Старухи с нашей улицы. 1. Ночевать к бабушке

 
 

 Бабушка наша Мадина знала себе цену: ни одной ночи не провела в своем аккуратном домике одна. Высокая и довольно грузная,  с родинкой властности на правой щеке, она никого не боялась, могла дать отпор кому угодно, но вот прихоть у нее была неисправимая, боялась одна ночевать. Долго жила с младшей дочкой - нашей, получается,  теткой. Когда тетка вышла замуж, ночные дежурства стали нести мы, две бабушкины внучки.

Чтобы помогать матери, наши родители купили старенький домик рядом с ней. Через калитку за минуту мы легко могли перейти из нашего двора в бабушкин. Там было интереснее, чем у нас. Во-первых, через решетчатые ворота и калитку бабушкиного двора просматривалась улица, а из нашего нет. Во-вторых, от ее ворот до самой двери были положены большие белые камни – эта дорожка по-своему украшала двор. И третье – в бабушкином дворе стояла сарайка, по-татарски абзар, где обитали корова без имени и голов пять-шесть овечек, а еще куры. У нас опять-таки никакой живности не было. Еще не забылись в районе недобрые времена, когда не только скотину, но и каждую яблоню в саду облагали налогом. Отец, будучи коммунистом и сельским интеллигентом, не ратовал за свое подворье, мама тоже работала в райздраве допоздна, часто выполняя еще общественную работу. А бабушка по старой памяти содержала маленькое хозяйство, частью по привычке, а частью из некоторой крестьянской гордости.

Вечером она, подоив корову, приносила пол-литра молока в стеклянной баночке. До сих пор удивительно, почему эта банка была такой маленькой. Нас, внучек, бабка все-таки любила, но прижимистость и строгость укоренились в ней с рождения. 
Ночевать к бабушке мы ходили охотно. В уюте ее единственной комнаты, перегороженной досками на «кухню» и «спальню», провели много мирных и счастливых часов. И если летом ночевки проходили незаметно, то зимой это были долгие и наполненные разностями отрезки времени.

Чуть ли не каждый вечер у бабушки посиделки. Такова давняя традиция татарских деревень: вечерами женщины собираются поочередно друг у друга, чтобы за разговорами скоротать вечер и связать носок-другой или варежку. Поскольку наша бабушка живет одна, чаще всего соседки приходят к ней. Нередко бывают товарки с других улиц. Сегодня тоже ждем кого-нибудь.

Я разуваюсь, и бабушка тут же ставит мои валенки высоко на печку. Если я с улицы, туда же отправляются и носки с мокрыми варежками. К слову сказать, белейшие шерстяные носки и варежки она вяжет нам самолично и дарит торжественно, в глубине души гордясь их белизной. Так отбелить шерсть могут не все бабушки! А у наших носков и пряжа тонкая, но прочная, и вязка не грубая, они пушистые и теплые.
Бабушка ставит самовар. Это уж обязательно. Нагнувшись, выглядывает в окно:
- Сейчас придет… Нахар*, кусок хлеба в сумку сунет и придет, - беззлобно комментирует она ожидаемое появление давней приятельницы.

Рахима шествует неторопливо, занимая половину прохода в калитке. Она широкая, тяжелая и абсолютно невозмутимая. В руке, как и предрекала бабушка, черная сумка то ли из брезента, то ли из сверхпрочной грубоватой кожи – такие сумки для хозяйственных нужд есть у любой уважающей себя старухи на нашей улице. А еще почти у каждой есть «жикыт» - плюшевая жакетка, приталенное подобие нынешней куртки, длиной чуть ниже пояса. Их стали привозить из далекого Ташкента, и эти жакеты в одночасье стали страшно модными именно у нашей категории бабушек. Будучи осенней разновидностью одежды, жакеты выручали особенно неимущих женщин и зимой. Набросит поверх нее хозяйка огромную шаль в разноцветную клетку с бахромой, укутается с головы до ног - вот и замена шубы, которой у нее отродясь не бывало. На самом деле этими шалями служили настоящие шерстяные пледы, да кто ж это понимал. Слова такого тоже не знали, шаль и шаль.

Соседка пришла, разумеется, в простой телогрейке – «куфайка» назвалась она у нас. Жакету свое, праздничное время!
Кроме большого ломтя домашнего хлеба в сумке у Рахимы обязательно лежит рукоделье - начатый шерстяной носок. У нее пять сыновей и одна дочка, старшие давно семейные, так что детей и внучат надо обеспечить теплыми вещами. Попозже заходит ближняя соседка Хусни, тоже с вязаньем. Только теперь понимаю, почему наша бабушка и пряла, и теребила овечью шерсть, а гостьи приносили вязанье – из скромности и нежелания стеснять хозяйку. Ведь от шерсти много сора и грязи, да и запах тяжелый в доме останется. А хозяйка вправе делать что хочет, ее дом.
Чай бабушки пьют долго и обстоятельно,  с разговорами, смешками. Надо сказать, что наши соседки еще и сватьями приходятся друг другу: маленькую проворную Флюру тетки Хусни взял замуж веселый крепкий Фадис, четвертый сын Рахимы. Втроем женщины как раз умещаются за небольшим столом: сбоку мешает «гардероб» - светлой фанеры шкаф для одежды, теткино модное приобретение, милостиво оставленное ею после замужества. Другим боком стол упирается в дощатую перегородку, вот и прикиньте, насколько велика бабушкина кухонька! В двух шагах от стола печка, закуток с рукомойником, все.

