодлера, не говоря о написанных по-английски стихах Бродского. Алевтина лежала со светлым, спокойным лицом и, казалось, слушала.
   Потом, после похорон, дочка, ругаясь, разбирала квартиру умершей. И не понимала, зачем одинокому человеку двадцать полотенец. Столько же комплектов постельного белья и почему мать не выбрасывала рванные трусы.
   Дочке было всего тридцать пять лет, она была разведена. Воспитывала сына десяти лет и была, как ей казалось уже пожившей и опытной женщиной. О мире, людях и в особенности мужчинах, как она думала, она знала всё.
   И впереди была такая долгая жизнь.