ЛФС 24. 09. 23

Литературно-философский салон 24 сентября 2023 г.

Присутствуют:
Елена Троянская Третья
Марина Питько
Андрей Стамболи
Александр Жабинский

Андрей:
-- Всех приветствую!

Марина:
-- Вы что-то принесли? Ура!

Елена:
-- Это та знаменитая повесть о бывших студентах филфака?

Андрей:
-- Да. Свой первый роман я написал в двенадцать лет. Он назывался "Город снов". А это для меня эксперимент -- называется "Читая Джойса". Всё еще сыро, сами понимаете. Начинаем? (Читает)
Эпизод первый.
– Боже, какие у тебя отвратительные очки! – воскликнул Сэл, поднимая на меня глаза. – У тебя в них та-а-акие уши! Я их ненавижу. Ты их когда-нибудь снимаешь? Уши, как у спаниеля! Откуда у тебя эти очки? Я носил такие в детстве, ты в курсе? Когда учился в школе. Подлинная радость была в том, чтобы их не носить. Вот где настоящее счастье, и не надо искать никакого другого, можешь ты мне поверить, Джо?
– Счастье ускользает, а с ним все прошлое. Так же, наверно, утекала наша река к океану. Я помню только мутную воду и серые камни, – ответил я сверху.
– Что-то такое было, – буркнул Сэл.
У него было взволнованное лицо. Он заложил руки за спину. На голове у него была черная кепка с красной надписью «ISLAND SCREAMERS».
– А когда мы кончали школу, они, я имею в виду очки, были у каждого второго, но были очень модными, – добавил он.
Ступени книжной лестницы стали уменьшаться и наконец превратились в две темные волны, лежащие друг на друге. Волны побежали – вниз по лестнице – дальше, к дощатому полу. Все, чего я уже не мог разобрать, простиралось за лестницей, на этом полу.
Его звали Сэл, потому что лучшим писателем в мире он считал Джерома Сэлинджера. Меня – Джо, потому что я считал лучшим писателем Джеймса Джойса.
– Вот он! – сказал я, стряхивая пыль с переплета, – Самый модернистский роман в мире. Никогда его не читал.
– Никогда не читал, – повторил Киз, которого мы, издеваясь, звали Крэзи.
– Самое интересное, что и Сэл его не читал...
– Его никто не читал до конца. Знаешь, что в нем самое главное? Нет? Самое главное – герой никогда не умирает.
– Не умирает? А ты откуда знаешь? Ты же его не читал, – удивился Крэзи.
– Ну что поделаешь с этим дебилом? – Сэл взглянул на меня. – Зато я читал о нем! Понял?
– Понял, - смутился Крэзи.
– Вообще противно с ним общаться. Кстати, ты знал, что она его терпеть не может?
– Кто? - спросил я. – Элина? Она же из-за него еле до диплома доучилась. Ей было просто скучно с ним.
– Ну естественно! Когда тебе все уши прожужжали про Моэма и Цвейга...
– И Манна.
– И Манна! Ты будешь всю жизнь бороться со скукой... Я думаю, ей было жалко его.
Итак, я совершенно не слушал Сэла. Я вспоминал последние слова Элины – и вдруг поймал себя на том, до какой степени они совпадают с теми, которые сказал мне Сэл. Ведь ее герой не умирал. Никогда. Он просто притворялся мертвым. И белым... как шарики. Или слоны. Абортарий.
Браво! Брависсимо! Это один из лучших парадоксов в истории литературы.
– А почему он не умирает? Он что, бессмертный? Автор срисовал его с себя? Какой-то роман ужасов. Даже Дракула умер... А главный герой кто?
– Другой писатель, который все время рисовал готические замки. Такой же декадент, как ты.
– Такой же деградант?
Сэл со всего размаха хлопнул меня по спине. Не ожидавший этого мой твердый пласт души вздрогнул и слегка прогнулся. Я не потерял равновесия, но мне стало смешно от неожиданности. Смех возник сам по себе, он оказался чуть наигранным, и когда мой смех несколько поугас, мое тело и голова стали качаться вперед-назад. Сэл почти не двигался — покачиваясь, я принял его позу. Еще раз рассмеявшись, чтобы разрядить возникшее напряжение, мы поднялись в воздух и несколько секунд парили на самой границе неизмеримых пространств, выбирая, где нам приземлиться. И вдруг все исчезло. Мы оказались на длинном диване в салоне «Титаника», а шум моря перекрыл чей-то мощный бас: «Allez! Pour que tu m'appelle Dieu! Alleez! Забирайся скорей! Быстрее, приятель! Нам осталось одно мгновенье!» Я почувствовал, как меня что-то обхватило и поволокло к дивану. На нем лежал Крэзи в дымчатых очках. Вокруг никого не было. Откуда-то долетал знакомый возбужденный женский смех. Глаза Крэзи словно налились ледяной сталью. . «Почему я вижу тебя здесь?» – спросил он. Или он это говорил во сне? Мне мерещилось, что его губы движутся у меня на коже. Я задыхался. «Больно? – спросил он. – Тебе больно?» И мне в ответ словно бы дугой прошла судорога, и я закричал:
– А-а!
– Декадент, кретин. Понимаешь разницу?
– Диссидент?
– Да, диссидент, – сдался он.
– Дегенерат? Скажи ещё: жертва аборта. Да, Киз?
Крэзи промолчал. Дальше читать?

