Учительница русского Глава 35

На следующий день, как обычно в субботу, Юра и Ваня отправились на противоположный берег Оби, туда, где младший брат проводил всё свободное время, - в Зоологический парк Новосибирска. Идти пешком нужно было больше двух часов, но Ваню это обстоятельство нисколько не останавливало. Побывав в зоологическом саду несколько лет назад, в составе группы юннатов, он буквально заболел этим местом, где среди лесного массива царили прохлада, тишина, и особенно чувствовалось единение с природой.

Юра сопровождал младшего брата безропотно, и на то было две причины. Первая: это то, что братья поселились там, где было удобнее для учёбы старшего. Ни разу Юра не услышал от Ивана ни единого упрека, что тому приходится проделывать по двенадцать с лишним верст, и это только в одну сторону, - чтобы заниматься тем, что глубоко запало в сердце. Ваня относился к своему увлечению настолько серьезно, что Юра диву давался и даже слегка завидовал такой глубокой преданности, которую восемнадцатилетний Ваня желал, по видимому, превратить в дело всей своей жизни.

Юноша поднимался с петухами, чтобы успеть к открытию зоосада. Неутомимые молодые ноги несли его, словно обутые в сапоги-скороходы. По выходным Юра с удовольствием сопровождал брата, чтобы тому было веселей шагать, пересекая почти весь город целиком. Иногда братьям везло - добрые люди предлагали подбросить их на телеге.

Вторая причина, почему Юра стремился в зоосад не менее охотно, чем сам Ваня, состояла вовсе не в том, что его очень влекли волнистые попугайчики (хоть и были они настоящей драгоценностью зоосада и местной достопримечательностью), удавы или куницеобразные, - а влекла его туда юная натуралистка с раскатистым именем Идея, которую в компании друзей предпочитали называть просто Ида. Она была младше братьев, но уже с вполне взрослой заинтересованностью и вовлечённостью в зоодело задавала животным корм, записывала различные наблюдения, лечила больных, изобретала различные хитрости, чтобы заставить своих подопечных принимать лекарства.

Рысята и малыши-каракалы вились вокруг её ног с доверчивостью домашних кошек, а Юра со стороны наблюдал эти откровенные проявления любви и обожания с доброй долей ещё непонятной ему в его возрасте ревности. Он никому, даже, наверное, самому себе, и даже под страхом смерти не смог бы признаться, что мечтает превратиться в одного из этих пушистых четвероногих, чтобы суметь прикоснуться к стройным ногам девушки.

Ваня поглядывал на парочку с понимающей улыбкой и рад был служить брату поводом приходить в зоосад. Самого его дела амурные не волновали, куда интереснее ему было наблюдать за растениями и животными, общество которых он предпочитал людскому. Он был добрый малый, всегда готовый помочь, говорил тихо, тембр его голоса был какой-то успокаивающий, убаюкивающий. Люди к нему тянулись, а он - тянулся, если можно так сказать, в противоположную от них сторону, предпочитая беседам тихую напряженную работу ума и уединение.

В Иване как будто жило какое-то недоверие к людям. Он был отзывчив и доброжелателен - но словно всегда начеку. Совсем, как его подопечные кошки, которые лежали с прикрытыми глазами, тем не менее в любой момент готовые вскочить и защитить себя. Какие бы усилия ни прилагал Юра, за все время ему так и не удалось вытравить из брата это предубеждение перед представителями рода людского.

На имя Вильгельм мальчик перестал откликаться в одночасье, как только Юра объяснил ему, что ради их же блага им отныне придется скрывать настоящие имена. Он сказал, что мама нарекла Вильгельма Ваней - и это имя последнему пришлось очень даже по душе. Потом взял маленького немца за руку и отвёл его по адресу, написанному на клочке бумаги материнской рукой. С собой ничего не взяли. В сенях столкнулись с бабушкой, она обняла обоих мальчишек, тихонько шепча что-то, что Юра не в силах был разобрать. В её глазах, состарившихся раньше срока, дрожали мутные слёзы.

