Дэвид и Голиаф

Помрачневшие от беспокойства, они сели в машину на Маркет-стрит и поехали к парому. Хмурые от беспокойства поплелись они оттуда в контору и, угрюмые от беспокойства, вошли. Тот самый человек в штатском, у которого они беседовали ночью, опустил газету, которую читал, посмотрел на них, узнал их и усмехнулся.

«Ну, — любезно спросил он, — вы нашли своего человека Кокрана? Нет? Хм! Думаю, вы этого не сделали; но я сделал!"

И тут, словно не в силах сдержаться, он расхохотался.

«Это, — заявил он, снова глядя на их изумленные лица, — одна из лучших шуток, пущенных по набережной за последний год. Сядьте и покурите. Расскажи об этом».

Партнеры безвольно опустились на два потертых и блестящих старых стула и серьезно посмотрели на него.

«Однажды, — сказал он, словно для того, чтобы придать своей истории истинный повествовательный оттенок, — два самых ловких мошенника и карточных акулы, которые когда-либо ловили дворнягу, плыли на корабле. Они проделывали это раньше — много раз, и многие деревенские отпускные сходили с рук. Это Крамп Смит и Слиппери Мердок. Они подбирают парня, называющего себя Лаки Кокран. Обычная захолустная коза. Мох на спине толщиной в дюйм. Сено в усах. Птичьи гнезда в его волосах. Милый старик, который рассказывает все о себе каждый раз, когда ему удается заставить кого-нибудь слушать достаточно долго. Забавный старичок с чувством юмора. Некоторое время он был в Техасе. Некоторое время, заметьте. Скажем, за последние пять или шесть лет.

«Эта пара ловких парней намеревалась сделать его до тех пор, пока лопнувший и высохший мочевой пузырь не стал казаться больше циркового шатра по сравнению с тем, каким он будет, когда они с ним закончат. Я предполагаю, что этот славный пожилой джентльмен решил, что нашел парочку горняков, о которых стоило позаботиться, и уцепился за них; но когда они не оправдали его усилий, он усмехается про себя и говорит: «Я посвящу несколько праздных часов этой паре ловких Алеков, которые бороздят моря приключений, потому что у меня есть правило заставлять кого-то иначе оплатить мои дорожные расходы ».

Он остановился, снова усмехнулся, отбросил бумагу в сторону и, опустив одну ногу, закинутую на другую, наклонился к ним.

-- Если браться за дело и отбросить всякую чушь, -- сказал он, внезапно посерьезнев, -- человек, которого вы знали как Счастливчика Кокрана, владельца ранчо, не кто иной, как "Бесподобный" Карфилд, умнейший, умнейший, крутейший, проницательнейший человек. который когда-либо сдирал шкуру с лоха, а затем сочувствовал ему в связи с его потерей. Он бы поспорил с кроликом на зимнее гнездо. Единственное, в чем его заслуга, это то, что он, скорее всего, вернет его после того, как выиграет. Он выиграет ферму скваттера, а затем, если сам не будет коротышкой, вернет ее скваттеру и скажет ему, как очистить титул.

«Никто ничего не может с ним посоветовать. У него было все, от Нью-Йорка до Нового Южного Уэльса и от Лондона до Лимы. Крамп Смит и Слиппери Мердок были парой младенцев в его рукавицах. Он выиграл все, что у них было, от их банкноты до пуговиц на ботинках, а затем, просто в шутку, оставил их висеть, а вы двое стояли у них на страже, когда он сошел с лодки и схватил такси для поездки. самый дорогой отель в этом городе, и уехал.

— Жалко его, да? Что ж, тебе больше не о чем сожалеть. Он, вероятно, уже совсем позабыл о вас двоих и живет в самом шикарном отеле города, в номере-люкс, за который платит около пятидесяти баксов в день; такие же комнаты, какие были у русского князя год или два тому назад. Если у вас есть сочувствие, которое можно потратить впустую, лучше повесьте его на Крампа Смита и Скользкого Мердока; потому что если бы шкуры были пальто, а сейчас была только середина лета, они бы дрожали на ветру.

Партнеры в оцепенении встали и вышли на улицу. Доки были заняты. Тут и там на фоне неба виднелись мачты. Погонщики гнали напряженных лошадей, тащивших в пещеры высоко нагруженные фургоны, и грохот копыт и колес эхом отдавался в утреннем воздухе, словно песня экспорта. Визг сотен паровых лебедок говорил о том, что грузы опускают в трюмы. В направлении нефа парома к рваной симфонии присоединился лязг трамваев. Гигант отвел взгляд на север, словно почуяв леса, горы и хижины, а затем сказал: «Хм! Так вот что! Мы всегда ввязываемся во что-то, что не стоит того. И… мы думали, что это человек, который слишком много болтает и не знает, как позаботиться о себе.

— Это мы с тобой должны иметь сиделку, которая водит нас за уши, — ответил Дэвид, затем сделал паузу, казалось, искал какое-то оправдание, а затем, хмуро взглянув на своего стойкого и проверенного временем партнера, сказал увещевательно: Голиаф, ты в порядке; но... но... это ты слишком много болтаешь!— Жалко его, да? Что ж, тебе больше не о чем сожалеть. Он, вероятно, уже совсем позабыл о вас двоих и живет в самом шикарном отеле города, в номере-люкс, за который платит около пятидесяти баксов в день; такие же комнаты, какие были у русского князя год или два тому назад. Если у вас есть сочувствие, которое можно потратить впустую, лучше повесьте его на Крампа Смита и Скользкого Мердока; потому что если бы шкуры были пальто, а сейчас была только середина лета, они бы дрожали на ветру.

Партнёры в оцепенении встали и вышли на улицу. Доки были заняты. Тут и там на фоне неба виднелись мачты. Погонщики гнали напряженных лошадей, тащивших в пещеры высоко нагруженные фургоны, и грохот копыт и колес эхом отдавался в утреннем воздухе, словно песня экспорта. Визг сотен паровых лебедок говорил о том, что грузы опускают в трюмы. В направлении нефа парома к рваной симфонии присоединился лязг трамваев. Гигант отвел взгляд на север, словно почуяв леса, горы и хижины, а затем сказал: «Хм! Так вот что! Мы всегда ввязываемся во что-то, что не стоит того. И… мы думали, что это человек, который слишком много болтает и не знает, как позаботиться о себе.

— Это мы с тобой должны иметь сиделку, которая водит нас за уши, — ответил Дэвид, затем сделал паузу, казалось, искал какое-то оправдание, а затем, хмуро взглянув на своего стойкого и проверенного временем партнера, сказал увещевательно: Голиаф, ты в порядке; но... но... это ты слишком много болтаешь!

И Голиаф, чей привычный разговор состоял из простых «да» или «нет», обдуманных с предельной серьезностью, задумался, как бы пересматривая все когда-либо сказанные им слова, вспоминая их все, и произнес длинную речь. Он моргнул, облизал губы языком, помедлил, а потом очень серьезно сказал: «Ага!»