Ночной гость

       В. Илюхов
            В. Илюхов(Коньков).
        Ночной гость 

Дед мой, Иван Николаевич, все свои зубы потерял еще в Первую мировую. Произошло это так: рядом с ним разорвался снаряд. Его контузило и прямо в окопе завалило землей. Потом была газовая атака, унесшая много солдатских жизней. Но дед, засыпанный толстым слоем земли, остался жив, хотя и нашли, и откопали его не сразу. Контузия была глубокой, и его, не приходящего в сознание, отправили в лазарет города «Сам-Петрограда». Там еще несколько суток он был в забытьи, а придя в себя, как-то бессонной ночью вытащил по одному все свои зубы и по ранжиру разложил их на прикроватной тумбочке, на утро показав врачам только голые десны.
- Что же ты, солдатик, с собой сотворил! - ужаснулись медики.
- Да они шатались и вырвались легко, как лук из грядки, - успокоил их дед.
- Так что же? Мы бы их тебе подлечили. А теперь тебе всю жизнь придется беззубому маяться, а какие твои годы!
Годы у деда были действительно невелики - двадцать с небольшим. Но пугала его не потеря зубов, а продолжающаяся война. С ужасом думал он о выздоровлении, предстоящей службе, возможных новых ранениях. Соседи по палате успокаивали его, просыпавшегося по ночам с криком:
- Успокойся, Иван. Какая теперь тебе, беззубому, война? Чем ты сухари в окопе грызть будешь?
Но военные чиновники рассудили иначе:
- Годен к нестроевой! Пока даем тебе месячный от¬пуск, поезжай домой на поправку, а потом на фронт, верой и правдой служить царю и Отечеству!
Но царю послужить уже не пришлось - шёл 1917 год. В родную деревню дед привез весть о царском отречении, можно сказать, из гущи событий - из «Сам-Петрограда».
Дома дед стал быстро поправляться. Но по ночам кошмары продолжали мучить его. Постоянно снился ему один и тот же сон: как рядом рвется снаряд, как заваливает его тяжелой землей, как санитары, пытаясь его откопать, всаживают в его грудь лопату, а потом хоронят, приняв за мертвого. С криком дед просыпался и, открыв глаза, подолгу приходил в себя, вглядываясь в темноту ночи, казавшуюся ему темнотой могилы...
Но время шло. Приближалась Пасха, а с окончанием Светлой Седмицы заканчивался и дедов отпуск. И вот как-то на страстной неделе, а точнее, как вспоминала бабушка моя Евдокия Матвеевна, в ночь с Великой Пятницы на Великую Субботу, отправилась она с детьми в церковь. Дед, хвативший на фронте не только газов, но и порядочную порцию агитации, на церковные службы не ходил и поста порядком не соблюдал:
- Пост больного, как и молитва пьяного, Богом не принимается, - говорил он.
Поэтому-то он и остался дома один. Походил по двору, проведал скотину и пошёл в избу. И только он переступил порог, как сгустились над ним сумерки, и напала на него сладкая и невесомая дрема. Едва добравшись до постели, он уснул. А когда проснулся, то услышал, что над селом погребально звонит колокол. По этому звону он понял, что наступила Великая Суббота - дед даже пение «надгробного трисвятого» слышал, хотя как это могло быть, он понять не мог: церковь стояла на другом краю их большого села. И ещё дед понял, что проспал почти всю ночь без своих кошмарных сновидений. При этом он чувствовал себя легко и как-то необычайно хорошо. Но он всё равно боялся открыть глаза, боялся встретиться взглядом с мраком ночи. Так он некоторое время и лежал, слушая колокольный звон и неведомо каким образом доносившееся до его слуха церковное пение. Но вот, в последний раз ударив, колокол умолк: видимо, плащаницу, обнеся кругом храма, возложили на место. Наступила вязкая тишина, только было слышно, как тикали на стене ходики. И в этой тишине дед ясно услышал тихий голос. Дед открыл глаза. Мрака не было: неясный колеблющийся свет озарял дом. Дед сел в постели и увидел: за кухонным столом в свете церковной свечи сидел старец в белых одеждах и сам весь белый, как мукой осыпанный. Лицом старец был чист и светел.
- Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе на¬шем, - дочитал старец по книге, раскрытой перед ним, и поднял взгляд на деда. - Что же ты, раб Божий, к службе не ходишь? - ласково спросил он. - Оттого-то и страх на тебя нападает, что ты про Бога забываешь; не о душе своей радеешь, а о теле. Иисус о теле ли своем думал, когда страсти от мира сего терпел? О теле твоем Господь заботится, а ты позаботься о душе...
Что было дальше, дед не помнил - сон ли, явь ли?.. Только когда бабушка вернулась из церкви, она обнаружила его стоящим у ворот, разутого и раздетого. Бабушка испугалась, запричитала, дети заголосили: простое ли дело - тятьку домой на поправку прислали, а он - мало ему фронтовых болячек - еще того и гляди простуду схватит, по весеннему-то насту босиком бегая!
В дом дед возвращался с опаской, что-то бормоча про старца, про свечу, про книгу.
Однако в избе было темно и пусто. Розоватый рассвет едва пробивался сквозь низкие окна. Но и этого неясного света хватило, чтобы увидеть на столе капли застывшего желтого воска и маленькую, в пол - ладони величиной, иконку в дешевом окладе из цветной фольги. Раньше в доме её вроде не было. Икона была с образом Святого Николая Чудотворца, Николы Угодника, как всегда называла его бабушка. Дед, едва взглянув на иконку, сразу узнал в образе святого своего ночного гостя...
С этой иконкой дед уходил на все войны: гражданскую, финскую, Великую Отечественную. На последнюю, в отличие от двух предыдущих, уходил добровольцем, так как года его уже были не призывные. И ни разу, в каких бы передрягах ему ни приходилось бывать, его не ранило, даже легко. Под ним падали убитые лошади, рядом гибли друзья и товарищи, а он всегда выходил из ада, устроенного людьми, живым и невредимым. И всегда у него на груди была та иконка, аккуратно зашитая бабушкой в маленький холщовый мешочек.