de omnibus dubitandum 31. 501

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ (1662-1664)

Глава 31.501. ТЕПЕРЬ ОБРАТНОГО ХОДА НЕТУ. ПОНЕСЛА НАТАША…

    Спафарий был принят в ученое братство. А тут и боярин Артамон Матвеев возвратился наконец в стольный град. И, несколько помедлив, ради окруживших боярина суетных дел, Спафарий отправился представляться.

    День был зимний. Снег хрустел под сапогами на разные лады. Кое-где дворовые люди размели дорожки, там кое-где пробивалась зеленая травка, покорно ложившаяся под ноги.

    По тому, сколь пренебрежительно оглядывали его из карет и возков, он мог понять, что принадлежит к низшей категории московских людей. Пехом перли смерды. Столь же сожалительно провожали его глазами дворовые, топтавшиеся возле калиток: беден человек, что-де с него возьмешь.

    Посольский дьяк с равнодушным видом принял у него грамоту и на вытянутых руках понес ее Матвееву. Вскоре откуда-то из глубины послышалось: «Спафарий Николай, гряди!..».

    Боярин вышел из-за стола и пошел ему навстречу. Он был весь какой-то домашний: мягкий, улыбчатый, чистый. Золотный кафтан не отяжеляя его, осанка была простой. Русая бородка, подстриженная в клинышек, вилась по краям, глаза буравчики глядели остро, но без суровости, брови над ними нависли треугольным козырьком.

    Он заговорил по-гречески, речь была тоже мягкой, распевной, по-московски тягучей:

    — Долгонько пришлось ожидать, а, Николай? Я ведь ноне и швец, и жнец, и на дуде игрец. Из конца в конец.

    — Вся наша жизнь есть ожидание — ответил Николай по-руски. — Зря время не терял: языку выучился. Словенский ведал, московский уведал.

    — Патриарх Досифей добро о тебе пишет, а он, ведаю, на хвалы строг.

    — Весьма строг на хвалы, на хулы тароват. Однако почитаем за справедливость. Ни един обижен им не был. Коему ждо поделом.

    Спафарий торопился высказаться. О Досифее ходили на Москве ж разные слухи: кто охулку положит, кто хвалой вознесет. Человек один, а всяк на него со своего чердака глядит. Одному пригожим кажется, другому юродом, третьему и вовсе козлом. На всякий роток не накинешь платок.

    Видел: улыбка раздвинула губы боярина. Стало быть, потрафил.

    — Попрекают его: молод-де, горяч. Ждут, когда остынет, — заговорил Матвеев, — а остынет и кровушка в нем остынет. Свезут на погост, к старцам под бочок. А того не понимают, что тяжко ему в османском гнездилище, теснят его агаряне со всех сторон, великих денег взыскуют. А он сам беден да патриаршество от наших щедрот кормится.

    — Отправился за доброхотными даяниями к христианским государям, — подсказал Николай.

    — Вот то-то и оно. Милостыней живут при святом-то гробе. Взвалили турки ношу непомерную…

    — Девяносто тысяч левков, — подсказал Спафарий.

    Боярин всплеснул руками.

    — Неужто! Экая прорва денег!

    — Грозят султанскую печать наложить.

    — Осквернить великую святыню. Да можно ли сие позволить! — раскипятился боярин. — Нет, нет! Потрясем казну, поможем, царь щедр на богоугодные дела.

    — Дай-то Бог, — вздохнул Спафарий, вспомнив, как бьется Досифей средь бедной своей паствы, среди монашествующих.

    Тамошние монастыри бедны, земля одни камни родит, живут плодами рук своих, абы прокормиться. Жертвователи перевелись. Гора Афон богаче других, да невелико и это богатство.

