Гусик залетный

Солнечный стоял октябрь, звонкий. Уже ударяли утренники березы стояли, роняя золотые монеты листьев, но осины еще не сдавались, горели на солнце багровым пламенем. Такую листву, посластевшую от морозца любят глухари. На лужицах стоял ледок, и он вкусно хрупал под сапогами. Два друга шли к заветному озерцу в болотах, а над головами у них орали гуси, заходя на посадку на большую плешину посередь болота, вся она была полна клюквы, и если бы можно было взглянуть на болота с квадракоптера через экран компьютера, открылись бы глазу сотни гуменников, белолобых, серых гусей, жадно собирающих кровавые капли ягоды, уже тронутой морозцем. Друзья охотились у этого озерца не первый год, сбивали там не раз и гуменников, и серых, и белолобиков. Иногда на озерцо заходила на посадку стая лебедей. И тогда сердце Егорыча стучало молотком на весь лес. И он жал на кнопку камеры, словно хотел вжать ее в корпус навечно. В бессонные ночи, когда сердце рвалось из груди, он молился «Всемогущий Боже, дай мне пожить еще немножко, дай еще увидеть рассвет над заветным озерцом, и Всемогущий, подари мне еще счастье увидеть стаю белоснежных птиц, облитых пурпурным светом восходящего солнца…


Целый день, до сумерек просидели друзья в скрадках. Дули в деревянные манки, но ни одна стая не привернула к их чучелам. Ни одна. Дикие птицы летели в стратосфере на юг и кричали. Ветра не было, сияло солнце на всю землю, поэтому птица летела, не теряя время на кормежку. Как же они прощально кричали, как грустили, кого звали, кого вспоминали – оплакивали…


К палатке друзья пришли уже в полной темноте. Гуси гомонили на плешине среди болота, эти решили пока тормознуться здесь. И Егорыч подумал, глядя, как звезды уносятся в звездное небо – а ведь скоро, скоро придет, старик, тот час, когда уже не решишься ты нажать на спусковой крючок и увидеть, как бьется в агонии огромная птица, как пытается нырнуть, сунув голову в воду. Рука не поднимется бить ее головой о приклад ружья, добивая. И потом смахивать с него кровь рукавом. «…время разбрасывать камни, и время собирать камни;..»


Ночью по крыше палатки хлестал дождь, ее трепал ветер. В углу бодро попискивала мышь, добравшись до бородинского хлеба. Ишь ты, - думал сквозь сон Егорыч, - тоже соображает, не хочет шубу мочить, к нам залезла, а тут еще и еды вдоволь…Хорошо твари Божьей, отъедается на всю зиму. Всю буханку обгрызет, туляремия шуршащая. Все хотел шугануть норушку, но сон перебарывал, да и как брыкнуть усатую – спальник не дает!


Поднялись в четыре утра, термосы уже были в рюкзаках, нехитрая еда там же. Решили не завтракать, слегонца шагать по топкому болоту будет легче. Шли, стараясь ступать как можно тише, гуси могли сидеть у озерца на топких бережках, спать. Или на озерце. И точно – стая была на воде, в темноте было видно лишь черное пятно. Дыхание сперло, сердце замолотило в груди. Тах - тах – тах –тах зачастили выстрелы. Гуси заорали переполошено, забили воду крыльями. Стая взлетела и тут же растаяла в предрассветном небе. Друзья включили фонарики – есть! На воде плавали птицы. Один, два, три, четыре… Шесть штук они положили, шесть! Слава Богу, подранков не было, добивать не пришлось.


Посидели в шалашиках, но ветер был еще яростнее, дождь сек лица, к нему добавился снег, стало еще неуютнее. И решили мужики – хватит, нужно подаваться ближе к дому, к теплу, к борщу, к женам. Да и куда еще дичи? Когда выходили по болоту к лесу, приговаривали – хорошо, что больше не навалили… Егорыч шел со слегой, он уже давно ходил и по лесу, и по болоту, и по тростникам Ладоги с палкой. В молодости шастал без, но пару раз – один раз по весне, второй осенью лютой упал в воду, потом пришлось разводить костер, сушиться. Здравствуй, Дерсу Узала – спасибо за науку. Топор у Егорыча – надежный, гуцульский проживал в рюкзаке. Всегда. Друзья ржали над ним – да на кой ляд тебе, хохлище упёртый, сокира? Мы же от базы рядом. Знаем, знаем, - ворчал Егорыч, - уже замерзал насмерть у лося, которого стерёг, уже девка Синильга сиську совала в рот…  А вам нет, вот и хорохоритесь, поживите - ка с моё.


Собрались быстро, Егорыч, сукин сын, успел глотнуть из заветной фляги «Аквариума», лютую перцовку он делал сам.  Из деликатности сказал всегдашнее «Я с омерзением!». Володьке - то было нельзя, ему за руль. Надо было уважить.


У выезда на шоссе их приняли четверо в пятнистых масхалатах. Уложили мордами на капот. Действовали предельно жестко, злобно.


- Выложить дичь!


Егорыч попытался качать права, но ему лишь дали пенделя – вот твои права!  Пятнистые выложили гусей,  включили какую- то хреновину с аннтенкой, поводили ею над тушками.


- Этот!


Вскрыли самого большого гуся, под шкурой с перьями оказалось механическое нутро, на брюхе объектив. Дрон. Старший пятнистых открыл паспорт Егорыча. Увидел,что родился во Львове.



К женам друзья не вернулись никогда. Ни их машины, ни их самих никто никогда больше не видел.