Александр:
-- Это... очень здорово, по-моему!

Елена:
-- Да. Атмосферно. И неожиданный выход на абортарий... Но! Не будем об этом.

Марина:
-- Давайте продолжим!

Андрей:
-- В конце каждого лета Сэл и я ездили в Полинезию на недельку. В последний раз я видел Гавайи, и они оказались одним из самых странных мест в моей жизни. С помощью визуальной метафоры можно, думаю, отразить это так: спуск по горной дороге в Швейцарии, где уступы сменяются опасными осыпями, крутые – пологими и так далее. Нечто подобное происходит и со всеми нами. Только мы не видим крутых уступов за новыми вещами, которых нет. Мы не пытаемся подстелить соломку, пока нет опаски, что она может пригодиться. Вместо этого мы поворачиваемся лицом к остальному миру, не зная, кто сидит на краю пропасти, куда мы так торопимся, хотя весь мир и подсказывает нам: оглянись, посмотри назад, но человек слышит голос шамана... Реальный мир пропадает под картиной западной культуры – той, о которой мы знаем не столько из классических произведений, сколько от идеального европейского буржуа, от которого мы хотим, чтобы он действительно был, потому что  не готовы к другому, к пугающему и грязному, каким он мог бы оказаться, если бы стал сам собой. Социальная реальность... Мы как бы думаем, глядя на мир, простирающийся вовне, и отворачиваемся от него, полагая, по Лакану, глядящему внутрь себя, что так лучше, и воспринимая его как нечто теплое, как социум. Мы. Но в любом случае никого нельзя впустить вовнутрь. Причина и следствие меняются местами. Трудно поверить. Я благодарен имманентно настоящему. «Это» про мир? Нерастворимая актуальность места. Зачем мир всегда как чужой? Мой вроде должен быть по поверхности. Снова туда. Так получилось, как с любым большим сливающимся миром. Во всяком случае. Это, правда, уже давно – будто думал, что у меня всегда все происходящее – просто сны. Постоянно. Искать во всем. Подсознание не мама... Само по себе. Хорошо. Быть всегда WANTED. Сложно-то как. Ничего за ничто. Извините, в горле пересохло.

Марина:
-- Как у вас это получается -- внутризрительно трансформировать реальность? Словно в калейдоскоп чужих мыслей, носящихся угорело под черепной коробкой, заглянула. Это сложно для восприятия сегодняшнего читателя -- тем более, что читатели сами себе и писатели...