    — А налоги! — продолжил Спафарий. — Конечное разорение! Казне султана, главница или джизье для сербов, десятина, харадж — с немусульман, «за воздух», «за зубы», «за отказ от хлебопашества», за вино, за водку, на овечью и козью шерсть, на содержание проезжих чиновников и военных, на хлопок, на чернильный орешек, налог со взяток…

    — Прекрасная у тебя память! — восхитился Матвеев. — И что, берут и со взяток? — И он раскатисто захохотал, трясясь всем телом и обнажая желтые зубы. — Ну, знаешь ли, повеселил ты меня изрядно. У турок воображение куда богаче нашего. Наши-то бояре и не додумались брать налог на воздух. Или, скажем, на зубы. А ежели тебя в драке дюжины зубов лишат, налог сей полностью сбирается?

    — Полностью.

    — А ежели ты, скажем, старик, и зубов вовсе лишился? — не унимался Матвеев.

    — Опасаюсь ошибиться, но шариат [Шариат — свод мусульманских правовых и теологических нормативов, провозглашенных исламом «вечным и неизменным» плодом божественных установлений. Шариат часто называют мусульманским правом] полагает, что правоверному, покамест он жив, Аллах сохраняет все зубы.

    — Экое ты мне занимательное открытие учинил. Непременно поделюсь им с великим государем. Вот уж повеселю его всласть. А еще скажи ты мне, как сбирается налог за воздух.

    — Приходит такой сборщик налогов, по-турецки джизьедар называется, и спрашивает крестьянина: «Дышишь?». Тот разводит руками: дышу-де милостью Аллаха, покамест деребей дозволяет. А деребей это у них вроде вашего дворянина. Так. С тебя, стало быть, пять пиастров — воздух в сей долине принадлежит деребею. По соизволению Всевышнего и указу падишаха.

    — Так оно, так. Мир сей не устроен, как надобно быть, — вздохнул Матвеев, — ропщешь?

    — Помилуйте, как же не роптать, коли Господь равнодушно взирает на утеснение человеков, на неправду.

    — Ропщи. Благословляю. Коли ропщешь, значит, мыслишь. Коли мыслишь — печешься о переустройстве мира. Наделен добротолюбием, яко великий государь наш.
И неожиданно переменил разговор:

    — Каково устроился?

    — Крышу имею.

    — Мало. Определю тебя в службу по высшему разряду переводчиком с еллинского, латынского, валашского, языков восточных. Справишься ли? — поглядел и ухмыльнулся.

    — Потщусь вашей милости.

    — У меня думный дьяк получает жалованья семьдесят два рубля с алтыном. Тебе положу сто рублей, как от Досифея прислан и дома своего не имеешь.

    — Завидовать будут.

    — Само собою. А потом языки-то прикусят. Ох, темнота, темнота наша, — пытливо взглянул на Николая, словно испытывая его: заслужил ли доверия.

    — Неустройства много. Никон возмутил народ, а чего ради? Двоеперстие ли, троеперстие — все едино, лишь бы к Господу дошло. А теперь разгорелся пожар на Руси — не погасишь. Да и как утушить, коли встал мужик поперек никонианской щепоти. Нет, не с того надобно было начинать, не с того. Науки у нас втуне, без призору, как бы от нечистой силы. Англичаны и французы, голландцы, шведы корабли строят, морскую торговлю завели, богатеют год от года. А мы все топчемся, все истину божью взыскуем, каковыми перстами себя осенять озабочиваемся. Жизнь ведем не с того конца. Вроде как ревнители древлего благочестия. Царь-государь добра ищет, кабы не Никон, не было у нас смуты. Было время, Никон ему показался. Мнилось: сильный человек, боголюбивый, порядок церковный наведет. А он — любовластен да любочестен. Великим государем именовать себя повелел. Начал за здравие, а кончил за упокой. Силою стал гнуть народ. А в божьем строении сила более всего вредна. Поздненько углядел великий государь сию вредоносность. Отрешили Никона во славу Божию. А сколь силы на это положили… Кабы на что доброе.

    — Расколол народ руский Никон — ведаю я про то, — печально сказал Николай.

