de omnibus dubitandum 31. 567

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ (1662-1664)

Глава 31.567. БУДЕШЬ МНЕ ВЕРЕН — НЕ ПРОГАДАЕШЬ…

    — Честью для себя почту.

    — Ну, коли так — облачайся. — Матвеев взял со стола колоколец, позвонил, сказал камердинеру: — Вели запрячь возок. В Коломенское еду.

    Усаживаясь, впился глазами в глаза и молвил:

    — Что тебе доверено было, держи язык за зубами. Понял?

    — Как не понять — схороню навек…

    Тройка вороных несла как на крыльях. Только бухали в передок комья земли из-под копыт, ровно пищальная пальба. Зимней порой езда легка. Полозья мягко скользят по морозному насту. И получаса не прошло — выехали за Москву, худые деревнюшки пошли.

    — Берегом поедем. Эвон спуск, правь туда.

    Река — что зимою, что летом — все равно, что большая дорога. Тут не услышишь ямщицкого окрика: «Пади!». Простор!

    Понеслись вдоль крутого берега, мимо рыбачьего племени. Кто со снастью тянет свою добычу, кто на возу корзины готовит. Блеснет отражением солнца и на кукан [Кукан — бечевка, на которую продевают, под жабры и в рот, пойманной рыбе, пуская ее на привязи в воду]. А на кукане уж только серебро.

    — Бог помочь, православные! — задорно крикнул Матвеев.

    — И тебе, боярин доброй!

    Берег все круче и круче.

    — Эвон взвоз, правь туда, — приказал Матвеев.

    Стали подниматься. И вдруг открылся храм дивный. Сразу весь. Ровно ладони, простертые к небу в молитве.

    — Вознесение, — обронил Матвеев и перекрестился. За ним перекрестился и Спафарий, не отрывая глаз от таковой лепоты.

    За каменным строением приказа открылась стройка. Хоромы лепятся к хоромам, башенки к башенкам, где голубая вапа, где охряная, где киноварная. Петушки, диковинные птицы, львы да слоны, строфокамилы — страусы меж собою бьются. Таково весело да затейливо, ровно в сказку попал. Да дворец сей и есть сказка, рубленная руками плотников. Вот — вот завершат они свой диковинный труд. Уж иные сгребают стружку, коей наворочено более, нежели палой листвы.

    — Смекай: из бревен рублено, рускими мужиками, кои и грамоты не ведают, а обучены лишь топором махать. Топором сии дивные хоромины и тесаны, — назидательно произнес Матвеев, — дивиться будут иноземцы. Что умеем, то умеем. Пировать здесь будем после свадебки. Из Успенского собора прямиком сюда.

    У Спафария разбегались глаза. Пахло щепой, смолой, краской, свежим деревом — давно не чуемыми и такими аппетитными запахами. В них была какая-то особая возбуждающая свежесть.

    — Каково зыришь?

    — Ах, Артамон Матвеич, так ведь это диво дивное!

    Матвеев самодовольно усмехнулся.

    — Можем. А робеем. Задичали. Глянь, какие решеточки, словно из бронзы отлиты, золоченые столбушки, теремки, крыльца — все сияет, ровно златое. Одних окошек слюдяных три тыщи, а комнатешек — близ трехсот.

    Неспроста наш златоуст Симеон Полоцкий, виршеплет знаменитый, воспел виршами сие чудо.

    Он вытянул из обшлага камзола бумагу, раскрыл ее и, отставя ногу, с выражением стал читать:

    — «Приветство благочестивейшему, тишайшему, самодержавнейшему великому государю царю и великому князю Алексию Михайловичу, всея Великие и Малыя и Белыя Руси самодержцу о вселении его благополучном в дом, велиим иждивением, предивною хитростию, пречюдною красотою в селе Коломенском новосозданный.

…Красоту его можно есть равняти
Соломоновой прекрасной полате.
Аще же древо зде не есть кедрово,
Но стоит за кедр, истинно то слово;
А злато везде пресветло блистает,
Царский дом быти лепота являет…
Ум бо мой худый не может объяти.
Единым словом, дом есть совершенный:
Царю великому достойне строенный:
По царстей чести лучши его разве дом небесный,
По царстей чести и дом зело честный,
Седьмь дивных вещей древней мир читаше,
Осьмый див сей дом время имать наше…»

    — Достойно есть! — воскликнул Спафарий. — Молитвенного возгласа достойно. Жаль только, что померкнет сил краса под свирепством непогоды, рассохнется древо, смоется злато да серебро. Абы кедр, как о том возмечтал Симеон, выдержал бы не один век.

    — А еще лепше камень. Да и ведь какая прорва на сие пошла бы и на сколь годов строеное затянулось. А тут и полгода не прошло — срубили.

    Исходили вокруг, вдоволь налюбовались; Матвеев указал шибче стружку убирать да жечь ее подале сестер, кабы не спалили. Кое-какую мебелишку свозить начали, обживали. Из труб дымки затейливо вились.

    — Кое-где печи устроили. Кремлевские печники склали. Изразцом облицевали. Глядишь, не токмо осенью, но и к зиме дворец сюда переберется.

    Тут наш царь-государь на приволье заживет. Соколов своих станет в небо запускать: первая забава царская. Звон и сокольничьи хоромы особливо строены, дабы боевую птицу в тишке содержать. Места тут самые охотничьи, глядишь, и медведя поднять можно. А волков, зайцев, лис, птицы разной — не перевесть.

    — Разве ж сокол волка стравит? — усумнился Николай.

    — На волка у нас два орла-беркута содержатся. Они и матерых берут: когти как ножи. Надо бы тебе как-нибудь в загонщиках побывать да на эту потеху поглазеть. Народу сбирается тьма. Все бояре охочи своих соколов содержать, да царь не велит. Собьются-де. Прав наш батюшка: птица-то дикая, своевольная, ее криком не уймешь.

    Ехали назад с гиком и уханьем, застоявшаяся тройка продолжала свой полет.
Влетели в Троицкие ворота.

    Боярин вывалился из возка, ровно шарик меховой, потоптался возле:

    — Пойду докладать царю-батюшке, каково строится. Будет ли готово к свадебке.

    - А ты, Николай, езжай домой, Кузьма тебя свезет, а опосля за мной заедет.
Боярин был странно возбужден. Прежде чем взойти на крыльцо, он подозвал Спафария и вполголоса сказал ему:

    — Доверенным моим будешь: глянулся ты мне. Могу я на тебя положиться?

    — Вестимо, боярин. Вот те крест.

    — Ты человек новой, к ничьей партии не пристал. Будешь мне верен — не прогадаешь.

    И скороговоркой, скороговоркой:

    — Большие события грядут. Не потеряйся, меня держись. Милославские норовят в силу войти, а их время проходит. Мужской корень червоват, на женском не удержаться. Грядет иной корень, крепкой, ядреной — нарышкинский корень. Есть у нас тут волхвователь-предсказатель, имя его до поры не назову. Сказывал он (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных дипломированных горе-историков – Л.С.): родит Наташа богатыря — всем богатырям богатырь. И тряхнет он Русь, и возвысит ее, и распространит на все стороны света. Царю-батюшке то предсказание доложено было, вот он и строит хоромину несказанную, дабы встретить сего богатыря в сказке, на Руси. Ну, прощевай пока. Завтра свидимся.