Александр:
-- Чем мне нравятся эти салоны... можно сразу же получить рецензию. У вас есть время?

Андрей:
-- В Греции всё есть! Кроме самой Греции. И кроме как в ней, больше нигде в мире нет.

Александр:
-- Мне кажется, не стоит так сильно подражать Джойсу. Можно чередовать его с Кафкой, например. Или даже с Прустом.

Андрей:
-- Но Пруст -- это литература XIX века. Декаданс. А Джойс... А в чем вы видете подражание? Да здесь минимум аллюзий.

Александр:
-- Его мир, конечно, не трехмерный. Он скорее объемный, его пространство смыкается со всеми остальными и возникает через интервал в доли секунды. Хотя, собственно, как оно смыкается, можно поговорить. У каждого мира свой ритм, своя скорость. Иногда скорость настолько высока, что человек успевает прожить несколько жизней. Наверно, поэтому некоторые люди способны видеть то, чего нет. Времена меняются, и я тоже, получается, изменился. Стал хоть на какое-то время умнее, чем был раньше. А это, наверно, самое главное. Поэтому я вас слушаю. И про феноменологию сна тоже рассказывайте. Хоть сам я совсем не ученый. Могу только подмечать интересные детали. Например, с того момента, когда обычный человек понимает, какая катастрофа его ждет. Вот взять хотя бы моего знакомца Ефима. Суицидник. Про него ведь ничего нельзя было заранее предположить. Все произошло так внезапно. Может, быть, этот план уже появился у него в голове раньше? Как он мог знать? А я про него ничего не знал. Тоже этот сон снился? Я ведь его не видел. Никто его, кажется, во сне не увидел. Интересно, понял он про сонную камеру… Или это была смертная камера? Черт возьми, увидел… По моему рассказу ведь можно и чёрта увидеть.
И это при том, что серьезная работа в офисе отнимает почти все время, которому посвящено обычное человеческое общение. Мне удается быть в общении с другими людьми одновременно -- и мужчиной, и женщиной, -- только за очень большие деньги. Зачем я все это говорю?  Я и сам не понимаю, почему. Но не все ли равно? Пусть все останется между нами, ладно? Меня знают слишком многие люди, чтобы я мог настраивать их против себя. Я ведь делаю им наоборот, вам не кажется? Мы, таким образом, защищаемся от тех, кого знаем слишком хорошо, хотя и не позволяем им увидеть нас даже близко. На самом деле мы просто боимся этого напора. А надо, чтоб люди увидели нас, а не мы их. Кстати, было б очень забавно! Просто блеск. Хочу это представить, причем всё одновременно. Скажите, что же вы все-таки хотите? Только попрошу сделать это без снисходительности. Тогда я смогу рассказывать дальше. Все мои рассказы станут понятны не для всех, как это бывало всегда. Это не книга, которая запоминается по отдельным страницам, но как тема. Как невидимый мир, да. В принципе, тот мир и тот свет. Значит, вы согласны?

Андрей:
-- Каждый вечер, когда на город спускается ночь, я иду по мостовой, вдыхаю холодный ночной воздух, смотрю на далекие огни, на неоновое сияние реклам, и мне кажется, что я стою на краю огромной пропасти, а прямо подо мной на ночной улице стоит живой Будда, Гаутама, как его называли в детстве, которого я никогда не видел -- но которого так много раз, уже после смерти, рисовала моя память. Он остался таким же, каким был тогда, хотя произошло такое, от чего можно потерять рассудок -- и боюсь, мы с ним это уже делали, давно-давно, очень-очень давно.

Елена:
-- Та-ак. Покатай меня, большая черепаха! Такси заказывали?

Александр:
-- Да-да, мы по дороге договорим. Что я хотел сказать... (Уходят вместе)

Женщины смотрят друг на друга и морщат лбы. После секундной паузы одна из них произносит: "Herva dos gatos".