Шаман бумажного леса

С подросткового возраста я жил в окружении огромного количества разных людей. Все они были очень интересными. Специфичными, но интересными. Их хотелось изучать и читать, как книги, с новенькими красивыми или наоборот старыми и потрепанными обложками. Одни пахли переработанным пластиком - только с завода, другие же стариной и памятью поколений.

Несмотря на то, что тогда мне нравилось играть в самоопределение и увешиваться ярлыками, словно шевронами, подтверждающими мою принадлежность к определённым социальным группам, я никогда не вешал их на других. Себя я считал интровертом, социопатом, мизантропом и циником. Тогда это было модно. Каждый третий был циником, каждый второй - мизантропом.

Так вот, несмотря на всё это, я всегда легко находил общий язык почти с любым человеком. Многие из них стремились пожить со мной в одном пространстве хоть какое-то время. Каждый для своих целей, но главным образом потому, что мне принадлежали все знания мира и меня было интересно слушать. Многим удалось прожить со мной в одном пространстве и почти никто об этом не пожалел.

В конечном счёте, со мной рядом не прижились лишь люди, не имевшие своих мыслей. Не способные вырваться за пределы социальной роли и перестать быть винтиком. Не умеющие слушать и слышать других, потому что установки, которые в них вбивались с младенчества, оказались сильнее, чем желание развиваться и прорабатывать свои травмы.

Тогда я не понимал, почему такие люди боятся меня сильнее, чем самого жуткого из своих ночных кошмаров. Думал, что проблема кроется во мне, моём складе ума или моих ярлыках, которые вскоре осыпались наземь. Старый клей давно высох и им не на чем было держаться. Я ни на секунду об этом не пожалел.

Мне всегда казалось, что чем меньше на человеке висит ярлыков, тем он ценнее. Мои же ярлыки являлись обесценивающим меня фактором. Я сам их придумал, чтобы защитить себя от окружающих и окружающих от себя. Право, кому придёт в голову бояться человека, который может сказать о себе лишь список заученных слов из учебника по психологии. Даже если о мире он может сказать что угодно.

Но время шло и мои защитные ярлыки отваливались от меня вместе с установками, от которых я избавлялся с помощью духовных практик. И вместе с людьми, которые боялись даже подумать обо мне всуе.

С каждым годом я всё отчетливей чувствовал, как на меня начинают давить стены моей каменной коробки-тюрьмы, которую любители названий именовали квартирой. Мне становилось всё теснее и душнее в рамках человеческого бытия.

Постепенно и слово человек стало для меня чем-то далёким. Набором буковок на бумаге. Соседним деревом в моём лесу. Лесу, где я провёл остаток жизни в полном одиночестве, осмысляя и сортируя накопленные знания.

Последний ярлык, который остался висеть на одном стежке на рукаве моей потрёпанной курточки, определял меня как шамана бумажного леса. Но даже его я больше не видел, потому что моё зрение отныне существовало на иной частоте.

Я делал больше, чем любой из живущих, но ни одно из своих дел не называл деятельностью. Деятельность - слишком тяжелое, грузное слово, насквозь пропитанное ответственностью. Ответственность же всегда была в моей голове синонимом наказания. Я был достаточно наказан этой вселенной, чтобы допустить ещё и факт самобичевания посредством давления на разум, который уже и не принадлежал никакому мне.

Если бы те, кто ушёл из моей жизни давным давно, знали о том, что никакого меня не существует, им бы не пришло в голову меня бояться. Но они этого не знали. Зато знали, что в ветхой лесной хижине у ручья живёт человек, вершащий тёмные дела. Они обвиняли меня в ведьмачестве и преследовали. Мне приходилось бежать. И всякий раз, когда я рвался вперёд, обрамлённый в оболочку орла, медведя или волка, я понимал - это были те самые люди, которые не прижились со мной под одной крышей.

Иногда они гнали меня до опушки, на которой размещали капканы или силки. Волк, которым я был, попадал в капкан и лежал недвижно, пока охотник не выпускал в него пулю. Знал ли охотник, что в этом застывшем теле уже не было никакого меня? Что волк этот испустил дух ещё до того, как я завладел его телом. Что тело это бежало только тогда, когда я руководил им.

Нет, не знал. Как не знал и о том, что та же участь давно постигла старика, которого подозревали в тёмной магии. Не было никакого старика, было лишь тело, носящее на себе ярлык шамана бумажного леса. Как не было и орла, и медведя.

В этой истории была лишь одна правда. Но именно её эти горе-охотники не могли принять. Не потому, что не хотели, а потому, что это было выше их понимания.

На самом деле, все эти домыслы о шамане нужны были лишь для того, чтобы оправдать наличие посреди леса огромной библиотеки, состоящей из историй, которые давно закончились, всё ещё пишутся или только зачинаются в виде грязных черновиков.

Я не был автором этих историй. Не был я и коллекционером, собирающим редкие фолианты, коих не сыщешь более ни в одной из библиотек. Я лишь хранил то, что существовало задолго до меня и останется после. Жизни, обрамлённые в обложки. Души людей, которые были, есть или только готовятся быть.

Я говорю «я», хотя никакого «я» у меня никогда не было. И как только я понял, что мне не нужно скрывать этот факт, я стал всем.

И если ты, идя по лесу, слышишь за своей спиной хруст веток, но никого не видишь; если различаешь в журчании быстрого ручейка ноты человеческого голоса; если хоть раз думал о том, что деревья говорят друг с другом тихим, загадочным шепотком - знай, ты был у меня в гостях и слушал мои истории. И если расслышал, значит прижился под моей крышей. Значит ты - ещё одна книга в этой огромной библиотеке, а не охотник, пытающийся убить знание в любом из его воплощений, потому что сам не способен ничего познать.

Знай это и не забывай никогда. Потому что лишь знание может победить любое из зол. И лишь им одним питается Вселенная, которую они так назвали, чтобы не бояться быть.