    — То-то и беда! В веках сей раскол отзовется. Странствуют-то по Руси лжеучители и лжепророки, мутят народ. Осмыслить сего некому. Величайший вред предвижу для государства, для церкви. А остановить, пресечь сие движение нету силы. Оттолкнули народ православный от царя да от патриарха новопоставленного.

    — Никон-то упорствует?

    — Как же! Не такой он человек, чтобы покаяться да прощения у иерархов, у народа просить. Люто горд. Есть у него и подголоски. Из твоих соплеменников — из греков. Да не поймут, они, что не вовремя сие исправление богослужебных книг затеяно. Что без шуму действие производить должно было. Из-за стен церквей да монастырей не выпуская. До времени! Время избрать с оглядкою на государственные да на церковные дела, дабы было оно благоприятно.

    — Да, столь основательные преобразования с кондачка не делаются.

    — Вот что я тебе скажу. Кабы не греки, не было бы Никону столпа. Перемутили народ руский, наваждение на него напустили, а все из-за чего? Из-за тлена сущего. Раскол! Греки его укрепляли, не ведая последствий. — И Матвеев с безнадежностью махнул рукою.

    — Довольно о сем — душа болит.

    - А тебе я дело придумал: займешься строением книг для государевой потребы. Нет-нет, не духовных. Светских. Как мир устроен, каковы диковины в нем есть, про острова, океаны, высокие горы…

    — Справлюсь ли, боярин?

    — А дворцовая библиотека на что? Ты языками владеешь, в ней немало таковых писаний.

    — Я, Артамон Сергеич, в руском слабину чувствую, — откровенно признался Спафарий.

    — Э, да голова у тебя приемистая: поживешь на Москве месяц-другой и все в ней уляжется. Я тебе и дельного помощника дам — Петра Долгово. Долгий он и есть долгий: все в него вмещается. Царевичи и царевны в книги не заглядывают, окромя Федора. Этот, несмотря на молодость, обширный ум имеет, к науке тянется. Вот глобус попросил у иноземцев заказать.

    — Глобус? Затейное дело. Видел я у шведов. Шар деревянный, а на нем устройство Земли обозначено, кои есть острова, где реки текут, где горы громоздятся… Дорогая вещь. При мне просили за него пятьсот риксдалеров. Потому как от руки рисовано и с особым научением.

    — Для на учения государь денег не жалеет. Хотя открою тебе тайну великую, о коей, однако, вся Москва гудет. Царь-государь изволит вдругорядь жениться. И избранница-желанница уже есть. Воспитанница моя, Наташа, дочь Кирила Полуектовича Нарышкина, свояка моего. Вдовеет государь какой уж (с 04.3.1664 - Л.С.) год (девять месяцев – Л.С.). А мужское естество алчет. Лечь с бабой из простых — грех на душу взять, оскоромиться. А Наташа моя в строгости воспитана, опять же красой, статью, умом — всем вышла. Царь строг, строг да и подкатился под бок. Теперь обратного хода нету. Понесла Наташа.

    В 1663 году нечаянно "залетела" девица-молодица и родила с великими тайнами сына-первенца семимесячного Симеона приписанного впоследствие (фантазиями романовских фальсификаторов и их верных продолжателей современных, дипломированных, продажных горе-историков, в основном еврейской национальности - Л.С.) законной жене Алексея Михайловича. Знали об этом только три души: отец, окольничий Кирила Полуэхтович, Артамон Сергеевич да его супруга. Ибо хоть одна женщина в сей тайный заговор должна быть посвящена. Да не простая, а доверенная, которая все соблюдет.

Фото. 14-летняя Наталья Кирилловна Нарышкина (стилизованное изображение)

    - Вот царь-государь затеял новую хоромину в честь сего построить в селе Коломенском. На выси стоит село, над Москвою-рекою, глядится в реку белокаменным храмом Вознесения да иным во имя Иоанна Предтечи, с коего Василий-то Блаженный свой образ взял. Место — красоты неописанной. Должен я сейчас туда ехать, велено мне государем смотрение за работой чинить. А то желаешь — возьму тебя в возок.