Гостьи устраиваются с работой поодаль от стола, а бабушка сегодня не работает. Она достает пожелтевшую старинную книгу Коран и начинает читать. Удивительное дело – она единственная из всех знакомых нам старух умеет читать на тюрки*. Вязь старинного алфавита кажется загадочной не только нам с сестренкой, бабушкиным товаркам тайны книг также неподвластны. Гордится слегка наша бабушка, открыто демонстрируя свое превосходство над темными подругами. Сегодня она читает отрывок об Ибрагиме, который ради своей веры в Аллаха был готов принести в жертву собственного сына:
- Он сказал: "Сынок мой! Поистине, я видел во сне, что закалываю тебя. Поразмысли, что ты думаешь об этом?" Он сказал: "Батюшка мой! Сделай то, что тебе велено. Если Аллах пожелает, ты убедишься, что я буду терпелив". Когда они оба покорились Аллаху, и он уложил его на бок, Мы воззвали к нему: "О Ибрахим! Ты оправдал сновидение". Воистину, так Мы воздаём творящим добро. Воистину, это и есть явное испытание. Мы выкупили его сына Ибрахима, великой жертвой…»
Бабушка читает громко и внятно, подруги слушают. Облегчено вздыхают, когда она доходит до места, где вместо мальчика на заклание господом подложен барашек. Сколько уже раз слышали эту историю, но переживают все равно. А для меня все как сказка. Это же книга! Книги читаются для интереса, развлечения.

Потом бабушка поет духовные песни, которые я позже не слышала никогда в жизни - она называет это «говорить салават»:
- Расуль Фатыйма, что тебе скажу:
День Суда придет - ты поможешь мне.*
- Жингэчэй*, правду ли говорят, что как только последний человек с кладбища уйдет, так сразу к покойнику спускаются архангелы с вопросами? – боится Хуснижихан.
 - Там уж все узнаешь сама, – резонирует ее сватья. – Как ответим, так и ответим. Уразу надо соблюдать, пять раз намаз читать…

Затем речь идет о рубашке или платье, в которой человек отдал богу душу:
- Вот эту рубашку надо просить на память о покойнице, чтобы тебе легкая смерть досталась! – уверено говорит бабушка. - Это и память, и как будто защита.
Я давно уже лежу в постели, подо мной большая перина, а под головой ястык* - поменьше, размером в две подушки . Они обволакивают мягкостью, лежишь в них, как птенчик в гнезде. Но от бабушкиных слов мне становится не по себе. Только что мелодично звенел приятный бабушкин голос – она так красиво пела хвалу Аллаху. И вдруг эти печальные темы… На ум сразу приходит кладбищенская ограда, возле которой мы летом пасем теленка, за ней высокие березы, с верхушек которых, громко каркая, слетают огромные вороны. Смерть. Она наступит же когда-нибудь!

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, разглядываю «ковер» на противоположной стене. Над узенькой девичьей кроватью, где до замужества спала тетка, висит это чудесное произведение неизвестных художников-ремесленников. Неведомый материал, скорее всего просто толстый картон, пропитанный масляной краской до крепости жести, размером примерно метр на два, уместил на своей скромной площади горы в белых шапках, безмятежно голубой морской залив с изысканными кипарисами по берегам, далекие белоснежные дворцы. А прямо рядом со мной – руку протяни - сидит то ли на берегу, то ли на камне сказочная красавица, кокетливо опустив одну ножку в воду, и смотрит чарующим взглядом. От видимой части ступни расплываются игривые круги, девушка едва приметно улыбается карминовыми губами. Точно такой же карминовый карандашик есть у нашей тетки: собираясь с подругой на танцы, она немного слюнявит его и рисует им губы, становится недосягаемо красивой и чужой.
Можно сколько угодно фантазировать, разглядывая детали этой прекрасной картины, на которой художник почти сумел соблюсти перспективу. Пожить в белом доме на берегу, почти дворце. На время стать сестрой этой красивой девушки и отправиться с ней в путешествие во-о-он по той дороге, уходящей в горы. А какие чудесные деревья растут возле белых домов. Мама сказала, что они называются кипарисы, она бывала на юге и видела их. В любом случай на «ковре» такой волшебный мир! Любые горести забудутся, если уйти в него мыслями. И чувствами тоже .Да, знаю, это юг! Таинственный, но близкий. Пахнущий неведомыми цветами и пряностями. Он такой понятный и близкий, этот юг, рукой подать! Мое сердце уже готово принять его – слыша песню о Тбилиси, внимая разговорам ташкентских бабушек, приехавших к соседке, я влюбилась в неведомые края…

Тем временем соседки, благостно умиротворенные слушанием духовного, уходят. Бабушка гасит свет и ложится ко мне. Она долго читает молитву, плюет вокруг себя и меня на шайтанов, чтобы не мучили нас во сне, и засыпает, похрапывая. Теперь я точно в безопасности!

---------------
 Нахар -  в азербайджанском и туркменском сохранилось в значении " обед". В данном случае бабушка с осуждением говорила о подруге, любившей приходить в обеденный час.
 Тюрки - письменность на основе арабского алфавита, общая для тюркских народов Поволжья и Урала, а также Средней Азии. Использовалась вплоть до 1917 года.
Ястык - перина размеров примерно в две подушки, под голову.