21. Liberte, Egalite, Fraternite. Священная война

  Кучер, угрюмого вида длинноволосый молодой человек в красном колпаке патриота, остановил тюремную карету  посреди мрачного внутреннего двора парижской тюрьмы Пикпюс. 
  Из кареты вышли двое мужчин средних лет в строгих чёрных костюмах, опоясанные трехцветными шарфами чиновников-республиканцев, на их шляпах  также красовались национальные кокарды.
 Прогуливающиеся под охраной санкюлотов заключённые, мужчины и женщины, молодые и пожилые сбились в кучки и мрачно опасливо наблюдали за представителями власти. А те не торопились войти в здание тюрьмы, переговаривались между собой.
  Сквозь плиты двора пробивалась, тянулась к жизни и свету яркая молодая зелень, тихо журчал старый фонтан. Весна 1794 года выдалась удивительно жаркой и ранней.

  Жан-Пьер достал платок и вытер пот с влажного лба. Поднял усталые покрасневшие глаза к ярко-голубому весеннему небу, ни облачка...
  Весна, пробуждение природы... сейчас как-то особенно остро хочется жить и чему-то радоваться... но как мало отпущено времени и сил...
   Не все "люди 1789 года" дожили до этого времени... что-то пошло не так...вырвался резкий вздох, перед глазами против воли и уже не впервые встали образы Камилла Демулена и Люсиль...
  Нет...нет... Лафоре нервно встряхнул головой, и наткнувшись на удивленный непонимающий взгляд Бланки, строго сжал губы и отвел взгляд.
  Не о том надо думать... Руки Жан-Пьера сжались в кулаки, он стиснул зубы и резко вскинул голову... сейчас нужна вся наша энергия, чтобы двигаться вперед и не погубить дело, которому отданы наши жизни...

- Вас ждать, граждане, или я могу ехать? - его тяжелые мысли прервал голос молодого кучера, это был Анри Маре, товарищ и земляк Лафоре из Нанта.
- Жди нас, Анри... отсюда мы поедем в Консъержери... - опередив реакцию Жан-Пьера обратился к юноше гражданин Бланки.
- Ну что, Жером - обратился Лафоре  к своему спутнику, отведя его немного в сторону от кареты - твоя подопечная гражданка Кюстин в безопасности, Робер Вольф сделает всё возможное, чтобы ее дело не попалось на глаза Фукье-Тэнвилю, как и другие взятые под наш контроль дела несправедливо арестованных людей...
  Но далее... мы  по  возвращении также напомним... кому следует... о тех, кто чрезмерно "засиделся" незаслуженно забытый, участник вандейского мятежа граф де Монрон из Сен-Лазар, виконт де Сенваль, обитатель Ла-Форс и ряд других...чья вина документально доказана, выпишем господам увлекательную поездку на площадь Революции с билетом в один конец...

  Тут Бланки словно вспомнил о чем-то:
- Кстати, эта парочка "бывших", граф и графиня де Мюзийяк... члены роялистского подполья... вчера в обед предстали перед трибуналом и казнены вчера же вечером, ты не знал об этом? Дамочка до последнего просила... настаивала, чтобы переговорить с тобой лично...

  Лафоре секунды молчал, лишь скулы на смуглом лице обозначились резче, вырвался короткий сдавленный вздох, но слова прозвучали четко и предельно холодно:
- Какое мне дело до этих "врагов нации", гражданин Бланки? Оба они роялисты и враги Французской Республики, вина их и принадлежность к контрреволюционной организации доказана, чего еще? - Жан-Пьер снова на секунды замолчал и отвернулся в сторону.

  Он был рад прервать неприятный разговор и осторожно оттянул от горла высокий галстук. Отвернулся в сторону, задумался.
  Графиня де Мюзийяк... Аристократка-роялистка, враг нации и... безответная, но давно угасшая любовь... Нет, выброси все прежние сентиментальные чувства без жалости прочь, воин Революции... как ненужное старое письмо из прошлого бросают в мусорную корзину, став графиней де Мюзийяк она давно сделала свой выбор...
  Тогда, в далеком уже 1788 она лишь посмеялась над робким признанием "маленького" провинциального адвоката, ловко использовала мои чувства ради своих корыстных  целей, пыталась это сделать и сейчас, еще раз, уверенная, что  и всё еще дорога мне и замарала бы соучастием напоследок...
  Нет... если уж суждено умирать... то как честному бескомпромиссному республиканцу...а не подкупленному чиновнику или тайному пособнику контрреволюции...

  И вдруг  взгляд Лафоре уперся в мужчину лет пятидесяти пяти, пристроившегося у фонтана. 
 Что-то неуловимое в его облике выдавало в нем аристократа, хотя голубой фрак был грязноват, манжеты примяты  и парик явно не первой свежести.

- А вот этого типа еще в декабре мы сами пристроили в тюрьму...правда отвезли этого "бывшего" в Маделонетт, интересно, почему его перевели в Пикпюс... затесался в наши ряды... аристократ-извращенец...еще претендовал на звание литератора, а какой роман ни открой...  - Лафоре брезгливо поморщился - одна "Жюстина" чего стоит... кем надо быть, чтобы написать "в страхе и боли женщины есть истинное наслаждение мужчины", тьфу, не знаю, что по нему больше плачет, гильотина или сумасшедший дом...

- Ах этот... - пригляделся к типу у фонтана Бланки - как его... да...Донасьен Альфонс Франсуа, маркиз де Сад...