Юра старался сохранять невозмутимость, - совсем не дело, если он сейчас раскиснет и расслюнявиться. Это только всё испортит. Надо было к тому же показать пример стойкости маленькому немцу. Русские ведь не сдаются! Хотя превосходство над младшим товарищем доживало в Юре последние дни, потому что, приглядевшись к Вильгельму-Ване, проверив его в разных жизненных обстоятельствах, Юра не мог не признать, что новоиспечённый брат - добрый малый, обладающий редкостной преданностью, не в пример своему отцу. Возможно, как раз этот болезненный пример стал для Вильгельма уроком на всю жизнь. Есть дети, которые инстинктивно усваивают повадки своих родителей, другие же решают, какими точно не стоит становиться в будущем.

В детском доме никаких лишних вопросов им не задавали. Даже досадно, потому что Юрка выдумал про себя целую легенду. Быстро оформили, определили койки, дали форму, вписали в журнал ежедневных дежурств. Внешне Юра и Ваня были не слишком похожи, но, если пристально и долго переводить взгляд с одного на другого, начинало казаться, что вот же они, одинаковые черты. Жить в детском доме было неплохо. Ваня сначала долго молчал, разговаривал мало, - это он так прислушивался и пропитывался русским говором, его ритмом, мелодикой, запоминал слова и жаргонные словечки. На слух он оказался очень одарённым и уже через год его было не отличить от самого обыкновенного русского мальчишки. Так в нём навсегда умер Вильгельм и родился Ваня Масленников. Вскоре, ходатайством директора детского дома, мальчикам выправили новые документы.

Юре приходилось по-своему труднее: во-первых, именно он незримо для младшего защищал его от нападок других пацанов. Пару раз даже дрался и был наказан. Во-вторых, все эти годы он не переставал тосковать по семье. У него были бабушка и дедушка, и первое время он почти каждый день прибегал к дому, чтобы увидеть их хотя бы издалека и про себя поздороваться. Леси для него после того разговора с соседками, которому он стал тайным свидетелем, больше не существовало. Он и презирал тётку и одновременно боялся её, - неровен час выдаст их вместе с Вильгельмом. Сторонился также и соседей, отчего приходил только вечером, под покровом сумерек, надвигая картуз совсем низко на глаза.

Однажды он действительно чуть не столкнулся с Лесей лоб в лоб, но она, к счастью, не признала племянника в форме воспитанника детского дома. Но это происшествие сильно напугало мальчишку и отбило желание наведываться домой. С болью, через силу, но он постепенно смирялся. Тосковал по отцу, а ещё сильнее - по матери, по ночам плакал, уткнувшись лицом в подушку.

Через какое-то время ему стало из ночи в ночь сниться, что мама вернулась домой. Юра так ничего и не знал о её судьбе. А что, если её действительно освободили? Нет, иначе она бы пришла за ними, ведь ей было известно, где они находились с Вильгельмом. Она бы пришла, она бы ни бросила… Не такой была его мама, чтобы бросить! Значит, все-таки случилось самое страшное… Потом их детский дом переместился на осеннюю овощезаготовку в Колывань, и смена места немного отвлекла юношу от тягостных мыслей. В последствии, если нужно было куда-то ехать на работы, Юра с Вильгельмом всегда были в числе первых добровольцев. Юра был готов ехать куда угодно, только бы сбежать, хоть на время, из родного Новосибирска.

В следующий раз Юра оказался возле своего дома только в 46 году, - получилось это как бы случайно, как говорят, «ноги принесли». Обнаружил, что в их доме уже живут чужие люди. Это было так странно: смотреть на свой дом, вспоминать столько всего, что в этих стенах было пережито, перечувствовано, передумано, понять, что у вас с домом столько общего, - и бах! - наткнуться на запертую дверь! Домик теперь привечает других, деля с ними печали и радости, а тебе лишь виновато улыбается издалека, дескать, «я все помню, я ничего не забыл, но эти, новые, не должны ни о чём догадаться, прости…»


Продолжить чтение http://proza.ru/2023/08/16/1010